Также у него, судя по всему, утрачены рефлексы ствола головного мозга. В данный момент мы можем лишь поддерживать его с помощью системы жизнеобеспечения. И я просто предлагаю вам обдумать вопрос о донорстве.
– Но как же так, не понимаю. Раз он еще жив…
– Мы испробовали все средства, но неврологических изменений к лучшему, увы, нет.
– Но он пробыл здесь всего… три… четыре часа?
– Мы испробовали все, – повторил врач и уставился в блокнот, чтобы не видеть выражения ужаса в ее глазах и ожидая, когда его предложение дойдет до ее сознания.
– Но должно же быть еще что-то!
Глаза ее снова стали осмысленными и тревожными. Врач же, в свою очередь, тер переносицу, пытаясь прогнать сон.
– Может быть, – произнес он, пытаясь оставаться бесстрастным. – А может быть – нет.
– О чем вы говорите?
– О чуде.
– Ну тогда мы подождем чуда!
И она спрятала права Лукаса в сумочку, чтобы подчеркнуть свои слова. Потом повернулась к Алексу, который был дантистом, собираясь сказать, что хочет услышать мнение другого врача, постарше этого молодого специалиста, и не такого сонного.
– Я понимаю, насколько это трудно, – снова заговорил молодой врач. – Но вы подумайте над пожеланием вашего мужа. Если он был согласен стать донором, я уверен, что он согласился бы с моими словами. Как только вы справитесь с потрясением, то увидите в этом смысл. Да, ваш муж еще дышит. Он вдыхает сорокапроцентный кислород – здесь, в этой комнате, содержание кислорода раза в два ниже. И тем не менее насыщение крови далеко не адекватно.
– Ну и что это значит? – крикнула она и снова повернулась за помощью к Алексу. Уж он-то способен перевести ей этот жаргон на человеческий язык.
Через две секунды Алекс оказался рядом, такой же утомленный, как и молодой врач. Она взяла его за руку. Ее зять сжал ей в ответ руку и произнес:
– Нехватка кислорода в первую очередь действует на мозг. Система жизнеобеспечения может продлить ему жизнь на недели, на месяцы. Но даже если он снова очнется, есть вероятность, что в деятельности мозга произойдут необратимые изменения.
Она отняла у Алекса свою руку и прижала ее к губам.
– А между тем, – снова заговорил врач, – недостаток кислорода в крови коронарных сосудов может каждую минуту повлечь за собой отмирание клеток миокарда, и это снизит вероятность адаптации сердца в организме реципиента. Это будет крайне досадно. У нас лежит семидесятилетняя пациентка, которая вот уже восемь месяцев дожидается донорского сердца. Ваш муж – самый подходящий для нее донор. Поверьте, это не будет преждевременным шагом.
Иоланда втянула в себя воздух.
– Сколько еще можно подождать, прежде чем сердце станет непригодно?
– Вы в самом деле надеетесь на чудо?
– Сколько еще можно подождать? – спросил Алекс.
– Час. Максимум два.
Она опустила голову. Силы покидали ее, но не злость. Злость на саму себя за то, что, когда муж ее умирает, она гадала, что скажут о ней люди. Злость на Ваулу, не потому, что та пыталась очернить ее, а потому, что позвонила Ирен. «Если дочь потеряет ребенка, – подумала Иоланда, – я удушу гадину собственными руками». Ей хотелось хотя бы попросить дочь не стоять в ее положении, а присесть куда-нибудь, но она боялась встретиться с ней глазами.
– Дайте нам несколько минут, – попросил доктора Алекс.
– Ну конечно.
Иоланда подумала, что дочь всю жизнь теперь станет ее ненавидеть, и снова услышала шум. Но на этот раз шумело не в голове. Это зазвучал сигнал тревоги. Она поняла это, когда врач, который хотел деликатно отойти в сторонку, вдруг бросился бегом к двери, ведущей в коридор реанимационного отделения, и исчез за ней. Когда Иоланда, а следом Алекс, Ирен и Марсель вбежали в коридор, ей показалось, что все в больнице пришло в движение и все сотрудники столпились в дверях палаты, где тело Лукаса, пусть даже без участия мозга, отчаянно боролось за жизнь. Замерев в дверях и напряженно глядя во все глаза на происходящее в палате, Иоланда увидела, как один из врачей прильнул к экрану кардиомонитора, импульсы на котором фиксировали сердечную деятельность, а второй в это время прижимал к лицу Лукаса маску и вручную накачивал ему в легкие кислород.
Что происходит с импульсами? Их рисунок свидетельствует об улучшении сердечной деятельности или напротив – о ее угасании?
Через мгновение, онемев от ужаса, она увидела, как врач закрепляет пластинки дефибриллятора на груди Лукаса.
– Двести джоулей! – крикнул он.
Электрический разряд пробежал по телу Лукаса, заставив сократиться каждый мускул. Он неестественно дернулся и снова застыл в неподвижности.
– Двести пятьдесят!
Еще один разряд, еще один спазм, и тело снова неподвижно.
Как далек он от нее сейчас. Так же далек, как звезды на ночном небе.
Больше она ничего не видела из-за подступивших слез.
– Четыреста!
При этих словах вся ее жизнь словно раскололась надвое. Иоланда хотела отойти, но не было сил. Тогда она зажмурилась, убежденная, что все это делается для того, чтобы спасти не столько жизнь ее мужа, а его сердце и другие полезные органы. Она хотела крикнуть, чтобы его перестали мучить и позволили спокойно умереть, но тут, когда все уже готовы были отойти от врача, который опять прилаживал электроды, чей-то голос вдруг воскликнул:
– Есть нитевидный пульс!
45
Когда Лукас вышел из комы, то увидел, что лежит на больничной койке, весь опутанный пластмассовыми трубками и проводами. Рядом сидела Иоланда.
– Что я здесь делаю? – спросил он. – Что со мной случилось?
– Ты меня спрашиваешь?
– Я ставил в гараж машину…
Она услышала, как ее сердце запело от счастья. Муж не проявлял никаких признаков нарушения мозговой деятельности или каких-либо других симптомов отравления угарным газом, как, например, потеря памяти. Она уже хотела позвонить дочери и сообщить ей радостную весть, но решила сперва выяснить одну вещь:
– Что ты сделал после того, как поставил машину в гараж?
Он отвел взгляд.
– У тебя на сиденье нашли пузырек со снотворным.
Он снова взглянул на жену.
– Ты помнишь, как принимал снотворное?
Его лицо порозовело.
– Да.
– Помнишь, что оставил включенным двигатель машины?
Он нахмурился:
– Зачем бы я стал делать такую глупость?
Испытывая некоторое облегчение, она пожала плечами:
– Это ты мне скажи – зачем?
Он молчал. Тогда Иоланда наконец решилась произнести слова, которые жгли ей язык:
– Зачем ты принял снотворное?
Он откашлялся.
– Можно сигаретку?
– Шутишь!
– Спроси у врача. Он поймет.
– Прежде всего он задаст тебе те же самые вопросы. И полиция тоже.
Он вскинул бровь.
– Они обязаны расследовать такие случаи. Тебе не кажется, что я имею право знать все прежде, чем узнают они?
И он объяснил жене, зачем принял снотворное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Но как же так, не понимаю. Раз он еще жив…
– Мы испробовали все средства, но неврологических изменений к лучшему, увы, нет.
– Но он пробыл здесь всего… три… четыре часа?
– Мы испробовали все, – повторил врач и уставился в блокнот, чтобы не видеть выражения ужаса в ее глазах и ожидая, когда его предложение дойдет до ее сознания.
– Но должно же быть еще что-то!
Глаза ее снова стали осмысленными и тревожными. Врач же, в свою очередь, тер переносицу, пытаясь прогнать сон.
– Может быть, – произнес он, пытаясь оставаться бесстрастным. – А может быть – нет.
– О чем вы говорите?
– О чуде.
– Ну тогда мы подождем чуда!
И она спрятала права Лукаса в сумочку, чтобы подчеркнуть свои слова. Потом повернулась к Алексу, который был дантистом, собираясь сказать, что хочет услышать мнение другого врача, постарше этого молодого специалиста, и не такого сонного.
– Я понимаю, насколько это трудно, – снова заговорил молодой врач. – Но вы подумайте над пожеланием вашего мужа. Если он был согласен стать донором, я уверен, что он согласился бы с моими словами. Как только вы справитесь с потрясением, то увидите в этом смысл. Да, ваш муж еще дышит. Он вдыхает сорокапроцентный кислород – здесь, в этой комнате, содержание кислорода раза в два ниже. И тем не менее насыщение крови далеко не адекватно.
– Ну и что это значит? – крикнула она и снова повернулась за помощью к Алексу. Уж он-то способен перевести ей этот жаргон на человеческий язык.
Через две секунды Алекс оказался рядом, такой же утомленный, как и молодой врач. Она взяла его за руку. Ее зять сжал ей в ответ руку и произнес:
– Нехватка кислорода в первую очередь действует на мозг. Система жизнеобеспечения может продлить ему жизнь на недели, на месяцы. Но даже если он снова очнется, есть вероятность, что в деятельности мозга произойдут необратимые изменения.
Она отняла у Алекса свою руку и прижала ее к губам.
– А между тем, – снова заговорил врач, – недостаток кислорода в крови коронарных сосудов может каждую минуту повлечь за собой отмирание клеток миокарда, и это снизит вероятность адаптации сердца в организме реципиента. Это будет крайне досадно. У нас лежит семидесятилетняя пациентка, которая вот уже восемь месяцев дожидается донорского сердца. Ваш муж – самый подходящий для нее донор. Поверьте, это не будет преждевременным шагом.
Иоланда втянула в себя воздух.
– Сколько еще можно подождать, прежде чем сердце станет непригодно?
– Вы в самом деле надеетесь на чудо?
– Сколько еще можно подождать? – спросил Алекс.
– Час. Максимум два.
Она опустила голову. Силы покидали ее, но не злость. Злость на саму себя за то, что, когда муж ее умирает, она гадала, что скажут о ней люди. Злость на Ваулу, не потому, что та пыталась очернить ее, а потому, что позвонила Ирен. «Если дочь потеряет ребенка, – подумала Иоланда, – я удушу гадину собственными руками». Ей хотелось хотя бы попросить дочь не стоять в ее положении, а присесть куда-нибудь, но она боялась встретиться с ней глазами.
– Дайте нам несколько минут, – попросил доктора Алекс.
– Ну конечно.
Иоланда подумала, что дочь всю жизнь теперь станет ее ненавидеть, и снова услышала шум. Но на этот раз шумело не в голове. Это зазвучал сигнал тревоги. Она поняла это, когда врач, который хотел деликатно отойти в сторонку, вдруг бросился бегом к двери, ведущей в коридор реанимационного отделения, и исчез за ней. Когда Иоланда, а следом Алекс, Ирен и Марсель вбежали в коридор, ей показалось, что все в больнице пришло в движение и все сотрудники столпились в дверях палаты, где тело Лукаса, пусть даже без участия мозга, отчаянно боролось за жизнь. Замерев в дверях и напряженно глядя во все глаза на происходящее в палате, Иоланда увидела, как один из врачей прильнул к экрану кардиомонитора, импульсы на котором фиксировали сердечную деятельность, а второй в это время прижимал к лицу Лукаса маску и вручную накачивал ему в легкие кислород.
Что происходит с импульсами? Их рисунок свидетельствует об улучшении сердечной деятельности или напротив – о ее угасании?
Через мгновение, онемев от ужаса, она увидела, как врач закрепляет пластинки дефибриллятора на груди Лукаса.
– Двести джоулей! – крикнул он.
Электрический разряд пробежал по телу Лукаса, заставив сократиться каждый мускул. Он неестественно дернулся и снова застыл в неподвижности.
– Двести пятьдесят!
Еще один разряд, еще один спазм, и тело снова неподвижно.
Как далек он от нее сейчас. Так же далек, как звезды на ночном небе.
Больше она ничего не видела из-за подступивших слез.
– Четыреста!
При этих словах вся ее жизнь словно раскололась надвое. Иоланда хотела отойти, но не было сил. Тогда она зажмурилась, убежденная, что все это делается для того, чтобы спасти не столько жизнь ее мужа, а его сердце и другие полезные органы. Она хотела крикнуть, чтобы его перестали мучить и позволили спокойно умереть, но тут, когда все уже готовы были отойти от врача, который опять прилаживал электроды, чей-то голос вдруг воскликнул:
– Есть нитевидный пульс!
45
Когда Лукас вышел из комы, то увидел, что лежит на больничной койке, весь опутанный пластмассовыми трубками и проводами. Рядом сидела Иоланда.
– Что я здесь делаю? – спросил он. – Что со мной случилось?
– Ты меня спрашиваешь?
– Я ставил в гараж машину…
Она услышала, как ее сердце запело от счастья. Муж не проявлял никаких признаков нарушения мозговой деятельности или каких-либо других симптомов отравления угарным газом, как, например, потеря памяти. Она уже хотела позвонить дочери и сообщить ей радостную весть, но решила сперва выяснить одну вещь:
– Что ты сделал после того, как поставил машину в гараж?
Он отвел взгляд.
– У тебя на сиденье нашли пузырек со снотворным.
Он снова взглянул на жену.
– Ты помнишь, как принимал снотворное?
Его лицо порозовело.
– Да.
– Помнишь, что оставил включенным двигатель машины?
Он нахмурился:
– Зачем бы я стал делать такую глупость?
Испытывая некоторое облегчение, она пожала плечами:
– Это ты мне скажи – зачем?
Он молчал. Тогда Иоланда наконец решилась произнести слова, которые жгли ей язык:
– Зачем ты принял снотворное?
Он откашлялся.
– Можно сигаретку?
– Шутишь!
– Спроси у врача. Он поймет.
– Прежде всего он задаст тебе те же самые вопросы. И полиция тоже.
Он вскинул бровь.
– Они обязаны расследовать такие случаи. Тебе не кажется, что я имею право знать все прежде, чем узнают они?
И он объяснил жене, зачем принял снотворное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40