ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Фахри-бей брови поднял, то на деньги, то на Зульфикяра смотрит. После рукой деньги отодвинул:
— Собери это обратно в кошель, да поживее. И запомни: если власть имущим глаза золотой блеск застилает, толку от них не жди. Добрые дела за золото не делаются. А вам на новом месте денежки очень пригодятся.
Я перед командиром со стыда чуть сквозь землю не провалился.
— Прости ты его, командир. Это он не со зла, а по темноте своей. У нас тут что ни шаг —везде деньги требуют, а добра мы ни от кого отродясь не видывали. Ты уж не держи на него зла.
И товарищи Зульфикяровы Фахри-бею в ноги повалились: пощади, не гневайся!
Поднял он их с пола, по спинам похлопал:
— Отправляйтесь вы домой и передайте своим соседям от меня привет. Все, что будет в моих силах, я сделаю. Постараюсь и для вас хорошее местечко подыскать.
Ай, джигит-командир! Ай, лев-командир! Знать, на чистом молоке того льва вспоили!
С легкой душой мы домой возвращались. Шли порознь, чтобы никто про наши дела не пронюхал. Нас и в городе вместе не видали.
Подошел конец осени. Вот уж и сено на лугах в стога собрано, и поля нежной зеленью опушились.
Справил я себе новый литейный прибор, за старое ремесло взяться хотел, да все оттягивал со дня на день, рыбной ловлей пробавлялся. Подходит как-то ко мне Джемо. Руку мою взяла, к щеке своей прижала.
— Осень уж на исходе, а ты все за колокольчики не берешься, на озере прохлаждаешься. Или ты запамятовал, что отцу мельницу обещал справить?
Глянул я ей в лицо — месяц ясный сияет!
— Что-то я тебя не разберу,— говорю.— То ты меня к литью не подпускала, разлуки страшилась, теперь ругаешь меня: зачем литье забросил!
Засмеялась звонко.
— В ту пору нас всего трое было. Теперь будет четверо, а то и все пятеро. Эдакую ораву прокормить надобно!
У меня по всему телу сладкая волна прокатилась.
— Правда, курбан? Прибавления ждешь? Кивнула головой.
— Правда. Дошли до неба мои молитвы. И я, как другие, понесла.
Говорит, сама от радости плачет. Усадила меня возле себя. Сперва поведала про то, как месяцами дни и ночи напролет маялась, зачатие вымаливала. Живот свой рукой оглаживает. «Коли сын будет,— говорит,— весь в отца пойдет, коли дочь —в мать».
Вдруг встрепенулась.
— А ты, курбан, никому не сказывай до поры, что я в тягости. Как заметно станет, соседки мои лопнут от злости.
— И Джано не сказывать?
— Не надо. Как узнает про внучка,— хей, бабо! — его не удержать, пойдет разносить эту весть по всей округе. Он ведь больше меня горевал о моем бесплодии. А ты: «По мельнице тоскует». Ну, теперь отливай свои колокольчики, тешь свою душу. У меня от тоски утеха есть: твой плод под сердцем шевелится.
После этого разговора стал я с легкой душой своим ремеслом заниматься. Я в своем углу с литьем вожусь, Джемо за скотиной ходит, йогурт заквашивает, масло сбивает, да и мне пособить минуту-другую выгадывает: то колокольчики на ошейники нанизывает, то их сукном протирает. Самые голосистые колокольцы мы для своей скотинки приберегли. И соседей не обделили, рассчитаться после обмолота с ними столковались.
Зазвенело все наше пастбище тихим, ясным звоном. Полилась нежная песня по всей долине, над землянками закружилась, души людские отогрела. Бывало, прислушаются к той песне сестрицы и скажут:
— Ай да Мемо, золотые руки. Всю деревню весельем залил!
Тем временем день моего отъезда в горы приближался. Товару наготовил я изрядно. Стал в дорогу собираться —Джемо чернее тучи.
— Не ко времени ты едешь,— говорит,— смотри, не случилось бы чего! Каждый день мне страшные сны снятся, вся в поту просыпаюсь. То тебя ограбили, то тебя убили...
Посмеялся я над ее страхами.
— Когда живот пухнет, все бабы страшные сны видят, курбан. Радость от этих детей на один день, а после только муки сплошные. Женщина ради дитяти умереть готова. Оно еще в утробе сидит, а уже ее блевать кровью заставляет. Такая бабья доля!
Перед моим отъездом Джемо всю ночь не спала. Одеяло на голову натянула и скулила потихоньку до самого утра. Светать стало —я поднялся с постели. Она меня руками обвила, не пускает.
— Не езди, Мемо! Послушай меня! Еле вырвался я из ее рук.
— Я же ворочусь скоро!
Она опять меня как клещами сжала.
— Тогда и меня с собой забери! Я тебя обороню, я за тобой присмотрю!
— Да полно тебе, курбан! Дорога дальняя, трудная, не выдюжишь! Тебе нынче одна забота: дитя желанное уберечь, до срока доносить, а в горах и выкинуть недолго, упаси бог!
— Лучше его лишиться, чем тебя!
Как ни просила, как ни молила, видит —проку нету. Утерлась рукавом, затихла. Стала мне в дорогу снедь собирать. Я побежал мула навьючивать. Джано за все время слова не проронил.
Окончились сборы. Подошел я к Джано на прощанье руку поцеловать.
— Смотри в оба! — говорит.—За каждым камнем,за каждым поворотом — враг!
Обнял я Джемо, а она как во сне.
— В добрый путь, курбан...
Голос еле слышно, на шепот сбивается. От того шепота опять у меня в груди заныло.
— Счастливо оставаться, Джемо! Я мигом ворочусь...
Не дожидаясь ответа, уселся я верхом на мула и поехал, не оглядываясь. Если б оглянулся — сердце бы разорвалось от жалости.
Слышу — песня Джемо мне вслед несется:
Большая любовь — к разлуке большой...
Не принесла мне эта поездка барышей. Скотоводы свою скотину на ярмарках спустили, тихо в оба, Дер-сима не узнать. Народ сумрачный стал, глаза голодные. Сам видел сколько раз: раздробят люди камнем горсть ячменя, поделят, едят.
Рядом османцы трудятся, горы, как Ферхад, сокрушают, дорогу прокладывают. Дерсимцы глядят на них исподлобья, рты на замке.
Разговорился я с одним старым ашугом.— Не ко времени ты торговать выбрался,—говорит.— Нам нынче не до колокольчиков. Последние гроши на оружие тратим. Одни маузеры ходко идут. —А с чего это?
— Да не с хорошего житья. Османцы новый закон объявили, землю у нас отнять собрались. Неспроста они в наших краях дороги прокладывают. Солдат тьму нагнали, знать, разделаться с нами замышляют, под корень извести. Сейиды кругом ходят, народ на османцев подымают. Добром это не кончится, помяни мое слово.
Смотрю — и впрямь не с руки мне в такую пору свою торговлю открывать, поворотил обратно.
Еду с оглядкой, слова Джано с ума нейдут. Свернул в ущелье Тужик, чтобы путь срезать,— засада. Первая пуля в мула угодила. Рухнул он наземь, я вскочил, за скалу схоронился. Гляжу из-за камня — двое против меня. Ружья через дуло заряжают. А у меня при себе, слава богу, маузер. Палю в них без передышки. Одного свалил, другой сам сдался.
— Помилуй, жертвой твоей буду! — кричит. Ружье бросил, руки вверх поднял.
Подхожу я поближе —оба незнакомые. Один уж дух испустил, в левую бровь ему пуля вошла. У другого спрашиваю:
— Ты откуда взялся, сукин сын?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44