К началу занятий на «Карамбаче» собралось не больше десяти бутылок. А во вторник разразился скандал. Шваку погубило тщеславие, а Швака погубил бутылочную эпопею. Он перелил из огромной бутылки вишневую настойку в эмалированное ведро, а бутыль оттащил Саньке в сарай. Но его мама не поняла благородного порыва сына и явилась в школу требовать свою бутыль обратно. Она долго шумела в учительской и даже вспомнила примус, который Швака еще в прошлом году утащил в качестве цветного металлолома. «Ну и память у твоей матери, – вздохнул Санька, – моя бабушка про медный тазик давно забыла».
К директору вызвали не всех, а инициаторов бутылочной лихорадки и их ближайших помощников – Соньку Козловскую и Шваку. Остальные считались «спровоцированными этой четверкой», как выразилась Анна Елисеевна. Санька так не любил эту учительницу, что даже когда она говорила по-русски, отказывался ее понимать, потому что и русские слова у нее звучали резко, неприветливо, как немецкие.
Директор подождал, пока Зебрик плотнее прикроет за собой дверь, и голосом, в котором прозвучала настоящая озабоченность, спросил:
– Ну, что мне с вами делать?
– Ванкстиныч, бутылки – это так, финансовая проблема, – попробовал сразу же объяснить Санька. – Мы же хотим автомобиль построить. Настоящий.
– Вы понимаете, что такое автомобиль? В нем одних деталей пятьсот штук.
– Нет, Ванкстиныч, – скромно поправил его Зебрик. – Пятьсот одна. Я считал, – его очки засветились ученым блеском. – Только там много лишних. Глушитель, тормозная система, а в ней сразу сколько деталей!
– Вот как раз тормозной системы вам и не хватает. Вы бы хоть со мной посоветовались. Для того, чтобы построить автомобиль, сколько всего надо. Одного ума приложить…
– У-у-у, Ванкстнныч, ума у нас хватит! – живо махнул рукой Санька.
– Хватит, – поддержал его Зебрик.
– Школько угодно, – добавил Швака.
Директор неожиданно улыбнулся.
– Ума у вас, значит, сколько угодно, а чего же вам не хватает?
– Кузова нам еще не хватает, – быстро заговорил Санька. – Кузовы нигде не продаются. Мы хотим его сделать в нашей столяр«ной мастерской. Только вы скажите Иван Кириллычу. А то он ругается.
– Ему досок жалко, – вставила Козлик.
– Мы же не на уроках, – рассудительно объяснил Швака. – Мы на уроках труда табуретки будем делать, а кушов мы будем пошле уроков.
– Ну, вот что, – сказал Иван Константинович. – С бутылками прекратить. Сейчас меня вызывают в райком, а потом я освобожусь, и мы что-нибудь придумаем. Вместе. Договорились?.
– Договорились!
– Но только прошу без меня ничего не предпринимать. Подождите немного.
Иван Константинович отпустил их, даже не наказав. Но история с бутылками на этом не кончилась. Назавтра она продолжалась и в учительской, и затем в классе.
7. Глобус плавает
А началось это все снова с головной боли Анны Елисеевны. Она вошла в учительскую и пожаловалась:
– Голова раскалывается. Всю ночь не спала. И что теперь за дети пошли? Это какие-то авантюристы, – она удивленно приподняла ватные плечи своего костюмного пиджака. – Больше сил моих нету. Пойду к директору и откажусь от классного руководства.
– А что в самом деле, Анна Елисеевна, отдайте мне пятый «А», – с готовностью, словно подавая руку помощи, сказал молодой преподаватель физики Александр Трофимчук.
– То есть как?
– Обыкновенно. Пойдем к директору, договоримся.
– Нет, вы только послушайте этого молодого человека. Да вы понимаете, что говорите?..
– Я очень прошу вас, Анна Елисеевна, – с добродушной настойчивостью продолжал Трофимчук. – Вот увидите, я с ними справлюсь.
Анна Елисеевна от возмущения онемела. Она беспомощно оглянулась по сторонам, ища поддержки у других преподавателей. Встретившись глазами с Марией Ивановной, учительницей географии, она наконец заговорила, как бы приглашая ее в свидетели:
– Слышали?.. Значит, я не могла с ними справиться, а он сможет.
– Смогу, Анна Елисеевна, вот увидите.
– Я требую, молодой человек, чтобы вы извинились! – истерически крикнула она.
Мария Ивановна нервно разворачивала и сворачивала географические карты, внимательно прислушивалась к разговору Трофимчука и старой учительницы. И хотя Анна Елисеевна обращалась к ней, она не могла ей сочувствовать. С пятым «А» у Марии Ивановны давно установились особые отношения. И не потому, что ребята жаловались ей на своего классного руководителя, а потому, что на десятом году педагогической практики она вдруг какой-то первой любовью полюбила фантазеров из этого класса. И когда они ей предложили как-нибудь назвать стол на время своих уроков, она вспомнила Пятигорск, где прошло ее детство, вспомнила, какой с горы Бештау открывался вид – много маленьких домов внизу, похожих на парты, – и назвала свой стол «Бештау».
В общем, получилось как-то так, что Мария Ивановна не только преподавала в пятом «А» географию, но и была внештатным классным руководителем и перед началом уроков всегда планировала минут пять на разговоры о том о сем.
Мария Ивановна боялась себе признаться, но она чувствовала, что после разговора с мальчишками и девчонками из пятого «А» она сама становилась смелее в своих скромных мечтах. Это был единственный случай в ее педагогической практике, когда она вот так ощутимо чувствовала, что не только она воспитывает этих сорванцов, но и они ее воспитывают.
Неудачу с бутылками она переживала совсем иначе, чем Анна Елисеевна. Трофимчук, собственно, опередил ее. Она давно хотела попросить директора назначить ее классным руководителем в пятый «А». Да все не знала, как к этому подступиться.
– Анна Елисеевна, – робея начала она. – Если вы не хотите передать класс Трофимчуку, то передайте его мне.
– Что?
– Мне.
Анна Елисеевна изумилась.
– Да тут, я вижу, против меня целый заговор.
– Это же лучший класс в школе, а вы все время жалуетесь, жалуетесь.
Анна Елисеевна вдруг успокоилась и заговорила ровным голосом, гордо держа голову:
– В этом классе есть один лучший в школе ученик. Владик Синицын. Это, милочка, не одно и то же.
Но теперь разволновалась Мария Ивановна.
– Маленький всезнайка – вот что такое ваш Владик Синицын, – сказала она. – Мне больше нравятся ребята, как Соня Козловская, Зебриков, Санька Горский.
– За что же это они вам, интересно, нравятся?
– За то, что они настоящую машину строят.
– Вы что? – прищурилась Анна Елисеевна. – Считаете, что они и в самом деле могут построить машину?
– А вы, Анна Елисеевна, как считаете?
– Это утопия.
– Не утопия, а дерзость. Бить стекла нельзя, обманывать нельзя, а остальное все можно. И машину построить можно. Если мы не научим их в школе дерзать, то потом не будет написано ни одной хорошей книги, не будет сделано ни одного открытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17