Хорошо знаешь, что до тебя здесь прошли десятки,
1 Ягодное, Елхи, Гавриловна и многие другие села Междуречья, дотла сожженные осенью и зимой сорок второго — сорок третьего года, так и не возродились. Эти названия исчезли с карты Волгоградской области, как исчезли десятки других селений но все равно лезешь, перетряхиваешь истлевшее тряпье, гремишь пустыми консервными банками, изуродованной кухонной утварью. И обязательно найдешь такое, что может пригодиться в доме: заржавевшую вилку или ложку, сплющенную алюминиевую миску (ее легко выправить), рваный сапог, у которого еще хорошее голенище, ремень, кусок брезента, молоток, лопату, да мало ли что. Это в блиндажах наших солдат. А они не шли ни в какое сравнение с немецкими или румынскими. Те напоминали универмаги.
Блиндаж рядом с дорогой, в нем наверняка побывали сотни, и все же я спрыгнул в траншею. Под ногами еще не успевшие позеленеть рыжие гильзы патронов, разорванный противогаз, консервные банки и сломанный черенок лопаты. Поднимаю шлем противогаза (отличная резина на заплатки!) и вхожу в блиндаж. Минуту ожидаю, пока глаза привыкнут к полумраку. А блиндаж был что надо! С двойными нарами, с большим столом, полками, нишами. Все это теперь разорено, торчат только врытые в землю столбы, доски сорваны, увезены. Носком ботинка переворачиваю с места на место окопный хлам. Не на чем остановить взгляд. Скомканная бумага, тряпье, куски ржавой жести, серая обложка книги. Нагнулся — «Киселев. Алгебра». Подхожу к нише. Что-то в ней было? Может, продукты хранили? Боеприпасы? Теперь здесь куча мусора. Разгреб ее и нашел несколько пакетов бинтов. Все они, кажется, испорчены сыростью. Вышел из блиндажа, бросил бинты и шлем противогаза к велосипеду. Надо браться за ремонт.
Провозился больше часа. Пока снял колесо, вынул камеру, нашел дыры, заклеил, собрал и поставил колесо— вот и прошло время. Бинты действительно сильно подмоченные. По-хорошему бы, так и нагибаться за этим гнильем не стоило. Но идет война — авось пригодится. Ведь купить-то негде. Может быть, Оля что и выберет из них, и будет у нас аптечка.
Поехал. Но до Красноармейска так и не дотянул. Снял колесо, вынул камеру — и обмер: она лопнула поперек. Теперь ее только выбросить. Что же делать?
До бригады километров восемнадцать, а то и все двадцать, а время к вечеру. Если бы я был без велосипеда, то часа за четыре дошел бы, а так и к полуночи не доберусь.
Пропади оно все пропадом! И эта дорога, и Сиволо-бов, и велосипед — встать^ бросить все и уйти!...
Надо подниматься и вести в руках его, распроклятого.
А что, если набить покрышку травой? Эта неожиданная мысль так захватила меня, что я тут же принялся рвать траву. Через полчаса покрышка была набита. Ехать тяжело, но все же лучше, чем вести велосипед в руках. Хорошо, хоть заднее колесо держит.
Километра через полтора трава моя в покрышке размолотилась, сбилась в одну сторону, ехать нельзя. Надо сплести из травы толстый жгут метра в полтора и затолкать его в покрышку. Набросился на пырей и ковыль. Крепкие степные травы — они мне послужат. Провозился не меньше часа. Колесо готово. Надо бы передохнуть, но нет времени. Солнце падает к горизонту.
Опять еду. Тяжело, но еду. Проскакиваю Красноармейск. Теперь подъем в гору — километра полтора, а оттуда до бригады рукой подать — километров десять. Солнце уже не видно. Пока не стемнело, надо выбраться на гору, и я, не переводя дыхания, рысью с «Итальянцем» в руках бегу и бегу. Пот в три ручья, майку хоть выжми! Трава перемололась и сыплется трухой из дыр в покрышке. Силы на исходе, вот-вот задохнусь.
Я уже почти на горе, а солнца и след простыл. Нет даже зарева. Такое чувство, словно меня предали.
Небо заволакивают тяжелые грозовые тучи. Темнеет сразу. Через четверть часа и дорогу не различу. Ехать дальше нельзя, порвалась покрышка. К тому же, видно, погнул обод колеса. Еще бы, сколько шпарить без камеры!
Бросаю велосипед и валюсь рядом. Буду лежать вот так, и пропади оно все пропадом!
Хотя бы кто проехал по этой идиотской дороге! Знаю — не проедет, но надеюсь. Дорога в нашу бригаду, цб ней ездим только мы.
...Лежи не лежи, а вставать надо. Я только обманывал себя, хотел увести свои мысли от бригады, чтобы не думать о еде. Но это выше моих сил. Ведь до утра умру с голоду. Я уже давно там, в бригаде, у Олиного котла. Вижу, как раскрасневшаяся у огня Оля помешивает густое варево деревянной лопаткой, которую сделал для нее Халим Викулов А рядом с котлом в чашке лежит половник— «мера нашей жизни», как недавно не то в шутку, не то всерьез сказал Мартынок. Сейчас Оля повернется к обступившим ее ребятам и скажет свое долгожданное: «Готово! Налетай!»
Какой-то кошмар, я уже не могу отвязаться от этой картины. И вдруг осенило: а что, если обмотать обод колеса бинтом, который я подобрал у разбитого блиндажа? Надо же как-то добраться до Олиного котла!
«Итальянец» шел немного легче. Правда, переднее колесо так прыгало, что руль вырывался из рук. Но ехать можно. Теперь доберусь. Еле различаю дорогу. Припав к рулю, во все глаза смотрю вперед. А если заблужусь? А если волки?
Степь молчала, даже перестали стрекотать кузнечики, оборвался тонкий посвист сусликов и шорох пугливых ящериц. Все замерло в тревожном ожидании. Лишь натужно скрипит и глухо постукивает велосипед. Огоньки волчьих глаз, наверно, уже где-то рядом. Боюсь оглянуться. Жму на педали, рывком поворачиваюсь назад и чувствую, как на лицо падает капля дождя. Потом еще и еще. В спину подтолкнул прохладный ветерок, и вот уже дождинки зашлепали в дорожной пыли.
Ехать даже легче. Мягче стучит переднее колесо, но дождь усиливается, и велосипед мой останавливается. На бинты налипло столько грязи, что колесо плывет.
Разулся, повесил ботинки на раму, взвалил велосипед на плечо. Нет, я дойду, доползу до бригады!
Дождь хлестал теперь не в спину, а сбоку и прямо в лицо. Значит, миновал поворот... Теперь дойду. Дойду назло всем, назло хрычу Сиволобову!
У меня начался бред. Надо передохнуть. Снять с плеча велосипед, но не садиться на землю. Если сяду, не поднимусь. Нужно только опереться на раму.
Повернул лицо от дождя и прямо перед собой, рукой подать, увидел огонек. Ребята включили на стане лампочку. Для меня включили, чтобы видел...
ТЮЛЬПАНЫ И ВОЙНА
— Твой сын доучился. Вызывают на педсовет,— встретили меня дома.— Стенку какую-то измазали.
Неделю назад Андрей рассказывал, как два пенсионера во время каникул покрасили стены в школе.
— И главное, все сделали бесплатно,— восхищался он.— Весь ремонт. Шефы дали краску, а они покрасили. Правда, здорово! И ценно так сделали!
Этот случай, видно, и впрямь взволновал ребят. Андрей и его друзья не раз заводили о нем речь, и я подумал: «Вот что может сделать один благородный поступок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
1 Ягодное, Елхи, Гавриловна и многие другие села Междуречья, дотла сожженные осенью и зимой сорок второго — сорок третьего года, так и не возродились. Эти названия исчезли с карты Волгоградской области, как исчезли десятки других селений но все равно лезешь, перетряхиваешь истлевшее тряпье, гремишь пустыми консервными банками, изуродованной кухонной утварью. И обязательно найдешь такое, что может пригодиться в доме: заржавевшую вилку или ложку, сплющенную алюминиевую миску (ее легко выправить), рваный сапог, у которого еще хорошее голенище, ремень, кусок брезента, молоток, лопату, да мало ли что. Это в блиндажах наших солдат. А они не шли ни в какое сравнение с немецкими или румынскими. Те напоминали универмаги.
Блиндаж рядом с дорогой, в нем наверняка побывали сотни, и все же я спрыгнул в траншею. Под ногами еще не успевшие позеленеть рыжие гильзы патронов, разорванный противогаз, консервные банки и сломанный черенок лопаты. Поднимаю шлем противогаза (отличная резина на заплатки!) и вхожу в блиндаж. Минуту ожидаю, пока глаза привыкнут к полумраку. А блиндаж был что надо! С двойными нарами, с большим столом, полками, нишами. Все это теперь разорено, торчат только врытые в землю столбы, доски сорваны, увезены. Носком ботинка переворачиваю с места на место окопный хлам. Не на чем остановить взгляд. Скомканная бумага, тряпье, куски ржавой жести, серая обложка книги. Нагнулся — «Киселев. Алгебра». Подхожу к нише. Что-то в ней было? Может, продукты хранили? Боеприпасы? Теперь здесь куча мусора. Разгреб ее и нашел несколько пакетов бинтов. Все они, кажется, испорчены сыростью. Вышел из блиндажа, бросил бинты и шлем противогаза к велосипеду. Надо браться за ремонт.
Провозился больше часа. Пока снял колесо, вынул камеру, нашел дыры, заклеил, собрал и поставил колесо— вот и прошло время. Бинты действительно сильно подмоченные. По-хорошему бы, так и нагибаться за этим гнильем не стоило. Но идет война — авось пригодится. Ведь купить-то негде. Может быть, Оля что и выберет из них, и будет у нас аптечка.
Поехал. Но до Красноармейска так и не дотянул. Снял колесо, вынул камеру — и обмер: она лопнула поперек. Теперь ее только выбросить. Что же делать?
До бригады километров восемнадцать, а то и все двадцать, а время к вечеру. Если бы я был без велосипеда, то часа за четыре дошел бы, а так и к полуночи не доберусь.
Пропади оно все пропадом! И эта дорога, и Сиволо-бов, и велосипед — встать^ бросить все и уйти!...
Надо подниматься и вести в руках его, распроклятого.
А что, если набить покрышку травой? Эта неожиданная мысль так захватила меня, что я тут же принялся рвать траву. Через полчаса покрышка была набита. Ехать тяжело, но все же лучше, чем вести велосипед в руках. Хорошо, хоть заднее колесо держит.
Километра через полтора трава моя в покрышке размолотилась, сбилась в одну сторону, ехать нельзя. Надо сплести из травы толстый жгут метра в полтора и затолкать его в покрышку. Набросился на пырей и ковыль. Крепкие степные травы — они мне послужат. Провозился не меньше часа. Колесо готово. Надо бы передохнуть, но нет времени. Солнце падает к горизонту.
Опять еду. Тяжело, но еду. Проскакиваю Красноармейск. Теперь подъем в гору — километра полтора, а оттуда до бригады рукой подать — километров десять. Солнце уже не видно. Пока не стемнело, надо выбраться на гору, и я, не переводя дыхания, рысью с «Итальянцем» в руках бегу и бегу. Пот в три ручья, майку хоть выжми! Трава перемололась и сыплется трухой из дыр в покрышке. Силы на исходе, вот-вот задохнусь.
Я уже почти на горе, а солнца и след простыл. Нет даже зарева. Такое чувство, словно меня предали.
Небо заволакивают тяжелые грозовые тучи. Темнеет сразу. Через четверть часа и дорогу не различу. Ехать дальше нельзя, порвалась покрышка. К тому же, видно, погнул обод колеса. Еще бы, сколько шпарить без камеры!
Бросаю велосипед и валюсь рядом. Буду лежать вот так, и пропади оно все пропадом!
Хотя бы кто проехал по этой идиотской дороге! Знаю — не проедет, но надеюсь. Дорога в нашу бригаду, цб ней ездим только мы.
...Лежи не лежи, а вставать надо. Я только обманывал себя, хотел увести свои мысли от бригады, чтобы не думать о еде. Но это выше моих сил. Ведь до утра умру с голоду. Я уже давно там, в бригаде, у Олиного котла. Вижу, как раскрасневшаяся у огня Оля помешивает густое варево деревянной лопаткой, которую сделал для нее Халим Викулов А рядом с котлом в чашке лежит половник— «мера нашей жизни», как недавно не то в шутку, не то всерьез сказал Мартынок. Сейчас Оля повернется к обступившим ее ребятам и скажет свое долгожданное: «Готово! Налетай!»
Какой-то кошмар, я уже не могу отвязаться от этой картины. И вдруг осенило: а что, если обмотать обод колеса бинтом, который я подобрал у разбитого блиндажа? Надо же как-то добраться до Олиного котла!
«Итальянец» шел немного легче. Правда, переднее колесо так прыгало, что руль вырывался из рук. Но ехать можно. Теперь доберусь. Еле различаю дорогу. Припав к рулю, во все глаза смотрю вперед. А если заблужусь? А если волки?
Степь молчала, даже перестали стрекотать кузнечики, оборвался тонкий посвист сусликов и шорох пугливых ящериц. Все замерло в тревожном ожидании. Лишь натужно скрипит и глухо постукивает велосипед. Огоньки волчьих глаз, наверно, уже где-то рядом. Боюсь оглянуться. Жму на педали, рывком поворачиваюсь назад и чувствую, как на лицо падает капля дождя. Потом еще и еще. В спину подтолкнул прохладный ветерок, и вот уже дождинки зашлепали в дорожной пыли.
Ехать даже легче. Мягче стучит переднее колесо, но дождь усиливается, и велосипед мой останавливается. На бинты налипло столько грязи, что колесо плывет.
Разулся, повесил ботинки на раму, взвалил велосипед на плечо. Нет, я дойду, доползу до бригады!
Дождь хлестал теперь не в спину, а сбоку и прямо в лицо. Значит, миновал поворот... Теперь дойду. Дойду назло всем, назло хрычу Сиволобову!
У меня начался бред. Надо передохнуть. Снять с плеча велосипед, но не садиться на землю. Если сяду, не поднимусь. Нужно только опереться на раму.
Повернул лицо от дождя и прямо перед собой, рукой подать, увидел огонек. Ребята включили на стане лампочку. Для меня включили, чтобы видел...
ТЮЛЬПАНЫ И ВОЙНА
— Твой сын доучился. Вызывают на педсовет,— встретили меня дома.— Стенку какую-то измазали.
Неделю назад Андрей рассказывал, как два пенсионера во время каникул покрасили стены в школе.
— И главное, все сделали бесплатно,— восхищался он.— Весь ремонт. Шефы дали краску, а они покрасили. Правда, здорово! И ценно так сделали!
Этот случай, видно, и впрямь взволновал ребят. Андрей и его друзья не раз заводили о нем речь, и я подумал: «Вот что может сделать один благородный поступок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107