Какой общеизвестно сухой стиль! (Стр. 6):
"Нельзя отказать непогрешимому папе в уважении, требуемом необходимостью". Ни за какие деньги не следует смешивать падежа дательного и винительного; даже для мальчика это ошибка, а для образцового прозаика преступление. На стр. 8 мы находим: "Новое изображение новой организации в идеальных элементах жизни народа". А предположим, что такая бессмысленная тавтология вылилась из чернильницы на бумагу, но тогда ее не следует позволять печатать. Разве можно не заметить подобного в корректуре, и еще в корректуре 6-ти изданий. Далее (стр. 9), если цитируют слова Шиллера, то по возможности точно, а не приблизительно. Этого требует должное уважение. Итак, оно должно звучать: "Не страшась ничьей зависти" (Стр. 16): "Потому что тогда она сейчас же будет заперта на замок, окружена преграждающими стенами, против которых направлено со страстным неудовольствием все стремление прогрессирующего разума и всех таранов критики". "Здесь мы должны кое о чем подумать. Во-первых, об этом "замке", а, во-вторых, о "стенах", к которым стремятся тараны со страстным нежеланием, или даже "направляется стремление со страстным нежеланием". Да говорите же вы по-человечески, раз вы живете с людьми!.. Тараны направляются кем-либо, а не сами собой, и только тот, кто их направляет, может иметь страстное нежелание, хотя едва ли кто-либо будет иметь такое нежелание против стены. (Стр. 226): "Почему подобный слог образовал арену для демократической тупости". Это неясно! Слог не может образовать арены, но только выезжать на подобной арене, Штраус, может быть, желал сказать: "Почему эти исторические моменты всех эпох сделались излюбленной ареной демократических речей и глупости". (Стр. 320): "Внутренний смысл щедро и богато одаренного струнами поэтического призвания, для которого возвращение к милому домашнему очагу честной любви было постоянной потребностью, при широкой деятельности, требованиях поэзии и стремлении к природе, при его общении с государственными интересами". Я затрудняюсь вообразить призвание, которое, подобно арфе, снабжено струнами и при этом имеет "широкую деятельность". Это какое-то несущееся во всю прыть призвание, которое мчится, как вороной сказочный конь, и потом возвращается к мирному очагу. Ведь я прав, если считаю это несущееся во всю прыть и возвращающееся к домашнему очагу призвание, призвание, занимающееся политикой, оригинальным и настолько же оригинальным и вышедшим из употребления, насколько невозможно "поэтическое призвание, снабженное струнами". По таким одухотворенным изображениям или абсурдам можно познать классического прозаика". (Стр. 74): "Если мы откроем глаза и пожелаем честно признаться в находке этого откровения". В этом превосходном обороте ничто так не бросается в глаза, как это сопоставление "находки" со словами "честно". Если кто-нибудь находит что-либо и не отдает, не признается в находке, то это нечестно. Штраус поступает наоборот и считает необходимым открыто хвалить это и признаваться. "Но кто же бранит его", как спросил один спартанец. Штраусу делается еще веселее. Вдруг мы видим "трех гениальных мастеров, из которых каждый следующий стоит на плечах предшественников". (Стр. 361): Это действительно образец высшей школы верховой езды, которые нам дают Гайдн, Моцарт и Бетховен. Мы видим Бетховена, как он, подобно лошади (стр. 356) перепрыгивает рогатку только что проведенной вымощенной улицы (beschlagen - подкованный). Можем ли мы представить это себе? Правда, мы до сих пор знали, что подкованной может быть лишь лошадь. Так же звучит: "Роскошный парник для грабежей и убийств" (стр.287). Кроме этих чудес, является еще "чудо, осужденное декретом на изгнание" (стр. 176). Внезапно являются кометы (стр. 164), но Штраус успокаивает нас: "При слабых народцах кометы не может быть никакой речи о Бетховене". Действительно, это утешение, потому что, иначе, при слабом народце, принимая в соображение жителей, нельзя ни за что поручиться. Между прочим новое зрелище: Штраус сам "вьется" орколо национального чувства человечности (стр. 258), в то время как другой "все время скользит вниз к демократии" (стр. 267). Вниз! Да, не вверх! Молит наш артист языка, который на стр. 269 действительно ложно утверждает, что "к органическому строению принадлежит действительное благородство". В высшей сфере движутся, непостижимо высоко, над нами явления, заслуживающие внимания. Например: "Израсходование спиритуалистических предвзятостей человека, законов природы" (стр. 201) или: "Опровержение недоступности". На стр. 241 разыгрывается опасная драма, где "борьба за существование в царстве зверей будет оставлена вследствие достаточности". На стр. 359 удивительным образом "подскакивает человеческий голос при инструментальной музыке". А каким чудом открывается дверь, (стр. 177): Она "выбрасывается в невозвратное"... (стр. 123): "Взгляд во время смерти видит, как весь человек, как он есть, погибает". Никогда еще до Штрауса, этого укротителя языка, взгляд не видел, но мы дожили до его райка и готовы теперь это ценить. Только впервые мы узнали и о том, что "наше чувство реагирует для вселенной, когда оно повреждено и реагирует религиозно". По этому поводу мы вспоминаем о соответствующей процедуре...
Мы уже знаем, каково возбуждающее средство, дающее возможность увидеть "выдающиеся фигуры", хотя бы, по меньшей мере, по колено; и почитаем себя счастливыми за то, что мы отнеслись правдоподобно к классическому прозаику, хотя и с ограничениями его взглядов.
Говоря честно, все то, что мы видели, было только "глиняные ноги", и что-то, что казалось натуральным цветом тела, было только раскрашенной глиной. Конечно, культура филистеров в Германии будет рассержена, если будут говорить о размалеванных истуканах там, где они видят живого Бога. Кто же осмелится опровергнуть их образы, тому следует серьезно опасаться говорить им в лицо из боязни их гнева, потому что они разучились различать жизнь от смерти, действительное от мнимого, оригинальное от поддельного, и Бога от идолов, и то, что их здоровый человеческий инстинкт к действительному и справедливому совершенно потерян. Сама культура склоняется к упадку и уже теперь падают черты ее владычества, уже теперь, падает ее пурпурная мантия, а когда падает пурпур, то за ним и герцог. На этом я оканчиваю свои разоблачения. Эти разоблачения принадлежат одному, а что может сделать один против целого света, даже если его голос слышен повсюду? Его при говор будет тоже состоять в том, чтобы украсить вас даже слишком пышно перьями страуса (Штрауса?), "согласно такому же количеству субъективной правды, как без нее объективная бывает неопровержимой". Не правда ли, мои друзья? Поэтому будьте все-таки полны бодрости духа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
"Нельзя отказать непогрешимому папе в уважении, требуемом необходимостью". Ни за какие деньги не следует смешивать падежа дательного и винительного; даже для мальчика это ошибка, а для образцового прозаика преступление. На стр. 8 мы находим: "Новое изображение новой организации в идеальных элементах жизни народа". А предположим, что такая бессмысленная тавтология вылилась из чернильницы на бумагу, но тогда ее не следует позволять печатать. Разве можно не заметить подобного в корректуре, и еще в корректуре 6-ти изданий. Далее (стр. 9), если цитируют слова Шиллера, то по возможности точно, а не приблизительно. Этого требует должное уважение. Итак, оно должно звучать: "Не страшась ничьей зависти" (Стр. 16): "Потому что тогда она сейчас же будет заперта на замок, окружена преграждающими стенами, против которых направлено со страстным неудовольствием все стремление прогрессирующего разума и всех таранов критики". "Здесь мы должны кое о чем подумать. Во-первых, об этом "замке", а, во-вторых, о "стенах", к которым стремятся тараны со страстным нежеланием, или даже "направляется стремление со страстным нежеланием". Да говорите же вы по-человечески, раз вы живете с людьми!.. Тараны направляются кем-либо, а не сами собой, и только тот, кто их направляет, может иметь страстное нежелание, хотя едва ли кто-либо будет иметь такое нежелание против стены. (Стр. 226): "Почему подобный слог образовал арену для демократической тупости". Это неясно! Слог не может образовать арены, но только выезжать на подобной арене, Штраус, может быть, желал сказать: "Почему эти исторические моменты всех эпох сделались излюбленной ареной демократических речей и глупости". (Стр. 320): "Внутренний смысл щедро и богато одаренного струнами поэтического призвания, для которого возвращение к милому домашнему очагу честной любви было постоянной потребностью, при широкой деятельности, требованиях поэзии и стремлении к природе, при его общении с государственными интересами". Я затрудняюсь вообразить призвание, которое, подобно арфе, снабжено струнами и при этом имеет "широкую деятельность". Это какое-то несущееся во всю прыть призвание, которое мчится, как вороной сказочный конь, и потом возвращается к мирному очагу. Ведь я прав, если считаю это несущееся во всю прыть и возвращающееся к домашнему очагу призвание, призвание, занимающееся политикой, оригинальным и настолько же оригинальным и вышедшим из употребления, насколько невозможно "поэтическое призвание, снабженное струнами". По таким одухотворенным изображениям или абсурдам можно познать классического прозаика". (Стр. 74): "Если мы откроем глаза и пожелаем честно признаться в находке этого откровения". В этом превосходном обороте ничто так не бросается в глаза, как это сопоставление "находки" со словами "честно". Если кто-нибудь находит что-либо и не отдает, не признается в находке, то это нечестно. Штраус поступает наоборот и считает необходимым открыто хвалить это и признаваться. "Но кто же бранит его", как спросил один спартанец. Штраусу делается еще веселее. Вдруг мы видим "трех гениальных мастеров, из которых каждый следующий стоит на плечах предшественников". (Стр. 361): Это действительно образец высшей школы верховой езды, которые нам дают Гайдн, Моцарт и Бетховен. Мы видим Бетховена, как он, подобно лошади (стр. 356) перепрыгивает рогатку только что проведенной вымощенной улицы (beschlagen - подкованный). Можем ли мы представить это себе? Правда, мы до сих пор знали, что подкованной может быть лишь лошадь. Так же звучит: "Роскошный парник для грабежей и убийств" (стр.287). Кроме этих чудес, является еще "чудо, осужденное декретом на изгнание" (стр. 176). Внезапно являются кометы (стр. 164), но Штраус успокаивает нас: "При слабых народцах кометы не может быть никакой речи о Бетховене". Действительно, это утешение, потому что, иначе, при слабом народце, принимая в соображение жителей, нельзя ни за что поручиться. Между прочим новое зрелище: Штраус сам "вьется" орколо национального чувства человечности (стр. 258), в то время как другой "все время скользит вниз к демократии" (стр. 267). Вниз! Да, не вверх! Молит наш артист языка, который на стр. 269 действительно ложно утверждает, что "к органическому строению принадлежит действительное благородство". В высшей сфере движутся, непостижимо высоко, над нами явления, заслуживающие внимания. Например: "Израсходование спиритуалистических предвзятостей человека, законов природы" (стр. 201) или: "Опровержение недоступности". На стр. 241 разыгрывается опасная драма, где "борьба за существование в царстве зверей будет оставлена вследствие достаточности". На стр. 359 удивительным образом "подскакивает человеческий голос при инструментальной музыке". А каким чудом открывается дверь, (стр. 177): Она "выбрасывается в невозвратное"... (стр. 123): "Взгляд во время смерти видит, как весь человек, как он есть, погибает". Никогда еще до Штрауса, этого укротителя языка, взгляд не видел, но мы дожили до его райка и готовы теперь это ценить. Только впервые мы узнали и о том, что "наше чувство реагирует для вселенной, когда оно повреждено и реагирует религиозно". По этому поводу мы вспоминаем о соответствующей процедуре...
Мы уже знаем, каково возбуждающее средство, дающее возможность увидеть "выдающиеся фигуры", хотя бы, по меньшей мере, по колено; и почитаем себя счастливыми за то, что мы отнеслись правдоподобно к классическому прозаику, хотя и с ограничениями его взглядов.
Говоря честно, все то, что мы видели, было только "глиняные ноги", и что-то, что казалось натуральным цветом тела, было только раскрашенной глиной. Конечно, культура филистеров в Германии будет рассержена, если будут говорить о размалеванных истуканах там, где они видят живого Бога. Кто же осмелится опровергнуть их образы, тому следует серьезно опасаться говорить им в лицо из боязни их гнева, потому что они разучились различать жизнь от смерти, действительное от мнимого, оригинальное от поддельного, и Бога от идолов, и то, что их здоровый человеческий инстинкт к действительному и справедливому совершенно потерян. Сама культура склоняется к упадку и уже теперь падают черты ее владычества, уже теперь, падает ее пурпурная мантия, а когда падает пурпур, то за ним и герцог. На этом я оканчиваю свои разоблачения. Эти разоблачения принадлежат одному, а что может сделать один против целого света, даже если его голос слышен повсюду? Его при говор будет тоже состоять в том, чтобы украсить вас даже слишком пышно перьями страуса (Штрауса?), "согласно такому же количеству субъективной правды, как без нее объективная бывает неопровержимой". Не правда ли, мои друзья? Поэтому будьте все-таки полны бодрости духа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23