Аницетас вошел в сени и постучался. В сенях пахло столярным клеем и денатуратом. Из мастерской доносились сердитые удары топора, визжала пила, шелестел рубанок. Только людей не было слышно — столяр не любил разговоров за работой. Аницетас избегал этого человека — подозревал, что он служит в охранке — и потому вздохнул свободнее, когда Га-бренас открыл дверь. Внутрь удалось проскользнуть незаметно.
— Вы один?
— Нет, — сухо ответил старик.
Аницетас огляделся. Книжный шкаф, посередине комнаты деревенский стол, два стула, потертое кресло, на стене под белой простыней висит одежда. Не очень чисто, не очень аккуратно, более чем скромно, но по-своему уютно. Как всегда.
Старик молча смотрел на большой ящик в углу, полный старых газет и журналов, и зло глотал невидимый кусок.
— Меня послал один человек, — прошептал Аницетас.
— И вы, разумеется, удивлены? — тоже шепотом спросил учитель.
— Да, я не думал, что вы...
— Вы не ошибались. Я никогда не был сторонником кровавого насилия. И не буду. Но прежде всего я гуманист. На моем месте так поступил бы каждый порядочный человек.
Аницетас молча смотрел на мрачное лицо старика. Его удивление и любопытство росли.
Габренас прошелся несколько раз по комнате, остановился у двери, прислушался и осторожно повернул ключ в замке.
— Я не хочу, чтобы ты про меня думал: «Вот старик! На языке одно, на уме другое». Нет, юноша. Старик каким был, таким и остался, и ничто его не переделает, — шептал Габренас, обиженно глядя на Аницетаса. — Прогресс не совместим с кровопролитием, любое кровопролитие тормозит прогресс. Таково мое мнение. Тебе оно известно. Но когда ко мне обращаются за помощью, я не могу отказать, хотя я, может быть, и не согласен с политическими взглядами данного человека.
— Это все? Для этого меня сюда послали? — спросил Аницетас, начиная беспокоиться.
Габренас молча подошел к ящику с газетами и поманил Аницетаса. Пока Аницетас шел, учитель отодвинул ящик в сторону, потом взял откуда-то большой загнутый гвоздь и, присев на корточки, трижды постучал в пол. Внизу раздалось приглушенное шуршание. Через минуту что-то скрипнуло, половицы зашевелились, и на том месте, где стоял ящик, Аницетас разглядел узенькую щелку. Около щелки он только теперь заметил дырочку величиной со шляпку гвоздя. Габренас сунул в эту дырку гвоздь, потянул и открыл тайный лаз. Внизу был погреб бывшей хозяйки, где она прятала от полиции пиво и контрабандную водку. Мастер поработал на славу: надо было иметь собачий нюх, чтобы обнаружить тайный лаз. Полиция, делая обыск, не обнаружила погреб, в котором тогда лежали две бочки пива и не один ящик контрабандной водки. Муж бабы успел до процесса очистить погреб в надежде, что еще понадобится это безопасное местечко: ему не пришло в голову, что дом могут конфисковать. Габренас наткнулся на лаз случайно, когда колол дрова, и в шутку обмолвился об этом Даумантайте. Потом он обо всем забыл — и о погребе, и о давнишнем разговоре. И не предполагал, что придется вспомнить. Но сегодня после обеда прибежала Даумантайте. Напомнила... Поначалу Габренас отказывался, но человеколюбие все-таки взяло верх. Нет, он не хотел бы быть причиной несчастья... И в сумерках, когда столяр с подмастерьями потел в мастерской, а его жена чесала язык с соседкой, в дверь комнаты Габренаса постучался плечистый рябой мужичок, с рыжими обвислыми усами и буйными рыжими кудрями, выбивающимися из-под овчинного треуха.
Аницетас спустился в погреб, еще не оправившись от удивления. В погребе было темно, воняло кислотой и плесенью. Только привыкнув к темноте, он разглядел в глубине тусклый свет. На перевернутой кадке мерцал свечной огарок, скупо освещая влажную стену погреба и часть замусоренного пола.
— Проходи, будешь гостем,— раздайся глуховатый голос за его спиной.
Аницетас послушно направился к кадке. Кажется, он где-то слышал этот мягкий и вместе с тем повелительный голос.
— Хорошо меня Габренас устроил, самого начальника полиции принять не стыдно,—рассмеялся таинственный обитатель погреба, и вдруг Аницетас узнал голос товарища Дундулиса, с которым уже встречался однажды. Он обернулся и еще больше удивился: вместо бородатого старичка на него глядел безбородый немолодой мужик с рыжей шевелюрой. Если бы не широкие плечи и проницательные карие глаза, Аницетас бы не на шутку усомнился в своей памяти.
Дундулис, заметив смущение Аницетаса, подбадривающе улыбнулся, указал на единственный стул и сказал:
— Мне про тебя рассказывали. Мы ведь уже виделись однажды. Тогда ты еще был зеленым пареньком, а теперь — мужчина.
Аницетас покраснел под испытующим взглядом и, не зная, что ответить, кивнул.
Старик пододвинул к кадке лежавшую у стены колоду, на которую ставили когда-то откупоренные пивные бочки, сел и минуту молчал, по-птичьи склонив на плечо голову и уставившись в глубину погреба.
— Когда-то и у меня был сын, вроде тебя, — сказал он вдруг. Провел ладонью по лицу, словно отгоняя видение, и неожиданно спросил: — Кажется, тебе доводилось сталкиваться с Ронкисом из Рикантай?..
— А как же... Мы поддерживаем постоянную связь. А что?
— Сегодня взяли.
— Ронкиса? — Аницетас побледнел.
— Вчера у него было собрание. Кто-то донес, вот и обыск. Нашли нелегальную литературу, посадят на несколько лет, а Ронкис был нам очень нужен.
— Да-а-а... Теперь охранка перевернет полместечка, — мрачно заметил Аницетас.
— Я думаю, в ближайшие дни никого трогать не будут. Подождут, пока все успокоится, пока распуганные зайцы, как говорится, вернутся в свои норы, и только после этого пустят гончих. Но надо быть поосторожней. А теперь расскажи, что нового в вашей
гимназии. Какие настроения? Каковы отношения учителей с учениками? Чем дышит молодежь? Вообще, мне все интересно.
— Похвастаться нечем, товарищ Дундулис. Плохо у нас. Просто позор. — Аницетас смущенно покосился на Дундулиса. В тусклом свете свечи лицо его казалось непроницаемым. — Самое важное вы, конечно, знаете. А все остальное — гимназические мелочи.
— Это как раз меня и интересует, — настаивал гость.—Мелочь часто и оказывается тем ключиком, который отпирает большой дом.
Аницетас коротко рассказал о последних событиях в гимназии.
Дундулис внимательно слушал, склонив по-птичьи голову. Иногда он задавал вопрос, проверяя какие-то свои догадки. И если ответ нравился, лицо его словно молодело.
Когда Аницетас кончил, Дундулис попросил подробнее пересказать разговор с директором и описать учеников, которые участвовали в нападении на Беню-са. Пока Аницетас говорил, старик глядел на пламя свечи и ногтем царапал дно кадки.
— В гимназии из четырехсот учеников — только два комсомольца, — заметил он с сожалением, когда Аницетас замолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99