В комнате повисла неловкая
тишина, как если бы великовозрастных детей застали за игрой в
постыдные игры. Аня с Альбиной растерянно поглядывали на меня:
"Скажи же что-нибудь!" - но я не знал, что сказать, и в тупом
молчании наблюдал, как по просмоленному дереву лыж сползают на
пол снежные микро-лавины.
- Здравствуй, Оля, - нарушил он, наконец, тишину.
- Что ты здесь делаешь? - покраснела в ответ Оля-Аня.
- Мне нужно переговорить с твоим товарищем, - сказал он,
едва взглянув на меня.
- Да, конечно, Владимир... не знаю вашего отчества, =
пробормотал я.
- Константинович, - любезно подсказал он. - Давайте выйдем
на улицу.
Я дернулся к двери, и только тут заметил, что стою в одних
трусах... Какой идиотизм! Пробурчав под нос извинение, я
наскоро оделся, и мы вышли на двор. За ночь заметно потеплело,
снег подтаял, и в воздухе висела едкая весенняя сырость,
норовящая пробраться под кожу.
- Послушайте, Сергей, - неспеша начал Ольгин отец. - Вы уже
довольно давно знакомы с моей дочерью, но это наш первый
разговор... Мы и виделись-то только мельком, но я подозреваю в
вас интеллигентного человека, и, хотя у вас нет своих детей,
надеюсь, что вы меня поймете. Думаю, для вас не будет
откровением, если я скажу, что с самого начала был против того,
чтобы Оля встречалась с вами, и вы сами понимаете, почему...
- Да, я понимаю, - согласился я, отмечая про себя
складность его речи, которой я от него совсем не ожидал,
воспринимая его раньше как немого.
- Я был против, но... никогда не запрещал ей встречаться с
вами, потому что запрет мог только все ухудшить в случае с
таким избалованным ребенком. Да-да, не смейтесь, она ведь
совсем еще девчонка!
- Я и не думаю смеяться, - ответил я серьезно.
- У нее ветер в голове еще гуляет, и она сама не знает,
чего хочет. В общем, я надеялся, что она переболеет вами... Как
и всякий порядочный отец, я хочу, чтобы она получила высшее
образование, создала семью, нарожала детишек... Я хочу внуков,
черт побери!
- Что же вы конкретно от меня хотите? - спросил я,
раздражаясь его правильными речами.
- Я хочу, чтобы вы оставили мою дочь в покое, - медленно
проговорил он, очевидно, чтобы до меня как можно лучше дошло. =
До недавнего времени я закрывал глаза на ваши встречи,
безропотно принимая эти ваши жалкие билетики... Извините, я
горячусь, но... накипело! Да, я терпел, но всякому терпению
есть предел, и когда вы диким образом похитили мою дочь и
завезли ее в лес...
- А как вы узнали, что мы в лесу? - перебил я его, также
теряя терпение.
- Ну не поведете же вы Оленьку к себе домой! - почти
развеселился оскорбленный папаша. -Ваши друзья, очевидно, уже
солидные люди, им не до вас, поэтому я стал перво-наперво
проверять по олиным подругам...
- В милицию заявляли?
- Пока нет, - ответил он, напирая на "пока".
- Вы хотите, чтобы Ольга вернулась домой, - резюмировал я.
- Да, - коротко кивнул он.
- А вы уверены, что она меня послушает?
- Вас она послушает.
Я на минуту задумался... Для начала я решил сообразить, что
же меня так раздражает в ольгином отце, и, покопавшись в своих
мозговых извилинах и нервных узлах, пришел к выводу, что
раздражает меня в нем несовместимость формы и содержания его
речей: по форме они, вроде, интеллигентские, а по содержанию =
вполне мещанские. Но не это меня, главным образом, занимало, а
то, что в его словах просматривалось зерно истины... Правда,
зерно это я видел совсем под другим углом, под углом своей
призванности. "Я призван нести добро и счастье в мир, - так
размышлял я, - но это неизбежно вызовет противодействие,
вольное или невольное, со стороны людей, ведь многие еще не
готовы стать по-настоящему счастливыми, потому что
довольствуются всевозможными суррогатами счастья: деньгами,
почестями, славой, властью... Итак, неминуемо противодействие,
неприятие, сопротивление, возможно даже, гонения, но я готов
взойти на Голгофу, потому что знаю, на что и зачем иду. Но как
быть с Олей-Аней? Я готов принести свою жизнь в жертву
счастливому будущему, но будет ли оправдана подобная жертва с
ее стороны? К тому же она по сути своей простая земная женщина
со всеми присущими ей слабостями, и имею ли я право, моральное
право, подвергать ее жесточайшим испытаниям, которые ждут меня
самого?"
- Хорошо, я поговорю с ней, - твердо сказал я.
- Вот и славненько! - откровенно обрадовался Владимир
Константинович.
Я вернулся в дом, а он остался дожидаться на дворе,
сосредоточенно ковыряя рантом лыжного ботинка льдистую корку на
сугробе возле крыльца. В комнате было тихо, только ходики сухо
разбивали время на секунды и еле слышно гудело пламя в печи.
Аня-Оля и Альбинка неподвижно сидели на сундуке, как в зале
ожидания, в одинаковых позах - заложив руки между колен.
- Ну что? - спросила Аня-Оля с кислым любопытством.
- Тебе нужно вернуться домой, - сказал я, стараясь не
отводить в сторону взгляд.
- Ты хочешь этого? - еще больше посерьезнела она, вставая и
подходя ко мне вплотную.
- Да, - ответил я сдавленным голосом. - Так будет лучше.
Для тебя же.
Она молча покраснела, а потом вдруг резко побелела и
процедила сквозь зубы:
- Ненавижу тебя, ничтожество!
Схватив в охапку лыжи, она выбежала из дома, и мы с
Альбиной остались одни. Вдвоем нам сразу стало как-то одиноко и
неуютно.
- Что же нам теперь делать? - спросила Альбина вслух, но
как бы про себя.
- Для начала позавтракаем, - ответил я, не глядя на нее.
Обрадовавшись подсказанному занятию, Альбина шустро
заварила чай и выставила на стол хрустальную вазочку с горкой
карамелевых конфет вперемешку с сушками.
- Как действительно пошел сдаваться?
- Кто его знает, - она опустила в чай половинку сушки, - он
ведь дурной: то ножиком пописать грозится, а то на краденые
иконы молится... А ты поживешь еще у меня? - она посмотрела на
меня поверх кружки, немного кося.
- Мне нужно уехать из этих мест, - сказал я, чтобы только
она отстала.
- Правда?
Я немного поразмыслил и решил, что мне на самом деле стоит
уехать куда-нибудь подальше, чтобы немного прийти в себя,
спокойно обдумать все происшедшее и наметить план дальнейших
действий - пора ведь и к настоящему делу приступать!
- У тебя не найдется взаймы полсотни? - спросил я
помрачневшую Альбинку.
- Только сторублевки... Но ты бери, мне не жалко, - она
достала откуда-то из-под матраса три радужно-дерьмового цвета
бумажки.
- Мне одной хватит. Спасибо. При первой же возможности
верну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44