Кто знает, может, другие сумеют к этому привыкнуть или даже полюбят.
Я постучала его по спине, и он обернулся. Выглядел он старше, мудрее, тверже, крепче, одним словом – возмужал, и мальчишеского в нем почти не осталось. Взгляду него был напряженный и тревожный, но, узнав меня, он облегченно рассмеялся. Мы обнялись, и он прокричал мне в ухо:
– Мод, ты даже представить себе не можешь, какие адские муки я претерпел, проехав с ней в одной машине через всю страну. Чего мне только не пришлось вынести – ее надо было вытаскивать из всех придорожных баров, она знакомилась с мужчинами на автобусных остановках, даже в туалетах. Слава богу, что ты наконец объявилась!
Пирс с Леопольдом тоже подошли.
– Как дела, старина? – спросил Пирс, которого всегда смущают такие вот требующие проявлений чувств ситуации. – Как твоя эта, как ее… рука?
– Неужели помнишь? Спасибо, почти в порядке, только гнется плоховато.
– А это что за красавец с гавайской гитарой? – поинтересовалась я.
– Привет! – кивнул нам юноша. – Я Шон. Пишется 3-и-б-х-о-й-г-а-н, а произносится Шон.
– Да какая разница, – махнула рукой я.
– Это очень важно, – заявил Зибхойган. – Написание суахильско-гаэльское. Я, видите ли, наполовину африканец, наполовину ирландец. Отец мой был из «Черных пантер», а мама – кинозвезда андерграунда.
– Да ну? А мой отец был смотрителем Эддистонского маяка, – сказала я.
– Круто! – оценил Зибхойган.
Теодор запел:
Отец мой в Эддистоне был смотритель маяка.
С русалкой темной ночью порезвился он слегка.
Она родила сыновей (полюбила, видать, старика):
Дельфина, меня, дурака, и морского конька.
Пирс подхватил:
Йо-хо-хо, дует ветер с моря.
Только что он нам несет – радость или горе?
– Твой брат на чем-нибудь играет? – спросил Теодора Зибхойган. – Может, он захочет к нам в группу?
– Вот уж нет! – вмешалась я. – У него другие планы.
– Давай, он сам решит, а? – сказал Зибхойган.
Росточка он был небольшого, и я легко бы ему врезала, если бы была той, прежней. У него было хорошенькое нежное личико и золотистые волосы, заплетенные в мелкие косички, – короче, мальчик, которого все детство баловали, впрочем, никакой его вины в этом быть не могло. Я прикинула и решила, что разберусь с ним позже. Выглядел он так, будто вырос в доме с кондиционерами и со служанкой-мексиканкой, которая то и дело вносит в гостиную блюда со свежей малиной и клубникой. Даже по косичкам было видно, что он привык к самым дорогим шампуням с бальзамами, да и парикмахер его стоит наверняка не меньше полутора сотен за визит.
– Теодор так много мне про вас рассказывал, – сказал он, пристально нас разглядывая, – что мне кажется, будто мы давным-давно знакомы. Хотите, уберем аппаратуру, поиграем в теннис?
– Мы в теннис не играем, – ответила я.
Зибхойган от изумления лишился дара речи.
– А я всегда хотел научиться, – сказал Пирс. – Может, ты меня потренируешь?
– Ты хотел научиться играть в теннис? – переспросила я. – Вот не знала. Даже представить себе не могу тебя с ракеткой.
– Теперь все будет по-другому, – сказал Пирс.
– Ничего себе! А что мне делать? Может, подготовить номер с дрессированной собакой? Похоже, здесь негде разводить эму и прочих страусов. Кстати, где Лулу? Где щенки?
– Когда мы репетируем, приходится запирать их в кабане, – сказал Теодор. – Щенки обожают писать на аппаратуру.
– Кабана – это вот это? – спросила я, показав на розовый в голубую полоску сарайчик в углу корта. – Никогда раньше не видела настоящую кабану. Какая симпатичная! Ну, Трейф, пошли! Тебя ждет встреча с твоей благоверной.
Я подошла к сарайчику, открыла дверь, и наружу выскочили семь собак. Все пять щенков ужасно вымахали, я даже с трудом их узнала. У одного на голове вырос пук черной шерсти, но туловище было лысое и серое. Он крутился волчком, пока не врезался в стену.
– Два щенка Фреда, два – Саймона, – рассказывал Теодор. – К сожалению, этот – мы его назвали Цуцик – аутист.
– Правда? Может, я оставлю его себе – это так благородно, воспитывать больную собаку. А как назвали остальных?
– Ромео, Лилия, Би-би и Альфонс Доде.
Девочка была розовая с коричневыми подпалинами, один кобелек иссиня-черный со странным хохолком на боку, еще один – лиловатого, я бы сказала, лавандового оттенка, а последний – пегий. Рядом с ними носился черный чихуахуа. Щенки отнеслись ко мне вполне дружелюбно, хотя, естественно, не вспомнили. Только Лулу, радостно взвизгнув, повалилась на спину – при виде Трейфа она пришла в экстаз. Разлука пробудила в ней, пусть и ненадолго, нежные чувства.
– Ой, до чего они все милые! – сказала я. – А чихуахуа чей?
– Мариэттин, – ответил Теодор.
Чихуахуа прыгнул мне на руки и принялся осыпать меня слюнявыми поцелуями.
– Бедняжечка ты моя недоласканная, – вздохнула я. – Неужели тебя никто-никто не любит?
– Красавчик! – раздался пронзительный вопль за моей спиной. – Красавчик, немедленно ко мне! Мод, Красавчик мой пес. И ласки ему хватает!
Я обернулась и принялась осматривать корт в поисках подходящего орудия.
31
– Ах ты, медуза вонючая! – сказала я, когда Красавчик спрыгнул с моих рук. – Жалкое беспозвоночное!
Мариэтта, на которой была какая-то серо-бурая то ли льняная, то ли ситцевая юбчонка, черный свитер с высоким горлом и широкий черный пояс крокодиловой кожи с серебряной пряжкой, похоже, стала еще худее. Зануда, но со вкусом, и умеет себя подать!
– Это настоящая крокодиловая кожа? – спросила я.
– Ты что, думаешь, я стану носить кожзаменитель?
– Рептилия! – прошипела я сквозь зубы. – Ни капельки не изменилась! Украла у меня возлюбленного! Да как ты могла? – Я кинулась на нее и принялась душить. Нечего было так худеть – сил обороняться у нее почти не осталось. – Как ты могла! Ты нарочно усадила меня в машину с Пирсом! Небось заранее решила заграбастать Саймона себе. Страшно даже представить, сколько лжи ты ему наплела!
– Отпусти меня, гадюка! Мне больно!
Она заверещала, как кролик, попавший в лапы лисы, но, даже воя, ухитрилась просунуть руку мне под юбку и пребольно ущипнуть. Это только со стороны она выглядела беспомощной и поверженной. Я взвыла и вцепилась ей в волосы. И тут я заметила, что появился Саймон: он с растерянным видом стоял в дверях.
– Ах, Саймон! – Я отпустила Мариэтту и метнулась к нему. – Как ты мог так поступить? – Мариэтта нагнала меня и обвила рукой мою шею – якобы в дружеском объятии, но на самом деле она впилась мне в шею когтями. – Уй-уй-уй! – взвизгнула я и развернулась, чтобы ее огреть.
– Я хотела помириться! – воскликнула Мариэтта. – Видишь, Саймон, она совсем психованная! Напала на меня безо всякой причины.
– Безо всякой причины?! – возмутилась я. – Она же тебя у меня украла! Лживая тварь!
Мариэтта разрыдалась, кинулась к Саймону и приникла к его груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Я постучала его по спине, и он обернулся. Выглядел он старше, мудрее, тверже, крепче, одним словом – возмужал, и мальчишеского в нем почти не осталось. Взгляду него был напряженный и тревожный, но, узнав меня, он облегченно рассмеялся. Мы обнялись, и он прокричал мне в ухо:
– Мод, ты даже представить себе не можешь, какие адские муки я претерпел, проехав с ней в одной машине через всю страну. Чего мне только не пришлось вынести – ее надо было вытаскивать из всех придорожных баров, она знакомилась с мужчинами на автобусных остановках, даже в туалетах. Слава богу, что ты наконец объявилась!
Пирс с Леопольдом тоже подошли.
– Как дела, старина? – спросил Пирс, которого всегда смущают такие вот требующие проявлений чувств ситуации. – Как твоя эта, как ее… рука?
– Неужели помнишь? Спасибо, почти в порядке, только гнется плоховато.
– А это что за красавец с гавайской гитарой? – поинтересовалась я.
– Привет! – кивнул нам юноша. – Я Шон. Пишется 3-и-б-х-о-й-г-а-н, а произносится Шон.
– Да какая разница, – махнула рукой я.
– Это очень важно, – заявил Зибхойган. – Написание суахильско-гаэльское. Я, видите ли, наполовину африканец, наполовину ирландец. Отец мой был из «Черных пантер», а мама – кинозвезда андерграунда.
– Да ну? А мой отец был смотрителем Эддистонского маяка, – сказала я.
– Круто! – оценил Зибхойган.
Теодор запел:
Отец мой в Эддистоне был смотритель маяка.
С русалкой темной ночью порезвился он слегка.
Она родила сыновей (полюбила, видать, старика):
Дельфина, меня, дурака, и морского конька.
Пирс подхватил:
Йо-хо-хо, дует ветер с моря.
Только что он нам несет – радость или горе?
– Твой брат на чем-нибудь играет? – спросил Теодора Зибхойган. – Может, он захочет к нам в группу?
– Вот уж нет! – вмешалась я. – У него другие планы.
– Давай, он сам решит, а? – сказал Зибхойган.
Росточка он был небольшого, и я легко бы ему врезала, если бы была той, прежней. У него было хорошенькое нежное личико и золотистые волосы, заплетенные в мелкие косички, – короче, мальчик, которого все детство баловали, впрочем, никакой его вины в этом быть не могло. Я прикинула и решила, что разберусь с ним позже. Выглядел он так, будто вырос в доме с кондиционерами и со служанкой-мексиканкой, которая то и дело вносит в гостиную блюда со свежей малиной и клубникой. Даже по косичкам было видно, что он привык к самым дорогим шампуням с бальзамами, да и парикмахер его стоит наверняка не меньше полутора сотен за визит.
– Теодор так много мне про вас рассказывал, – сказал он, пристально нас разглядывая, – что мне кажется, будто мы давным-давно знакомы. Хотите, уберем аппаратуру, поиграем в теннис?
– Мы в теннис не играем, – ответила я.
Зибхойган от изумления лишился дара речи.
– А я всегда хотел научиться, – сказал Пирс. – Может, ты меня потренируешь?
– Ты хотел научиться играть в теннис? – переспросила я. – Вот не знала. Даже представить себе не могу тебя с ракеткой.
– Теперь все будет по-другому, – сказал Пирс.
– Ничего себе! А что мне делать? Может, подготовить номер с дрессированной собакой? Похоже, здесь негде разводить эму и прочих страусов. Кстати, где Лулу? Где щенки?
– Когда мы репетируем, приходится запирать их в кабане, – сказал Теодор. – Щенки обожают писать на аппаратуру.
– Кабана – это вот это? – спросила я, показав на розовый в голубую полоску сарайчик в углу корта. – Никогда раньше не видела настоящую кабану. Какая симпатичная! Ну, Трейф, пошли! Тебя ждет встреча с твоей благоверной.
Я подошла к сарайчику, открыла дверь, и наружу выскочили семь собак. Все пять щенков ужасно вымахали, я даже с трудом их узнала. У одного на голове вырос пук черной шерсти, но туловище было лысое и серое. Он крутился волчком, пока не врезался в стену.
– Два щенка Фреда, два – Саймона, – рассказывал Теодор. – К сожалению, этот – мы его назвали Цуцик – аутист.
– Правда? Может, я оставлю его себе – это так благородно, воспитывать больную собаку. А как назвали остальных?
– Ромео, Лилия, Би-би и Альфонс Доде.
Девочка была розовая с коричневыми подпалинами, один кобелек иссиня-черный со странным хохолком на боку, еще один – лиловатого, я бы сказала, лавандового оттенка, а последний – пегий. Рядом с ними носился черный чихуахуа. Щенки отнеслись ко мне вполне дружелюбно, хотя, естественно, не вспомнили. Только Лулу, радостно взвизгнув, повалилась на спину – при виде Трейфа она пришла в экстаз. Разлука пробудила в ней, пусть и ненадолго, нежные чувства.
– Ой, до чего они все милые! – сказала я. – А чихуахуа чей?
– Мариэттин, – ответил Теодор.
Чихуахуа прыгнул мне на руки и принялся осыпать меня слюнявыми поцелуями.
– Бедняжечка ты моя недоласканная, – вздохнула я. – Неужели тебя никто-никто не любит?
– Красавчик! – раздался пронзительный вопль за моей спиной. – Красавчик, немедленно ко мне! Мод, Красавчик мой пес. И ласки ему хватает!
Я обернулась и принялась осматривать корт в поисках подходящего орудия.
31
– Ах ты, медуза вонючая! – сказала я, когда Красавчик спрыгнул с моих рук. – Жалкое беспозвоночное!
Мариэтта, на которой была какая-то серо-бурая то ли льняная, то ли ситцевая юбчонка, черный свитер с высоким горлом и широкий черный пояс крокодиловой кожи с серебряной пряжкой, похоже, стала еще худее. Зануда, но со вкусом, и умеет себя подать!
– Это настоящая крокодиловая кожа? – спросила я.
– Ты что, думаешь, я стану носить кожзаменитель?
– Рептилия! – прошипела я сквозь зубы. – Ни капельки не изменилась! Украла у меня возлюбленного! Да как ты могла? – Я кинулась на нее и принялась душить. Нечего было так худеть – сил обороняться у нее почти не осталось. – Как ты могла! Ты нарочно усадила меня в машину с Пирсом! Небось заранее решила заграбастать Саймона себе. Страшно даже представить, сколько лжи ты ему наплела!
– Отпусти меня, гадюка! Мне больно!
Она заверещала, как кролик, попавший в лапы лисы, но, даже воя, ухитрилась просунуть руку мне под юбку и пребольно ущипнуть. Это только со стороны она выглядела беспомощной и поверженной. Я взвыла и вцепилась ей в волосы. И тут я заметила, что появился Саймон: он с растерянным видом стоял в дверях.
– Ах, Саймон! – Я отпустила Мариэтту и метнулась к нему. – Как ты мог так поступить? – Мариэтта нагнала меня и обвила рукой мою шею – якобы в дружеском объятии, но на самом деле она впилась мне в шею когтями. – Уй-уй-уй! – взвизгнула я и развернулась, чтобы ее огреть.
– Я хотела помириться! – воскликнула Мариэтта. – Видишь, Саймон, она совсем психованная! Напала на меня безо всякой причины.
– Безо всякой причины?! – возмутилась я. – Она же тебя у меня украла! Лживая тварь!
Мариэтта разрыдалась, кинулась к Саймону и приникла к его груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80