Теперь, задним числом, можно сказать, что Пиксам и Ряхкам пошло на пользу то, что их выселили из деревни, потому что здесь, на Пааделайде, в обнимку с морем, они научились видеть дальше, но главным для них было: родное место навсегда! Пааделайд навсегда!
Когда старый Элиас, который, правда, мало обнимался с морем, но зато побывал гораздо дальше любого пааделайдца, больше видел, слышал и читал, попытался было отговорить их от мысли выкупить Пааделайд, они с Библией в руках выступили против него. У лисиц есть норы, у птиц — гнезда, и у человека должно быть на земле место, куда поставить ногу. И это место для них тут — на Пааделайде, рядом со своим единоязычным народом, а не на другом конце света. И в растолковании Библии Вейтлингом они особо не нуждались, считали, что прямо следуют Библии. Что касается того, что меняли веру, они оправдывались тем, что ни одну христианскую веру добровольно
Все, что ты делаешь, делай, вкладывая всю силу, вполсилы сделанные вещи никогда хорошо не сделаны.
здешние люди не принимали — мечом, насильно им сначала навязали католичество, а потом лютеранство. А почему они перешли в русскую веру, так это все знают — не по велению сердца, а под угрозой голодной смерти. Все три веры — католическая, лютеранская и православная — богатым на пользу, бедным в наказание. Они же, пааделайдцы, стоят на Библии. Кто осмеливается назвать их язычниками — пусть хоть вслушается в их имена, они библейские, а если какое русское или лютеранское имя из прошлого и затесалось, так это или русский поп нарек при крещении, или лютеранский пастор в церковной книге записал, отвергнув при этом библейское имя, предложенное родителями, посчитав его слишком малоупотребимым.
Что же до учения Вейтлинга, то со временем Элиас все же нашел среди Пиксов и Ряхков его сторонников. Жителям Лахтевахе или своим заказчикам он не стал предлагать Вейтлинга, по характеру своему Элиас не был таким пророком, который старается «все народы в своих последователей обратить». Он считал, что будет достаточно, если он сумеет заставить хотя бы только пааделайдцев внимать слову сына магдебургской кухарки, для этого многого и не требовалось. В зимние вечера, когда мужики были дома, он вслух переводил с немецкого на местную речь главы из «Евангелия бедного грешника». Люди внимательно слушали и большей частью соглашались с Вейтлингом. Ведь ничего нового он не поведал — все это было и в Священном писании. То, что пасторы и попы в большинстве своем обманщики, так это тоже было известно, только ведь каждый человек, хотя бы по имени, должен быть помечен в какой-нибудь церковной книге, иначе в Российской империи не проживешь. Панкраннаский приход был не хуже и не лучше других, пастор еле лопотал с кафедры по-эстонски, но в лютеранской церкви был хороший орган, ходили слушать его по воскресеньям, если лед и погода позволяли, и пели старые, знакомые хоралы. А еще больше — чего-нибудь купить в панкраннаских магазинах — осенью мужики забывали привозить из Митавы то одно, то другое. Пааделайдская лавка накиского Пээтера была слишком маленькой, чтобы в ней порадовать глаз. Гвозди, спички, соль, сахар, керосин, нитки, иголки, пуговицы, мыло и мыльный камень — ну что ты облюбуешь там или купишь! А вот у панкраннаского Павельсона — прямо-таки магазин!
Деньги-то были. Мужики работали со второй половины мая по октябрь на вывозе камня, вкруг за лето на каждого
получалось по нескольку сот рублей. Ходили в Панкранна в лавку Павельсона глаз порадовать, но денег на пустяки не тратили. С деньгами обходились бережно, их копили, надо ведь было выкупить Пааделайд!
«В Канаде без единой копейки, без единого цента получите остров в двадцать, тридцать раз больший»,— убеждал старый Элиас.
Люди пожимали плечами. «Мы не бродяги! Мы хотим жить у себя на родине!»
«На какой родине? Пааделайд принадлежит барону фон Мааку».
Пааделайда барон не продавал, лишь ренту взвинчивал, особенно когда его ходили всем миром упрашивать, чтобы он совершил купчую. Говорил — Маак почти свободно изъяснялся по-эстонски,— что он не для того покупал Лахтевахескую мызу, чтобы ее теперь частями пускать по ветру. Продай он сейчас Пааделайд Пиксам и Ряхкам, а вдруг они по наущению портного вознамерятся в Канаду и в свою очередь продадут Пааделайд совсем чужим — скажем, русским или шведским рыбакам. Он, Маак, этого не хочет, он теперешними арендаторами доволен. Эстонцы и немцы долго жили вместе на этой земле, немцы принесли сюда культуру, и, по его, Маака, разумению, эстонцы и немцы могут вечно жить здесь, в еще большем взаимопонимании. Не заявись сюда из Канады портной подстрекать людей, он, Маак возможно, давно бы уже продал им насовсем этот прекрасный островок, в который его арендаторы вложили столько труда и забот, теперь же он не решается этого сделать.
Хотя многие видели насквозь хитрости барона, но были и такие, кто вспомнил про времена вероотступничества и начал сторониться Элиаса. Когда-то старый Маак из-за того, что холопы переменили веру, отнял у них в деревне Лахтевахе арендованные подворья, кто может помешать молодому Мааку теперь поступить так же с Пааделайдом. Если только то, что у других кошельки окажутся не способными выплачивать за этот каменистый клочок такую ренту, которую платят пааделайдцы.
Если бы барон продал им насовсем Пааделайд! Желание это, мысль эта, стремление к этому были для Пиксов и Ряхков будто вторым солнцем в небе. Будь их земля как скала у них под ногами, откуда бы их никто не смог согнать, чего бы только они не сделали! Уже теперь трехкомнатный с верандой и большими окнами дом у Тюсспиксов не уступит иным хоромам в поселке Панкранна,
а уж они-то видели, в каких домах живут люди в Риге и Либаве,— по деньгам и здесь, в Пааделайде, можно возвести дома краше и удобнее! И постепенно, закручиваясь и заворачиваясь, гнев их начал обращаться против Элиаса, который с привезенным из чужих земель евангелием — опять, по-своему, новой верой — ходит тут и дурачит их. Вот пусть сам портной и будет этим бедным грешником! И пусть убирается со своим Виллемом и его евангелием обратно в Канаду! Нечего их в это впутывать! Их труд и заработки показали, что они сами, без веры магдебургского подмастерья — который к тому же был плодом греховной связи — могут жить по-человечески. Только бы получить насовсем Пааделайд...
И двери здешних домов если и не закрылись перед Элиасом на замок — замки пааделайдцы на двери не вешали,— то порядком притворились.
С той поры, как себя помню, с трех-четырех лет, двери нашего дома были всегда открыты перед Элиасом, мой отец, в общем-то человек немногословный и дома мало бывавший, считал старого дядю не только своим ближайшим родичем, но, насколько позволяла разница в возрасте, также и другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Когда старый Элиас, который, правда, мало обнимался с морем, но зато побывал гораздо дальше любого пааделайдца, больше видел, слышал и читал, попытался было отговорить их от мысли выкупить Пааделайд, они с Библией в руках выступили против него. У лисиц есть норы, у птиц — гнезда, и у человека должно быть на земле место, куда поставить ногу. И это место для них тут — на Пааделайде, рядом со своим единоязычным народом, а не на другом конце света. И в растолковании Библии Вейтлингом они особо не нуждались, считали, что прямо следуют Библии. Что касается того, что меняли веру, они оправдывались тем, что ни одну христианскую веру добровольно
Все, что ты делаешь, делай, вкладывая всю силу, вполсилы сделанные вещи никогда хорошо не сделаны.
здешние люди не принимали — мечом, насильно им сначала навязали католичество, а потом лютеранство. А почему они перешли в русскую веру, так это все знают — не по велению сердца, а под угрозой голодной смерти. Все три веры — католическая, лютеранская и православная — богатым на пользу, бедным в наказание. Они же, пааделайдцы, стоят на Библии. Кто осмеливается назвать их язычниками — пусть хоть вслушается в их имена, они библейские, а если какое русское или лютеранское имя из прошлого и затесалось, так это или русский поп нарек при крещении, или лютеранский пастор в церковной книге записал, отвергнув при этом библейское имя, предложенное родителями, посчитав его слишком малоупотребимым.
Что же до учения Вейтлинга, то со временем Элиас все же нашел среди Пиксов и Ряхков его сторонников. Жителям Лахтевахе или своим заказчикам он не стал предлагать Вейтлинга, по характеру своему Элиас не был таким пророком, который старается «все народы в своих последователей обратить». Он считал, что будет достаточно, если он сумеет заставить хотя бы только пааделайдцев внимать слову сына магдебургской кухарки, для этого многого и не требовалось. В зимние вечера, когда мужики были дома, он вслух переводил с немецкого на местную речь главы из «Евангелия бедного грешника». Люди внимательно слушали и большей частью соглашались с Вейтлингом. Ведь ничего нового он не поведал — все это было и в Священном писании. То, что пасторы и попы в большинстве своем обманщики, так это тоже было известно, только ведь каждый человек, хотя бы по имени, должен быть помечен в какой-нибудь церковной книге, иначе в Российской империи не проживешь. Панкраннаский приход был не хуже и не лучше других, пастор еле лопотал с кафедры по-эстонски, но в лютеранской церкви был хороший орган, ходили слушать его по воскресеньям, если лед и погода позволяли, и пели старые, знакомые хоралы. А еще больше — чего-нибудь купить в панкраннаских магазинах — осенью мужики забывали привозить из Митавы то одно, то другое. Пааделайдская лавка накиского Пээтера была слишком маленькой, чтобы в ней порадовать глаз. Гвозди, спички, соль, сахар, керосин, нитки, иголки, пуговицы, мыло и мыльный камень — ну что ты облюбуешь там или купишь! А вот у панкраннаского Павельсона — прямо-таки магазин!
Деньги-то были. Мужики работали со второй половины мая по октябрь на вывозе камня, вкруг за лето на каждого
получалось по нескольку сот рублей. Ходили в Панкранна в лавку Павельсона глаз порадовать, но денег на пустяки не тратили. С деньгами обходились бережно, их копили, надо ведь было выкупить Пааделайд!
«В Канаде без единой копейки, без единого цента получите остров в двадцать, тридцать раз больший»,— убеждал старый Элиас.
Люди пожимали плечами. «Мы не бродяги! Мы хотим жить у себя на родине!»
«На какой родине? Пааделайд принадлежит барону фон Мааку».
Пааделайда барон не продавал, лишь ренту взвинчивал, особенно когда его ходили всем миром упрашивать, чтобы он совершил купчую. Говорил — Маак почти свободно изъяснялся по-эстонски,— что он не для того покупал Лахтевахескую мызу, чтобы ее теперь частями пускать по ветру. Продай он сейчас Пааделайд Пиксам и Ряхкам, а вдруг они по наущению портного вознамерятся в Канаду и в свою очередь продадут Пааделайд совсем чужим — скажем, русским или шведским рыбакам. Он, Маак, этого не хочет, он теперешними арендаторами доволен. Эстонцы и немцы долго жили вместе на этой земле, немцы принесли сюда культуру, и, по его, Маака, разумению, эстонцы и немцы могут вечно жить здесь, в еще большем взаимопонимании. Не заявись сюда из Канады портной подстрекать людей, он, Маак возможно, давно бы уже продал им насовсем этот прекрасный островок, в который его арендаторы вложили столько труда и забот, теперь же он не решается этого сделать.
Хотя многие видели насквозь хитрости барона, но были и такие, кто вспомнил про времена вероотступничества и начал сторониться Элиаса. Когда-то старый Маак из-за того, что холопы переменили веру, отнял у них в деревне Лахтевахе арендованные подворья, кто может помешать молодому Мааку теперь поступить так же с Пааделайдом. Если только то, что у других кошельки окажутся не способными выплачивать за этот каменистый клочок такую ренту, которую платят пааделайдцы.
Если бы барон продал им насовсем Пааделайд! Желание это, мысль эта, стремление к этому были для Пиксов и Ряхков будто вторым солнцем в небе. Будь их земля как скала у них под ногами, откуда бы их никто не смог согнать, чего бы только они не сделали! Уже теперь трехкомнатный с верандой и большими окнами дом у Тюсспиксов не уступит иным хоромам в поселке Панкранна,
а уж они-то видели, в каких домах живут люди в Риге и Либаве,— по деньгам и здесь, в Пааделайде, можно возвести дома краше и удобнее! И постепенно, закручиваясь и заворачиваясь, гнев их начал обращаться против Элиаса, который с привезенным из чужих земель евангелием — опять, по-своему, новой верой — ходит тут и дурачит их. Вот пусть сам портной и будет этим бедным грешником! И пусть убирается со своим Виллемом и его евангелием обратно в Канаду! Нечего их в это впутывать! Их труд и заработки показали, что они сами, без веры магдебургского подмастерья — который к тому же был плодом греховной связи — могут жить по-человечески. Только бы получить насовсем Пааделайд...
И двери здешних домов если и не закрылись перед Элиасом на замок — замки пааделайдцы на двери не вешали,— то порядком притворились.
С той поры, как себя помню, с трех-четырех лет, двери нашего дома были всегда открыты перед Элиасом, мой отец, в общем-то человек немногословный и дома мало бывавший, считал старого дядю не только своим ближайшим родичем, но, насколько позволяла разница в возрасте, также и другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54