По возвращении я никого не застал дома, дверь была заперта, а я вышел без ключей.
Тогда я отправился на Пьяцца-дель-Пополо и зашел в кондитерскую, пропитанную сладким запахом из моего детства. Тем же запахом – леденцов в банках – веяло и от молоденькой официантки. Она мне сразу приглянулась. Ее пышный бюст, которому было тесно в кружевном лифчике, не умещался под блузкой. Я так загляделся, что не понимал ничего из сказанного девушкой. Она перешла на английский, но с тем же результатом.
Я заметил, что двое мужчин за соседним столиком с улыбкой смотрят на меня.
– День добрый, вам помочь?
– Спасибо. Я хочу чай с лимоном, но мы никак не можем друг друга понять.
– Вот незадача! Вы ведь испанец?
– А кто же еще, с таким-то акцентом! – вступил в разговор второй мужчина.
– Я мог бы оказаться кубинцем, доминиканцем, мексиканцем, – спокойно возразил я.
– Да, вы правы. По-испански говорят не только в Испании.
– А итальянский язык можно услышать и в Аргентине, и в Штатах.
– Это точно.
– А как вы здесь оказались?
– У меня в Фермо друзья.
– Ясно. Меня зовут Сантори, Антонио Сантори. А мой друг – Паоло Руффилли. Мы преподаем в университете.
– Я архитектор, большой поклонник искусства, истории и красивых городов. Я приехал сюда сегодня ночью, и монументы Фермо привели меня в восторг.
– Да, это сразу бросается в глаза.
И Сантори покосился на пышногрудую официантку.
Преподаватели пригласили меня за свой столик. При сложившихся обстоятельствах это был наилучший вариант.
Я поинтересовался, что они делают здесь в будний день, почему не читают лекции в своих университетах (один был из Рима, другой из Венеции, оба города находились достаточно далеко от Фермо). Профессора рассказали, что организовали здесь культурный фестиваль под названием «Европа», чтобы порассуждать о многоликости и единстве Европы на примере кино, поэзии, спорта, музыки и театра. Основное внимание уделялось музыке и поэзии. Всем этим мероприятием заправлял Сантори, а Руффилли отвечал за работу с поэтами.
«Нелегкий труд, – подумал я. – Поэты – народ бесшабашный, вспыльчивый и эгоистичный».
Фестиваль был задуман масштабно, с выступлениями поэтов разных направлений; часто музыку слова сопровождали звуки скрипок, кларнетов, саксофонов и аккордеонов в исполнении артистов консерватории. Да и публика подобралась молодая, душевная, энергичная. Я сам убедился в этом, поскольку отправился на фестиваль вместе со своими новыми знакомыми; моя восторженность немало их позабавила. Сантори носил с собой книгу, которая сразу привлекла мое внимание: «Alia ricerca della Pietra Filosofale. Storia e segreti dell'alchimia».
– Сантори, чья это книга?
– Моя, разумеется.
– Я имею в виду – кто ее автор?
– Это основа основ, введение в алхимию. А написал ее мой большой друг, Паоло Кортези. Он живет в Фермо.
– Правда?
– Правда. Я с ним вчера встречался. Вот, он поставил на книге дарственную надпись. Хочешь с ним познакомиться? Интересуешься алхимией?
– Да. Нет. Да.
– А конкретней?
– Да, я хочу с ним познакомиться. И – да, конечно, меня интересует алхимия.
– Что ж, Кортези – один из главных специалистов в этой области. В кругу друзей он хвастается близким знакомством с Николасом Фламелем.
– Тогда посоветуй своему другу не болтать ерунды. Фламель – прославленный алхимик четырнадцатого века.
– Значит, это один из его потомков, а не тот Фламель, о котором ты говоришь.
– Понятно. Ты сможешь познакомить меня с твоим другом?
– Да, мы сходим к нему в гости. Только сейчас я слишком занят. Слушай, когда вся эта свистопляска закончится, я останусь в Фермо на три-четыре дня, чтобы прийти в себя и закрыть отчетность по фестивалю. Если ты не против, тогда и заглянем к Кортези и вы с ним поговорите.
– Годится. Это было бы здорово.
– А пока можешь посещать все наши мероприятия, включая обеды.
– Нет, не выйдет.
– Почему же?
– Я здесь вместе с двумя подругами и не должен их бросать.
– Не проблема. Пусть они тоже приходят, вместе веселее. Развлечения и зрелища я гарантирую.
Сантори был высоким, атлетически сложенным, открытым, уверенным в себе, с прозрачным, ласковым взглядом, – прагматик на сто процентов, но притом поэт. Невысокий худой Руффилли с проседью в бороде, с загадочным манящим взором выглядел интеллектуалом-мечтателем, а вместе они представляли собой идеальную для организации мероприятий пару. Газеты без устали нахваливали их фестиваль, всколыхнувший этот маленький городок на Адриатическом побережье, – городок, который, между прочим, был центром архиепископства. В одном из круглых столов, посвященном европейской исконности, принял участие сам секретарь Европейской епископальной конференции монсеньор Альдо Джордано.
Тем вечером я увидел в консерватории давешнюю официантку из кондитерской: она была в облегающем черном платье и виртуозно играла на скрипке. Днем официантка, вечером – скрипачка. Я готов был писать стихи в ее честь. Что за взгляд! Что за кожа! Сколько красоты в одной женщине!
Ни Джейн, ни Виолета не пожелали составить мне компанию. У них в Фермо нашлись друзья, которых надо было навестить, поэтому я в одиночку наслаждался музыкой сладкой женщины и поэзией кудесников слова.
Скрипачку звали Карлотта. Она явно заметила, что я не свожу глаз с ее декольте, ее рук, ее фигуры, обтянутой черным шелком. Полагаю, от нее не укрылось, как настойчиво я ее разглядывал: когда выступление окончилось, девушка спустилась в зал уже в роли зрительницы и уселась рядом со мной.
– Я следил за вашим выступлением. Вас ведь зовут Карлотта? А я Рамон, Рамон Пино.
– Да, я Карлотта. Скрипка – моя страсть.
– Ты замечательно исполняешь Чайковского.
– А мне показалось, вы интересуетесь только моим декольте.
– Одно другому не мешает. Простите…
Покраснев, я снова перешел на «вы»:
– Я уже не знаю, что говорю. Простите, если бесстыдно вас разглядывал.
– Не за что. Вы меня не оскорбили. Я на несколько минут превратилась в карамельку, которую вы, сластена, так мечтали съесть.
– Еще раз простите, – пробормотал я, багровый от стыда.
– Ничего страшного: румянец служит вам извинением. Плохой человек в подобной ситуации никогда бы не залился краской.
И я покраснел еще больше – как в детстве, стоило какой-нибудь девочке постарше надо мной подшутить. В ту минуту я почувствовал, что Карлотта – женщина искренняя, открытая и такая прекрасная, что я совершенно перестал замечать, что происходит вокруг. Сосед зашикал на нас, призывая к тишине: на сцене очередной поэт читал свои стихи под аккомпанемент пианиста.
Когда выступление закончилось, Карлотта сказала, что хочет выйти на воздух. Я последовал за ней как привязанный. Вскоре мы очутились в темном переулке с неровной мостовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109