— Боже мой! — глухо проговорила она и закрыла лицо руками.
— Угодно ли вам... — начал было я.
— Уведите его, ради Бога, — сказала она, не отрывая рук от лица, — я все скажу...
— Бог вам судья! — сказал Ичалов.
Я дал знак, чтобы арестанта вывели.
— Несчастный! И все это я наделала! — сказала она, открывая лицо и смотря на дверь, в которую вышел Ичалов. — Нет, довольно одной... Убить двух...
Она точно думала вслух, произнося эти слова. Прошло несколько минут, прежде чем она собралась с духом и сказала, что зарезала Елену и что письмо писано ее рукой. Она заговорила быстро, нервно, точно желала поскорее отделаться от допроса.
— Совершив преступление, я скрылась в уборной и вышла к убитой тогда, когда там собралась уже толпа народа; я думала избежать подозрения... но вида убитой я вынести не могла и лишилась чувств.
— Но как же вы ее зарезали? Каким образом вы не замарали кровью вашего платья?
— Она танцевала в зале, а я осталась в уборной, которая подле ее спальни. Несколько раз я выходила в коридор, чтобы посмотреть, не откроют ли окно, как это всегда делалось во время танцев для освежения воздуха. Наконец лакей открыл окно... Он меня не заметил... Я стояла за углом... Он ушел... В соседних комнатах никого не было. Я подошла к окну и кашлянула... это был условный знак... Ичалов по лестнице Спустился с крыши, остановился против окна и подал мне письмо, которое у вас в руках. Взяв письмо, я сказала ему: «Подождите, только берегитесь, чтобы вас кто-нибудь не заметил», — и затем ушла в уборную...
— Вы хотели подкинуть это письмо Руслановой?
— Нет. Погодите. Это ужасно! Я стала ожидать прихода Елены... Скоро я услышала ее шаги. Она вошла в комнату, которая освещается стеклянной крышей. Я прошла в коридор и стала между растворенным окном в сад и растворенным окном в эту комнату. Елена сидела спиной ко мне, на кушетке...
— Откуда вы знали, что она непременно придет в это время?
— Я перед вальсом сама попросила ее прийти в эту комнату под предлогом, что мне нужно передать ей тайну. Я просила ее прийти именно во время танцев.
— Как же она не заметила Ичалова?
— Он поднялся выше по лестнице.
— Ну-с?
— Я достала тогда бритву...
— Откуда?
— Из кармана. Я ее раскрыла и, протянув руку через окно, изо всей силы нанесла ей несколько ударов в лицо и в шею... Она вскрикнула. Я сорвала с головы ее диадему и, вместе с бритвой бросив ее за окно в сад, скрылась в уборной.
— Бритву вам подал Ичалов?
— Нет, я привезла ее с собой.
— Зачем же тут был Ичалов?
— Чтобы передать мне письмо.
— Да оно вами самими написано?
— Да!
— Отчего же вы не могли привезти его с собой?
Боброва хотела что-то отвечать и остановилась. Видно было, что в ней опять рождается колебание и что она готова еще раз изменить направление своих показаний. Желая это предупредить, я сделал вид, что не придаю этому вопросу особого значения, и спросил у неё:
— Каким образом Ичалов решился взбираться ночью на крышу чужого дома и лезть по лестнице для того только, чтобы подать вам письмо? Его могли заметить, схватить, и ему, во всяком случае, предстояла большая ответственность.
Избегая моего взгляда и опустив глаза в землю, Боброва отвечала:
— Ичалов любил меня, я этим воспользовалась. Он сделал бы все для меня! Я не объяснила ему, зачем мне было нужно, чтобы он подал мне письмо, я сказала ему только, что прошу его об этом, что для меня это очень важно; я была уверена, что он это сделает, — и он сделал.
— Зачем же вам нужно было присутствие Ичалова? Боброва помолчала с минуту и потом сказала:
— Неужели вы так недогадливы, что вам все надо объяснять?
— Я обязан обо всем вас расспросить...
— Обо всем?! Ну, извольте. Я думала, что Ичалова непременно заметят и что подозрение падет на него, а не на меня.
Я вздохнул от этого признания. Она заметила это и опустила голову.
— Я все предвидела, — продолжала она как-то машинально, — и все обдумала. Вам кажется это невероятным, невозможным в такой молодой девушке, как я! Но это было... Довольно с вас?
— Нет, я должен просить вас еще многое объяснить мне.
— Что же вы хотите еще знать?
— Каким образом у Ичалова оказались бриллианты, которые он продал Аарону?
— Он поднял диадему и бритву, когда я их бросила в окно, и унес домой. Бритву он возвратил мне на другой день, так как это была бритва брата, и я торопилась положить ее на то место, откуда взяла, чтобы не возбудить подозрений брата; диадема осталась у Ичалова, и что он с ней сделал — я не знаю.
— Для чего вы сняли диадему с убитой и бросили ее в сад?
— Опять, опять вы не догадываетесь. Неужели вы всегда так допрашиваете? Неужели ваша голова отсутствует в то время, когда вы так пытаете?
Это было даже оскорбительно. Я невольно покраснел. В самом деле: для чего расспрашивать о том, что и без того ясно, она хотела, чтобы у Ичалова осталась в руках улика...
— Что побудило вас совершить преступление?
— Русланова была моим врагом; она отняла у меня того, которого я любила так же, как меня любит Ичалов. Она сделала это только из одного тщеславия; я решилась ей отомстить — и отомстила. Как оскорбленная женщина я имела право на эту месть; лучше пускай лишила бы она меня жизни, чем отнять у меня того, кого я так пламенно любила. Я ее зарезала за это...
Произнося последние слова, она сделала движение рукой, как будто наносила удар... Глаза ее сверкали. В эту минуту, когда она с такой уверенностью утверждала за собой право на жизнь своей соперницы, Боброва была необыкновенно хороша: такой должна была быть Юдифь у изголовья Олоферна.
Под огнем ее взора я невольно опустил глаза. «Эта девятнадцатилетняя красивая девушка, — думал я, — уже дважды убийца. Умерщвляя Русланову, она разрушала жизнь влюбленного в нее саму Ичалова и, чтобы спасти себя, тянула его в петлю».
— Вы давно уже любили Петровского? — спросил я у нее.
— Он был моим женихом.
— Почему же свадьба ваша расстроилась? Почему Русланова стала его невестой?
— Ее здесь не было, когда я стала невестой Петровского. Она была еще в институте, приехала сюда шесть месяцев назад. Видя мои успехи в свете, она мне завидовала и ревновала ко всем. На каждом шагу она старалась чем-либо уязвить меня, и видя, что усилия ее тщетны, прибегла к последнему средству: решилась отнять у меня жениха, которого я страстно любила; ей помогло ее богатство, и она стала его невестой... Оскорбленное чувство любви требовало мести, я отомстила.
— Почему же вы всю вину свалили на нее? Не следовало ли вам негодовать скорее на жениха, не сдержавшего своего слова?
— Его соблазнили богатством, я уверена, что и до сих пор еще он меня любит. Однако довольно, довольно! Вы видите, как я устала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30