У тебя, дорогой, впереди еще целая жизнь. Все успеешь.
— Слыхал, — отмахнулся Данила.
— И не следует прибедняться. Я читал твои статьи.
— Ну, что там. Мелочь...
В кабинет вошла чистенькая старушка и пригласила их ужинать. Романов был холостяк, и в квартире хозяйничала его дальняя родственница.
— Пошли, отметим твое тридцатилетие, — сказал Романом.
Данила оглядел его и сказал:
— А ты все такой же, Петр Васильевич. Не стареешь. Только голова немного поседела.
— Некогда стареть, друг, — отшутился Романов. Раненая нога, мучившая его накануне к непогоде, успокоилась, и он чувствовал себя отлично.
Да, в свои сорок семь лет он был таким же поджарым и мускулистым, как в молодости. Но это потому, что регулярно, с увлечением занимается гимнастикой. В столовой,
по случаю приезда гостя, да еще именинника, был любовно сервирован стол.
Романов откупорил бутылку коньяку и наполнил стопки.
— Полагается произнести тост. Выпьем за твое тридцатилетие, Данила.
— За нашу встречу, Петр Васильевич.
Данила положил на свою тарелку золотистое, аппетитно подрумяненное куриное крылышко, добавил гарниру — цветной капусты и картофельного пюре. Все было очень вкусно. Данила похвалил, потом, без видимой связи с этим, сказал:
— А я в столовых питаюсь. Надоело.
— Жениться надо, — заметил Романов.
— Чтобы жена готовила обеды?
Романов улыбнулся. Вопрос был немного каверзный, — молодежь иногда любит поддеть стариков.
— Без женщины человек грубеет, мой друг.
— Почему же ты не женился до сих пор?
— В свое время не успел этого сделать, а теперь, пожалуй, поздно.
После ужина они вернулись в кабинет. Романов уселся на диван и вытянул ноги. Данила закурил, стал глядеть в окно.
— Ну, что скажешь о моем камчатском дневнике? — спросил Романов. — Прочитал?
Данила не ответил.
— Давно это было, а до сих пор не могу забыть. А недавно еще Корней Захарович напомнил об этой старой истории.
— Он жив? — Данила резко повернулся. Не мигая, каким-то странным, сдержанно-вопрошающим взглядом смотрел он на Романова. — Жив?
С первого часа встречи Данила ждал разговора об отце. Несколько раз он сам порывался начать его, но почему-то сдерживался. Иногда лучше находиться в неведении, чем знать горькую правду. Это не малодушие, а же лание сохранить какую-то надежду на встречу в будущем. Данила после войны искал отца, писал в прокуратуру Союза. Оттуда сообщили, что дело Кречетова было прекращено в 1941 году. А что с ним стало дальше — неизвестно.
— Да ты что, Данила? — всполошился Романов. —
Разве не читал писем Корнея Захаровича? Я же оставил их тебе на столе. Они в конверте под прессом. Данила покачал головой.
— Корней Захарович жив. Жив и здоров.
— Расскажи, дядя Петя. — Данила вдруг разволновался и полез за сигаретами. Потом торопливо взял голубой конверт и вытряхнул из него письма.
— В сорок первом году, — как бы сквозь сон слушал Данила Романова, — Корнея Захаровича взяли на фронт. За форсирование Днепра он получил звание Героя Советского Союза. В сорок шестом вернулся на Камчатку. Вступил в оленеводческий колхоз. Года четыре назад переселился в долину реки Синей...
Данила слушал и одновременно читал письма; он пытался представить себе нынешний образ отца, но воображение рисовало его таким, как двадцать лет назад. Между листочками письма — телеграмма. Данила долго ' не мог вникнуть в ее смысл. Речь шла о какой-то тетради. Он вопросительно посмотрел на Романова.
— Корней Захарович нашел записки профессора Лебедянского, запрашивает, что с ними делать, — сказал Романов.
Данила кивнул и взял со стола еще одно письмо.
«...Да, это был долгий путь. От простого охотника, Проводника экспедиции, до Героя Советского Союза. Путь этот был порой тяжел и горек. Но я прошел его хорошо и вернулся на Камчатку, к вулканам. Когда я не вижу их, я тоскую. Эта привязанность появилась у меня давно, много лет назад, когда мы с профессором Лебедянским спускались в кратер. Вулканы подарили мне дружбу этого замечательного человека и многое отняли — сына, друга. Черная тень подозрения легла на меня... Конечно, меня все еще влекут к себе вулканы, но... Если бы Данила был жив, сказал бы я ему: ты молод, силен, иди, покоряй! Но сына нет. Что потеряно — не вернешь. В этом письме я оглянулся на прошлое, но в жизни надо смотреть вперед. Что принесет мне будущее, я, понятно, не знаю. Предстоит большая работа. Колхоз переехал в долину реки Синей. Будем там строиться заново, и мои руки пригодятся. Я хочу быть полезным народу, насколько это в моих силах.
5 июля 1953 года. Кречетов».Отец жив! Данила свернул письмо и вложил его в конверт. Романов, не шевелясь, сидел на диване. В комнате
было тихо. Серая кошка потерлась о ноги Данилы, прыгнула ему на колени и, устроившись поудобнее, замурлыкала. Он провел рукой по гладкой шерсти и прислушался к себе. Кажется, ничего не изменилось, а надежда, которая все эти годы таилась в душе, вырвалась наконец на свободу и начала разливаться по всему телу, как летний теплый дождь разливается по земле, напитывая ее благодатной влагой. Радость! Никогда еще Данила не испытывал такой радости.
— Дядя Петя! Дядя Петя! — сказал он и уткнулся, как когда-то в детстве, лицом в его грудь.
— Что ты, Данилка! Все ведь хорошо.
Через полчаса они оделись и вышли на улицу.
Ночь лежала над городом. Лениво кружась, падали крупные снежинки. Громоздясь один над другим, поднимались к небу светлые квадраты окон. Сновали автомашины. Романов и Данила шли медленно, нога в ногу.
Они вышли на Комсомольскую площадь и по широкой лестнице стали спускаться к берегу Амура.
— Помнишь лето сорок первого года? — спросил Романов.
— Лестница тогда была дощатая, — ответил Данила. На берегу не было ни души. Снегопад кончился, и проглянули звезды. Ледяное поле Амура терялось в темноте, и там, на левом берегу, далеко-далеко, приветливо мигал одинокий огонек. У Данилы вспыхнуло острое желание пойти и посмотреть, просто посмотреть, кто там живет, кто не спит в этот ночной час. И оттого, что он не мог немедля исполнить свое желание, ему стало грустно. Какой-то кусок жизни, может быть самый интересный, неразгаданным проходил мимо него.
— Там, в домике, живет прекрасный человек, — задумчиво сказал Романов, когда Данила поделился своими мыслями.
— Вы знакомы?
— Года три назад Новый год с ним встречал, — ответил Романов. — Ты еще молод, Данила, и не знаешь, что такое настоящая грусть. А я это чувство уже испытал. Впервые оно остро дало о себе знать, когда мне стукнуло сорок. С тех пор частенько меня навещает. Ты же знаешь, родился я под Новый год. Одно к одному. Мы как раз закончили путаное дело, домой я вернулся усталым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Слыхал, — отмахнулся Данила.
— И не следует прибедняться. Я читал твои статьи.
— Ну, что там. Мелочь...
В кабинет вошла чистенькая старушка и пригласила их ужинать. Романов был холостяк, и в квартире хозяйничала его дальняя родственница.
— Пошли, отметим твое тридцатилетие, — сказал Романом.
Данила оглядел его и сказал:
— А ты все такой же, Петр Васильевич. Не стареешь. Только голова немного поседела.
— Некогда стареть, друг, — отшутился Романов. Раненая нога, мучившая его накануне к непогоде, успокоилась, и он чувствовал себя отлично.
Да, в свои сорок семь лет он был таким же поджарым и мускулистым, как в молодости. Но это потому, что регулярно, с увлечением занимается гимнастикой. В столовой,
по случаю приезда гостя, да еще именинника, был любовно сервирован стол.
Романов откупорил бутылку коньяку и наполнил стопки.
— Полагается произнести тост. Выпьем за твое тридцатилетие, Данила.
— За нашу встречу, Петр Васильевич.
Данила положил на свою тарелку золотистое, аппетитно подрумяненное куриное крылышко, добавил гарниру — цветной капусты и картофельного пюре. Все было очень вкусно. Данила похвалил, потом, без видимой связи с этим, сказал:
— А я в столовых питаюсь. Надоело.
— Жениться надо, — заметил Романов.
— Чтобы жена готовила обеды?
Романов улыбнулся. Вопрос был немного каверзный, — молодежь иногда любит поддеть стариков.
— Без женщины человек грубеет, мой друг.
— Почему же ты не женился до сих пор?
— В свое время не успел этого сделать, а теперь, пожалуй, поздно.
После ужина они вернулись в кабинет. Романов уселся на диван и вытянул ноги. Данила закурил, стал глядеть в окно.
— Ну, что скажешь о моем камчатском дневнике? — спросил Романов. — Прочитал?
Данила не ответил.
— Давно это было, а до сих пор не могу забыть. А недавно еще Корней Захарович напомнил об этой старой истории.
— Он жив? — Данила резко повернулся. Не мигая, каким-то странным, сдержанно-вопрошающим взглядом смотрел он на Романова. — Жив?
С первого часа встречи Данила ждал разговора об отце. Несколько раз он сам порывался начать его, но почему-то сдерживался. Иногда лучше находиться в неведении, чем знать горькую правду. Это не малодушие, а же лание сохранить какую-то надежду на встречу в будущем. Данила после войны искал отца, писал в прокуратуру Союза. Оттуда сообщили, что дело Кречетова было прекращено в 1941 году. А что с ним стало дальше — неизвестно.
— Да ты что, Данила? — всполошился Романов. —
Разве не читал писем Корнея Захаровича? Я же оставил их тебе на столе. Они в конверте под прессом. Данила покачал головой.
— Корней Захарович жив. Жив и здоров.
— Расскажи, дядя Петя. — Данила вдруг разволновался и полез за сигаретами. Потом торопливо взял голубой конверт и вытряхнул из него письма.
— В сорок первом году, — как бы сквозь сон слушал Данила Романова, — Корнея Захаровича взяли на фронт. За форсирование Днепра он получил звание Героя Советского Союза. В сорок шестом вернулся на Камчатку. Вступил в оленеводческий колхоз. Года четыре назад переселился в долину реки Синей...
Данила слушал и одновременно читал письма; он пытался представить себе нынешний образ отца, но воображение рисовало его таким, как двадцать лет назад. Между листочками письма — телеграмма. Данила долго ' не мог вникнуть в ее смысл. Речь шла о какой-то тетради. Он вопросительно посмотрел на Романова.
— Корней Захарович нашел записки профессора Лебедянского, запрашивает, что с ними делать, — сказал Романов.
Данила кивнул и взял со стола еще одно письмо.
«...Да, это был долгий путь. От простого охотника, Проводника экспедиции, до Героя Советского Союза. Путь этот был порой тяжел и горек. Но я прошел его хорошо и вернулся на Камчатку, к вулканам. Когда я не вижу их, я тоскую. Эта привязанность появилась у меня давно, много лет назад, когда мы с профессором Лебедянским спускались в кратер. Вулканы подарили мне дружбу этого замечательного человека и многое отняли — сына, друга. Черная тень подозрения легла на меня... Конечно, меня все еще влекут к себе вулканы, но... Если бы Данила был жив, сказал бы я ему: ты молод, силен, иди, покоряй! Но сына нет. Что потеряно — не вернешь. В этом письме я оглянулся на прошлое, но в жизни надо смотреть вперед. Что принесет мне будущее, я, понятно, не знаю. Предстоит большая работа. Колхоз переехал в долину реки Синей. Будем там строиться заново, и мои руки пригодятся. Я хочу быть полезным народу, насколько это в моих силах.
5 июля 1953 года. Кречетов».Отец жив! Данила свернул письмо и вложил его в конверт. Романов, не шевелясь, сидел на диване. В комнате
было тихо. Серая кошка потерлась о ноги Данилы, прыгнула ему на колени и, устроившись поудобнее, замурлыкала. Он провел рукой по гладкой шерсти и прислушался к себе. Кажется, ничего не изменилось, а надежда, которая все эти годы таилась в душе, вырвалась наконец на свободу и начала разливаться по всему телу, как летний теплый дождь разливается по земле, напитывая ее благодатной влагой. Радость! Никогда еще Данила не испытывал такой радости.
— Дядя Петя! Дядя Петя! — сказал он и уткнулся, как когда-то в детстве, лицом в его грудь.
— Что ты, Данилка! Все ведь хорошо.
Через полчаса они оделись и вышли на улицу.
Ночь лежала над городом. Лениво кружась, падали крупные снежинки. Громоздясь один над другим, поднимались к небу светлые квадраты окон. Сновали автомашины. Романов и Данила шли медленно, нога в ногу.
Они вышли на Комсомольскую площадь и по широкой лестнице стали спускаться к берегу Амура.
— Помнишь лето сорок первого года? — спросил Романов.
— Лестница тогда была дощатая, — ответил Данила. На берегу не было ни души. Снегопад кончился, и проглянули звезды. Ледяное поле Амура терялось в темноте, и там, на левом берегу, далеко-далеко, приветливо мигал одинокий огонек. У Данилы вспыхнуло острое желание пойти и посмотреть, просто посмотреть, кто там живет, кто не спит в этот ночной час. И оттого, что он не мог немедля исполнить свое желание, ему стало грустно. Какой-то кусок жизни, может быть самый интересный, неразгаданным проходил мимо него.
— Там, в домике, живет прекрасный человек, — задумчиво сказал Романов, когда Данила поделился своими мыслями.
— Вы знакомы?
— Года три назад Новый год с ним встречал, — ответил Романов. — Ты еще молод, Данила, и не знаешь, что такое настоящая грусть. А я это чувство уже испытал. Впервые оно остро дало о себе знать, когда мне стукнуло сорок. С тех пор частенько меня навещает. Ты же знаешь, родился я под Новый год. Одно к одному. Мы как раз закончили путаное дело, домой я вернулся усталым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59