— Морозит? — спросил Мирон.
— Смякло, — потирая озябшие руки, ответил Кузьма. — Снег начинается.
— О чем все-таки на собрании калякали?
— Не хочется и рассказывать, голова, — махнул рукой Кузьма. — Весь вечер мололи о кукурузе, словно помешались все. Выходит, что без нее и одного дня колхозу не прожить» Только старики недовольны. Бают — пустое!
— Знамо так! — поддержал Мирон. — На наших кислицах какая уж кукуруза? Землю зря занимать. А где гречь будет, не говорили?
— Про гречь молчат. Видно, земли под нее не хватило. Да если и посеют клин где-нибудь у черта на куличках, нам все равно проку мало.
— Это уж так...
Кузьма вышел в сени, развязал салазки, сделанные на лыжах, и внес в избу мешок с провизией.
— Разобрать надо, — сказал он, вынимая из мешка узелок за узелком, — чего в избе оставить, чего в сени выкинуть. Мясишка мне тут где-то малость баба завернула.
— Я вот сегодня мясишка-то нашел! — похвалился Мирон.
— Что, ай русачок попал? — сверкнул глазами сторож.
— Какое там! — махнул рукой Мирон. — Страшно и подумать. Лось!
— Как лось? — не понял Кузьма.
— Так вот и лось. Какой-то подлец подстрелил, а он дошел До нашей пасеки да почитай под самой городьбой и кончился в осиннике.
— Неуж правда? — недоумевал Кузьма.
— Истинно тебе говорю! Врать разве буду? Вот бежать надо в село или в лесхоз, а когда? Сейчас, поди, уж поздно, а до утра тушу может заковать, потом и не разделаешь.
— Коль правда все это, Мирон, я думаю, не стоит и грех заводить с этим лесхозом.
— Какой же это грех? Неуж волкам да воронам оставлять?
— Зачем волкам, — радостно улыбнулся сторож, — сами небось не хуже волков. Перетащим тушу да будем зиму-то поедывать. Нам двоим этого мяса — во! — провел Кузьма ладонью по заросшей, как у медведя, шее.
— А узнают? Засудят ведь! Об этом ты подумал?
— Кто же это узнает? Кабы считаны были в лесу звери, а то небось никто не хватится. А заявим — хуже может обернуться дело. Скажут: кто, кроме вас, мог убить его у самой пасеки? Вполне так могут дело повернуть. Заявили мы с тобой в позапрошлом году, когда на болоте раненого лося нашли, а что из этого вышло? Государство от лося только шкуру получило, а мясо все до косточки лесхозовское начальство по себе разделило. А нам с тобой даже спасибо не сказали. Не забыл, поди? На этот раз, надо полагать, тоже не скажут, а если и скажут, то нам все равно проку от этого мало.
— Шут его знает, — замялся Мирон. — Лось ведь не заяц, вот чего я боюсь.
— А что, не упрячем?
— Так-то оно так, а все же страшно чего-то. Первый раз я в таких делах. Век чужого не трогал.
— Сроду ты, Л1ирон, чего-нибудь да боишься, — обидел с Кузьма, — пра! Разве другие бы упустили на нашем месте? Н в жисть! Ну, я мирюсь, коли в казну бы все это пошло, а то ведь сам знаешь. Растащат, анафемы, всего зверя.
— Все это так, Кузьма, а все-таки опасно. Ну хоть бы мясо завидное было, а то ведь так себе, щепа. Не стариковское, одним словом. Ему двое суток в русской печи преть надо, да и после этого нашими зубами не взять. По мне, так лучше не связываться.
— То, Мирон, не беда, коль родилась лебеда. Вот две беды, как ни ржи, ни лебеды. Хоть и плохое, как ты говоришь, мясо, а все не мочало. Сейчас бы забрать его в самый раз. Ночь как по заказу! Снег идет. К утру все заметет. Шито-крыто!
— А как не заметет?
— Не заметет — сами заметем. Небось охотники!
Мирон колебался. Искушение было велико, но и робость брала-Чуял он, что Кузьма не отстанет от него, всю ночь промучает, а уговорит. Сказать же ему что-нибудь такое, чтоб сразу отстал, не хватало у Мирона смелости. Не мог он высказывать правду прямо в глаза, жалел человека, К тому же и сам Мирон, слушая горячие уговоры Кузьмы, уже заколебался,- «Может, старик и прав», — думалось ему. И хотя искушение начинало одолевать, но совесть все же мучила. Да и робость брала. «А вдруг?»
— Боюсь...
— Идем! Ну чего и кого бояться, подумай сам?
— Ну, шут с тобой, идем! — в сердцах махнул пасечник рукой. — Только уговор: упрячем все так, чтоб ни-ни! И сами молчок. Чтоб ни другу ни передругу!
— Это уже само собой, — улыбнулся в черные смоляные усы сторож.
Он вынул из холщовой сумки, с которой ходил в лес, большой охотничий нож, достал с припечка брусок и, попробовав на палец лезвие ножа, стал точить его.
— Ружье брать ай нет? — спросил Мирон.
— Возьмем. Топор и мешок тоже надо. Через полчаса пчеловоды вышли на улицу,
— Собаку взять? — тихо спросил Мирон.
— Без надобности, — ответил Кузьма, — пусть тут сидит. В случае, кто ненароком пойдет, она знать даст.
Луны не было. Все небо затянули тяжелые низкие тучи. Мороз смяк. Сыпал тихий, густой снег. Стена леса растаяла в нем, слилась с небом.
Лось лежал на боку, неловко запрокинув рогатую голову. Глаза его были открыты, но снег, падающий ему на спину и голову, уже не таял.
Кузьма ткнул на всякий случай в нос ему палкой и, убедившись, что лось мертв, подошел вплотную. За ним, пугливо озираясь по сторонам, вышел из кустов Мирон.
Кузьма молча обмел с туши рукавицей снег, срубил топором тяжелые, словно литые, рога и один за другим кинул их в сугроб.
— Какая уж тут работа, — шепотом проворчал Мирон, — ни огня, ни воды.
— Обойдемся! — тяжело сопя, ответил сторож.
Он вынул из кармана нож, обтер его о голенище, и, будто всю жизнь только тем и занимался, что обделывал по ночам лосей, быстро и ловко пропорол кожу от шеи до задних ног.
— Придерживай тут, — тихо командовал Кузьма, ловко орудуя ножом.
Мирон придерживал, плохо понимая, что делает. Его бил нервный озноб. Зубы мелко стучали. Он раскаивался и проклинал себя за то, что ввязался в это темное дело, но и отступать было поздно.
Снег пошел гуще. В километре, а может и ближе, вдруг протяжно и нудно завыли волки.
— Господи, попутал меня леший! — испуганно шептал Мирон.
— Учуяли, гады! — зло выругался Кузьма и, поняв, что Мирон оробел, подбодрил его: — Ты, голова, не обращай на них внимания. Повоют они и уйдут своей дорогой. К нам подойти не решатся. А в случае чего — пугнем, не с голыми руками.
Покончив с шкурой, он распорол зверю живот и, выворачивая на снег теплые, чуть дымящиеся внутренности, приятно улыбнулся,
— Печенку и сердце сунь особо, ожарим утром.
Волки смолкли, потом снова завыли, но уже в другой стороне, дальше: вой их был глуше и заунывнее.
— Говорил я, что не посмеют подойти, — заметил сторож. Он кончил орудовать ножом, сунул его за голенище сапога и, взяв топор, стал лихорадочно рубить тушу на куски. Мирон складывал их рядом на снег. Испуг стал проходить, он смирился с судьбой и помогал Кузьме уже более толково.
— А что будем с потрохом делать? Куда его? — спросил он Кузьму.
— А что с ним делать? Завернем в кожу да оставим здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101