Лекарю и такого ответа хватит. Куда хуже, если своим чудесным спасением заинтересуется Байхин… но нет, парню было не до того.
– Работать можешь? – спросил его Байхин.
– Могу, – блестя глазами, ответил Хэсситай. – Знаешь, сейчас я, кажется, все могу.
– И хорошо, – успокоенно произнес Байхин, – потому что я – нет. Болит все распрозверски.
– Еще бы, – хмыкнул Хэсситай. – Отдохни… только смотри не залеживайся. Как только сможешь, присоединяйся.
Врача аж передернуло от столь жестокого хладнокровия. Статочное ли дело – ни умереть, ни воскреснуть человеку спокойно не дают! К его ужасу и изумлению, Байхин только кивнул. Ну и дикие же нравы у этих киэн!
Хэсситай протянул было руку к шкатулке для фокусов, но тут же коротко рассмеялся, отодвинул ее и направился прочь из алтарной.
– Эй! – окликнул его оторопевший врач. – А как же…
– Не нужно, – бросил через плечо Хэсситай и вышел навстречу восторженному гулу зрителей.
– Да вы не беспокойтесь, почтенный, – утешил лекаря Байхин. – Раз мастер говорит, что не нужно, значит, и впрямь не нужно.
Он дотянулся до своей сумки, вынул оттуда чистую тряпицу, смочил ее из скляночки, тщательно стер с лица испорченную предсмертной испариной краску и придвинул к себе коробочку с гримом.
Глава 8
Шкатулка для фокусов действительно уже не понадобилась Хэсситаю. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько в ударе. Никогда прежде его магия не была столь сильна. Без всяких там хитроумных приспособлений на протянутых ладонях киэн расцветали пышные пурпурные цветы, их лепестки тянулись вверх язычками светлого, совсем не страшного пламени, взмывали вверх желтогрудыми птичками. Из-под купола часовни на подставленное плечо Хэсситая планировали, подрагивая распростертыми крыльями, крохотные дракончики совершенно немыслимых расцветок – полосатенькие, крапчатые, в горошек. Хэсситай насвистывал незатейливые мелодии, и дракончики, попрыгав один за другим на пол, плясали, покачивая толстенькими пузиками и притопывая со смешной важностью в такт. Байхин был до того очарован, что едва не забыл присоединиться к выступлению – так бы век и смотрел, – однако не забыл все же. Он снова все нарочито путал, ронял шарики, а дракончики нахально утаскивали каждый оброненный им шарик под купол и дразнились оттуда, подкидывая крохотными лапками свою добычу.
Смеялись все. Визжали от восторженного смеха дети. Хохотал, уперев руки в колени, старенький морщинистый священник. Заходился заливистыми взбулькиваниями врач, не забывший еще, как этот рослый парень, роняющий шарики, задыхался в предсмертном хрипе на полу алтарной. И степенно-раскатисто взрыкивал мрачный больничный служитель. Когда Байхин под самый конец представления повторил свой номер с воображаемой пчелой, зрители изнемогали от смеха.
– А теперь, – объявил Хэсситай, когда Байхин раскланялся под общий хохот, – прошу внимания!
Смех не прекратился, но сделался потише.
– Настало время последней и самой главной шутки, – весело блеснув зубами в широченной улыбке, произнес Хэсситай. – Есть на свете много очень мрачных людей. Вот над ними мы и подшутим. Вы готовы?
Из всех уст выдохнулось восторженное радостное: “Да-а-аа!”
– Тогда слушайте меня внимательно. Сейчас вы все спокойно встанете со своих мест… тихо и спокойно… вот так… и скорчите самые печальные рожи, какие только сумеете… нет, по-настоящему печальные.
– Это такая игра, – пришел ему на помощь Байхин. – Мы все будем играть в тех, кем мы недавно были. И чем печальнее получится рожа, тем лучше выйдет розыгрыш. Мы всех вокруг разыграем, верно?
Снова нестройный утвердительный вздох.
– Очень хорошо, – одобрил Хэсситай. – С такими кислыми рожами мы точно разыграем всех до единого. А теперь тихо-спокойно… медленно-чинно…
Когда больничный служитель, вновь напяливший на физиономию прежнее угрюмое выражение, выводил понуривших головы детей из часовни, сторонний наблюдатель нипочем бы не усомнился – все они больны, как и прежде, и со дня на день смертная тоска явится снимать свою ужасную жатву. Сдержанное шушуканье, фырканье и подталкивание локотком в бок, разумеется, не в счет: их не смог бы заприметить даже очень пристрастный наблюдатель, ибо дети, если захотят, преотлично умеют таиться от взрослых с их тупым настырным вниманием.
– А это вы правильно, господин киэн. – В голосе врача преданность граничила с обожанием. – Если бы стало явным, что дети выздоровели, да еще так – все враз… А теперь я смогу их отправить по домам по одному, по двое, не привлекая внимания.
– Вот и ладно, – рассеянно отозвался Хэсситай и тут же обернулся к Байхину; – Ты как себя чувствуешь?
– Хорошо, – удивленно признался Байхин. – Странно… даже лучше, чем до выступления. Есть только хочется до потемнения в глазах.
– Так и должно быть, – ухмыльнулся Хэсситай. – Умирать и воскресать – дело тяжкое, утомительное. Господин врач, нельзя ли полечить молодого мастера от голода… ну, хотя бы парочкой лепешек?
– Конечно, – смущенно улыбнулся врач. – Я уже распорядился. Сейчас вам полные дорожные сумки еды принесут.
– Сумки – это своим чередом, – возразил Хэсситай. – Нам бы еще нужно в храме задержаться. Нет ли чего перекусить прямо сейчас?
– Задержаться? – Врач потер переносицу уже знакомым Байхину нервным жестом. – Не искушайте судьбу, господа киэн. И то уже чудо, что никто из королевских наблюдателей сюда не заглянул… а ну как заглянет? Не след вам тут задерживаться.
– Кто спорит, – Хэсситай махнул рукой, – а только придется. Так что вы поспособствуйте насчет еды, а мы тем временем постараемся поскорей управиться.
– Но зачем? – взмолился врач.
Хэсситай задрал голову и озабоченно взглянул наверх, туда, где на крюках покачивались обрывки каната.
– Есть у киэн такое правило, – вздохнул Хэсситай, – если трюк не удался – повтори его. Повтори, пока не пройдет без осечки. А уж если упал, разбился – тем более. И уж тогда только можешь отдыхать. Тело должно последним запомнить не поражение, а победу. Если оно запомнит падение, то и в следующий раз упадет. Нам нужно повторить проход по канату.
Врач охнул и отступил на шаг.
– Вы опять хотите загнать его туда, на верхотуру? – дрожащим голосом осведомился он. – После всего, что было?!
– Именно после всего, что было, – отрезал Хэсситай. – Байхин, тащи запасной канат.
Врач хотел что-то сказать, взглянул на Хэсситая, осекся, кое-как развернулся на полусогнутых ногах и засеменил прочь, бормоча: “Так я насчет еды мигом…”
Хэсситай снова вздохнул. Легко придавать своему голосу жесткую уверенность, которой на самом деле не чувствуешь. Куда сложней и в самом деле счесть себя непогрешимо всезнающим и бестрепетно приказывать то, от чего душа возмущается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– Работать можешь? – спросил его Байхин.
– Могу, – блестя глазами, ответил Хэсситай. – Знаешь, сейчас я, кажется, все могу.
– И хорошо, – успокоенно произнес Байхин, – потому что я – нет. Болит все распрозверски.
– Еще бы, – хмыкнул Хэсситай. – Отдохни… только смотри не залеживайся. Как только сможешь, присоединяйся.
Врача аж передернуло от столь жестокого хладнокровия. Статочное ли дело – ни умереть, ни воскреснуть человеку спокойно не дают! К его ужасу и изумлению, Байхин только кивнул. Ну и дикие же нравы у этих киэн!
Хэсситай протянул было руку к шкатулке для фокусов, но тут же коротко рассмеялся, отодвинул ее и направился прочь из алтарной.
– Эй! – окликнул его оторопевший врач. – А как же…
– Не нужно, – бросил через плечо Хэсситай и вышел навстречу восторженному гулу зрителей.
– Да вы не беспокойтесь, почтенный, – утешил лекаря Байхин. – Раз мастер говорит, что не нужно, значит, и впрямь не нужно.
Он дотянулся до своей сумки, вынул оттуда чистую тряпицу, смочил ее из скляночки, тщательно стер с лица испорченную предсмертной испариной краску и придвинул к себе коробочку с гримом.
Глава 8
Шкатулка для фокусов действительно уже не понадобилась Хэсситаю. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько в ударе. Никогда прежде его магия не была столь сильна. Без всяких там хитроумных приспособлений на протянутых ладонях киэн расцветали пышные пурпурные цветы, их лепестки тянулись вверх язычками светлого, совсем не страшного пламени, взмывали вверх желтогрудыми птичками. Из-под купола часовни на подставленное плечо Хэсситая планировали, подрагивая распростертыми крыльями, крохотные дракончики совершенно немыслимых расцветок – полосатенькие, крапчатые, в горошек. Хэсситай насвистывал незатейливые мелодии, и дракончики, попрыгав один за другим на пол, плясали, покачивая толстенькими пузиками и притопывая со смешной важностью в такт. Байхин был до того очарован, что едва не забыл присоединиться к выступлению – так бы век и смотрел, – однако не забыл все же. Он снова все нарочито путал, ронял шарики, а дракончики нахально утаскивали каждый оброненный им шарик под купол и дразнились оттуда, подкидывая крохотными лапками свою добычу.
Смеялись все. Визжали от восторженного смеха дети. Хохотал, уперев руки в колени, старенький морщинистый священник. Заходился заливистыми взбулькиваниями врач, не забывший еще, как этот рослый парень, роняющий шарики, задыхался в предсмертном хрипе на полу алтарной. И степенно-раскатисто взрыкивал мрачный больничный служитель. Когда Байхин под самый конец представления повторил свой номер с воображаемой пчелой, зрители изнемогали от смеха.
– А теперь, – объявил Хэсситай, когда Байхин раскланялся под общий хохот, – прошу внимания!
Смех не прекратился, но сделался потише.
– Настало время последней и самой главной шутки, – весело блеснув зубами в широченной улыбке, произнес Хэсситай. – Есть на свете много очень мрачных людей. Вот над ними мы и подшутим. Вы готовы?
Из всех уст выдохнулось восторженное радостное: “Да-а-аа!”
– Тогда слушайте меня внимательно. Сейчас вы все спокойно встанете со своих мест… тихо и спокойно… вот так… и скорчите самые печальные рожи, какие только сумеете… нет, по-настоящему печальные.
– Это такая игра, – пришел ему на помощь Байхин. – Мы все будем играть в тех, кем мы недавно были. И чем печальнее получится рожа, тем лучше выйдет розыгрыш. Мы всех вокруг разыграем, верно?
Снова нестройный утвердительный вздох.
– Очень хорошо, – одобрил Хэсситай. – С такими кислыми рожами мы точно разыграем всех до единого. А теперь тихо-спокойно… медленно-чинно…
Когда больничный служитель, вновь напяливший на физиономию прежнее угрюмое выражение, выводил понуривших головы детей из часовни, сторонний наблюдатель нипочем бы не усомнился – все они больны, как и прежде, и со дня на день смертная тоска явится снимать свою ужасную жатву. Сдержанное шушуканье, фырканье и подталкивание локотком в бок, разумеется, не в счет: их не смог бы заприметить даже очень пристрастный наблюдатель, ибо дети, если захотят, преотлично умеют таиться от взрослых с их тупым настырным вниманием.
– А это вы правильно, господин киэн. – В голосе врача преданность граничила с обожанием. – Если бы стало явным, что дети выздоровели, да еще так – все враз… А теперь я смогу их отправить по домам по одному, по двое, не привлекая внимания.
– Вот и ладно, – рассеянно отозвался Хэсситай и тут же обернулся к Байхину; – Ты как себя чувствуешь?
– Хорошо, – удивленно признался Байхин. – Странно… даже лучше, чем до выступления. Есть только хочется до потемнения в глазах.
– Так и должно быть, – ухмыльнулся Хэсситай. – Умирать и воскресать – дело тяжкое, утомительное. Господин врач, нельзя ли полечить молодого мастера от голода… ну, хотя бы парочкой лепешек?
– Конечно, – смущенно улыбнулся врач. – Я уже распорядился. Сейчас вам полные дорожные сумки еды принесут.
– Сумки – это своим чередом, – возразил Хэсситай. – Нам бы еще нужно в храме задержаться. Нет ли чего перекусить прямо сейчас?
– Задержаться? – Врач потер переносицу уже знакомым Байхину нервным жестом. – Не искушайте судьбу, господа киэн. И то уже чудо, что никто из королевских наблюдателей сюда не заглянул… а ну как заглянет? Не след вам тут задерживаться.
– Кто спорит, – Хэсситай махнул рукой, – а только придется. Так что вы поспособствуйте насчет еды, а мы тем временем постараемся поскорей управиться.
– Но зачем? – взмолился врач.
Хэсситай задрал голову и озабоченно взглянул наверх, туда, где на крюках покачивались обрывки каната.
– Есть у киэн такое правило, – вздохнул Хэсситай, – если трюк не удался – повтори его. Повтори, пока не пройдет без осечки. А уж если упал, разбился – тем более. И уж тогда только можешь отдыхать. Тело должно последним запомнить не поражение, а победу. Если оно запомнит падение, то и в следующий раз упадет. Нам нужно повторить проход по канату.
Врач охнул и отступил на шаг.
– Вы опять хотите загнать его туда, на верхотуру? – дрожащим голосом осведомился он. – После всего, что было?!
– Именно после всего, что было, – отрезал Хэсситай. – Байхин, тащи запасной канат.
Врач хотел что-то сказать, взглянул на Хэсситая, осекся, кое-как развернулся на полусогнутых ногах и засеменил прочь, бормоча: “Так я насчет еды мигом…”
Хэсситай снова вздохнул. Легко придавать своему голосу жесткую уверенность, которой на самом деле не чувствуешь. Куда сложней и в самом деле счесть себя непогрешимо всезнающим и бестрепетно приказывать то, от чего душа возмущается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108