время, отпущенное на ожидание, кончилось. – Он был зол, но это ее нисколько не смутило.
– Ах, какой вы замечательный, нежный возлюбленный! С каким изяществом вы приступаете к завоеванию женского сердца!
– Если бы вы были добры ко мне, вы бы не могли жаловаться на отсутствие нежности и деликатности, – защищался он.
– Прекрасно! Значит, поскольку я не проявляю к вам должной доброты, вы решили силой заставить меня быть доброй. Вы ворвались сюда в сапогах со шпорами, словно во вражескую крепость. Но эта цитадель, милорд, никогда не покорится под напором дурных манер!
Он постарался обуздать растущий гнев:
– Какие же манеры угодны вам, мадам? Расскажите, чтобы я мог действовать соответствующим образом.
– В вашем арсенале нет таких средств. Я думала, вы это понимаете.
– Вы слишком много думаете, мадам. В будущем вы будете избавлены от этих трудов. С настоящего момента думать буду я, а вы – выполнять мои замыслы.
Она внимательно разглядывала его, ее губы кривились в насмешке.
– Вы становитесь лучшим кавалером. Я вижу у вас в руках плеть, это что, один из ваших способов ухаживания?
Он с проклятием отшвырнул плеть, за нею последовала и шляпа.
– Вы довели меня до предела, – объявил он.
– Я так и думала, что это ваш предел, милорд.
Он мрачно ее разглядывал, лицо его стало багровым, он потирал толстой рукой толстый подбородок. Она, конечно, побойчее на язык, чем он, и, понимая это, он злился все больше.
– Вы остроумны, миледи, но это вам не поможет. Завтра вы отправляетесь со мной в Чартли. Я уже достаточно терпел. Вы моя жена, мадам, и будете вести себя соответственно.
Он увидел, как она побледнела, а в глазах, где прежде блистал только вызов, появился страх.
– Даже если я и жена, сэр, что я никогда не признаю, я все же не рабыня. Мне нельзя приказывать.
– Вы заслуживаете того, чтобы вам приказывали. Если бы вы вели себя, как настоящая жена, вы нашли бы во мне доброту и любовь. Но вы взбунтовались, и потому не рассчитывайте на мягкость. Но и в том, и в ином случае я все же остаюсь вашим мужем и господином. А поскольку вы любите думать, мадам, советую вам задуматься над этим.
– О, Боже! – вскричала она и затем, уже не сдерживаясь: – Урод! Мужлан! Животное!
Он подозревал, что поведение его вполне соответствует этим эпитетам, и потому взбесился. Он надвинулся на леди Эссекс и с силой схватил ее за плечи:
– Если я мужлан и зверь, то только потому, что вы сами сделали меня таким.
Он намеревался хорошенько встряхнуть ее, дать ей почувствовать силу, но, заметив в ее глазах отчаянный страх, сдержался. Он продолжал сжимать ее своими грубыми ручищами, и это прикосновение, этот физический контакт с ней вызвал у него острое желание – она была так прекрасна, эта стройная хрупкая женщина, смотревшая на него сверху вниз. Повинуясь инстинкту, он притянул ее к себе, и в голосе его зазвучала мольба:
– Будьте доброй, Фрэнсис, и, клянусь Богом, вы узнаете, какой искренней и нежной может быть моя любовь. Эти слова пробудили ее от столбняка, и она резко оттолкнула его.
– Милорд, от вас мне нужно лишь одно. Он выругался, повернулся на каблуках, подобрал шляпу и плеть и уже в дверях рявкнул:
– Хватит! Завтра едем в Чартли. Вы отправитесь туда, пусть даже мне придется связать вас по рукам и ногам. Потрудитесь соблюдать приличия, тогда все будет для вас куда проще, – и он громко хлопнул дверью.
Ее светлость дрожала, ноги не держали ее. Она села, чтобы обдумать свое положение. По закону она принадлежала этому хаму, считавшему себя аристократом. Этот мужлан только что продемонстрировал ей, что нет в нем ни благородства, ни доброты, которые помогли бы обойти закон. Она почти что проклинала свою красоту, это красота виновна в том, что он так возжелал ее. Надо что-то предпринять! Что-то практическое! Факты есть факты, и их надо принимать во всеоружии.
Вечер она провела в своих покоях. Родные стерпели ее отсутствие, они посмеивались над ней, отпускали по ее поводу шуточки: как же, ведь завтра супруг и хозяин отвезет ее в Чартли.
Но наутро вошедшая разбудить ее служанка нашла постель пустой. Как выяснилось, из конюшни исчезли также две лошади и грум. Муж, отец и мать беглянки собрались на совет, чтобы составить план возвращения «сумасбродной девчонки».
К этому времени «сумасбродная девчонка» уже успела испугать старого графа Нортгемптона – она ворвалась в его дом и потребовала убежища.
Его светлость только что проснулся и потому принял племянницу в спальне. Он не без сочувствия выслушал рассказ об ужасах, которые ей пришлось претерпеть: для него, как и для нее, было просто немыслимым, чтобы женщина могла перенести объятия человека столь отвратительного, как Эссекс. Однако старый граф был куда дальновиднее: он заметил, что ее отношение к Эссексу коренится в неких несчастливых предположениях, которые, в свою очередь, коренятся в той приязни, которая возникла между нею и Робертом Карром.
– А если и так? – вопрошала она. – Неужели девушка не может отдать свою любовь тому, кому велят ее чувства?
– Девушка – «да», – кивнул он старой плешивой головой. – Но жена…
– Да, жена, но я девица и останусь ею, пока буду женой этого Эссекса!
Старик был глубоко расстроен. Он-то всегда считал, что нет никакого смысла сражаться с неизбежным. Чего этим можно достичь? Только сердце разобьется. Если бы Эссекс согласился подать совместное с ней прошение, тогда брак был бы аннулирован. Но он не может быть аннулирован, если прошение подает только одна сторона. Нет на это никакого закона, потому что то, что было бы добром для нее, стало бы злом для Эссекса. Пусть она подумает над этим. И пусть поразмыслит о положении Эссекса. Как и она, он связан обязательством, которое дал в возрасте, когда еще не был готов к сознательному ответу. Но ему и в голову не приходит нарушить это обязательство – увидев ее, он понял, что о такой жене он и мечтать не мог. Кто сможет винить его за это? Стоит также подумать и о положении в свете: в качестве графини Эссекс она будет одной из первых дам в королевстве. Разве может она позволить любовному увлечению, которое, кстати, не приведет ни к чему хорошему, разрушить такие перспективы?
Нортгемптон пространно говорил о любви – с точки зрения холостяка, который никогда не относился к чувству серьезно. Это же разрушительная сила, она сбивает мужчин и женщин с пути истинного и заставляет совершать чудовищные глупости! Но эта сила не вечна – ее растрачивают как сопротивление, так и податливость ей, причем податливостью она уничтожается куда скорее, чем сопротивлением. Ах, если бы она послушалась старика, втрое старше ее, видевшего за свою жизнь сотни костров страсти, от которых потом оставался только пепел!
Но ее светлость не желала слушать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Ах, какой вы замечательный, нежный возлюбленный! С каким изяществом вы приступаете к завоеванию женского сердца!
– Если бы вы были добры ко мне, вы бы не могли жаловаться на отсутствие нежности и деликатности, – защищался он.
– Прекрасно! Значит, поскольку я не проявляю к вам должной доброты, вы решили силой заставить меня быть доброй. Вы ворвались сюда в сапогах со шпорами, словно во вражескую крепость. Но эта цитадель, милорд, никогда не покорится под напором дурных манер!
Он постарался обуздать растущий гнев:
– Какие же манеры угодны вам, мадам? Расскажите, чтобы я мог действовать соответствующим образом.
– В вашем арсенале нет таких средств. Я думала, вы это понимаете.
– Вы слишком много думаете, мадам. В будущем вы будете избавлены от этих трудов. С настоящего момента думать буду я, а вы – выполнять мои замыслы.
Она внимательно разглядывала его, ее губы кривились в насмешке.
– Вы становитесь лучшим кавалером. Я вижу у вас в руках плеть, это что, один из ваших способов ухаживания?
Он с проклятием отшвырнул плеть, за нею последовала и шляпа.
– Вы довели меня до предела, – объявил он.
– Я так и думала, что это ваш предел, милорд.
Он мрачно ее разглядывал, лицо его стало багровым, он потирал толстой рукой толстый подбородок. Она, конечно, побойчее на язык, чем он, и, понимая это, он злился все больше.
– Вы остроумны, миледи, но это вам не поможет. Завтра вы отправляетесь со мной в Чартли. Я уже достаточно терпел. Вы моя жена, мадам, и будете вести себя соответственно.
Он увидел, как она побледнела, а в глазах, где прежде блистал только вызов, появился страх.
– Даже если я и жена, сэр, что я никогда не признаю, я все же не рабыня. Мне нельзя приказывать.
– Вы заслуживаете того, чтобы вам приказывали. Если бы вы вели себя, как настоящая жена, вы нашли бы во мне доброту и любовь. Но вы взбунтовались, и потому не рассчитывайте на мягкость. Но и в том, и в ином случае я все же остаюсь вашим мужем и господином. А поскольку вы любите думать, мадам, советую вам задуматься над этим.
– О, Боже! – вскричала она и затем, уже не сдерживаясь: – Урод! Мужлан! Животное!
Он подозревал, что поведение его вполне соответствует этим эпитетам, и потому взбесился. Он надвинулся на леди Эссекс и с силой схватил ее за плечи:
– Если я мужлан и зверь, то только потому, что вы сами сделали меня таким.
Он намеревался хорошенько встряхнуть ее, дать ей почувствовать силу, но, заметив в ее глазах отчаянный страх, сдержался. Он продолжал сжимать ее своими грубыми ручищами, и это прикосновение, этот физический контакт с ней вызвал у него острое желание – она была так прекрасна, эта стройная хрупкая женщина, смотревшая на него сверху вниз. Повинуясь инстинкту, он притянул ее к себе, и в голосе его зазвучала мольба:
– Будьте доброй, Фрэнсис, и, клянусь Богом, вы узнаете, какой искренней и нежной может быть моя любовь. Эти слова пробудили ее от столбняка, и она резко оттолкнула его.
– Милорд, от вас мне нужно лишь одно. Он выругался, повернулся на каблуках, подобрал шляпу и плеть и уже в дверях рявкнул:
– Хватит! Завтра едем в Чартли. Вы отправитесь туда, пусть даже мне придется связать вас по рукам и ногам. Потрудитесь соблюдать приличия, тогда все будет для вас куда проще, – и он громко хлопнул дверью.
Ее светлость дрожала, ноги не держали ее. Она села, чтобы обдумать свое положение. По закону она принадлежала этому хаму, считавшему себя аристократом. Этот мужлан только что продемонстрировал ей, что нет в нем ни благородства, ни доброты, которые помогли бы обойти закон. Она почти что проклинала свою красоту, это красота виновна в том, что он так возжелал ее. Надо что-то предпринять! Что-то практическое! Факты есть факты, и их надо принимать во всеоружии.
Вечер она провела в своих покоях. Родные стерпели ее отсутствие, они посмеивались над ней, отпускали по ее поводу шуточки: как же, ведь завтра супруг и хозяин отвезет ее в Чартли.
Но наутро вошедшая разбудить ее служанка нашла постель пустой. Как выяснилось, из конюшни исчезли также две лошади и грум. Муж, отец и мать беглянки собрались на совет, чтобы составить план возвращения «сумасбродной девчонки».
К этому времени «сумасбродная девчонка» уже успела испугать старого графа Нортгемптона – она ворвалась в его дом и потребовала убежища.
Его светлость только что проснулся и потому принял племянницу в спальне. Он не без сочувствия выслушал рассказ об ужасах, которые ей пришлось претерпеть: для него, как и для нее, было просто немыслимым, чтобы женщина могла перенести объятия человека столь отвратительного, как Эссекс. Однако старый граф был куда дальновиднее: он заметил, что ее отношение к Эссексу коренится в неких несчастливых предположениях, которые, в свою очередь, коренятся в той приязни, которая возникла между нею и Робертом Карром.
– А если и так? – вопрошала она. – Неужели девушка не может отдать свою любовь тому, кому велят ее чувства?
– Девушка – «да», – кивнул он старой плешивой головой. – Но жена…
– Да, жена, но я девица и останусь ею, пока буду женой этого Эссекса!
Старик был глубоко расстроен. Он-то всегда считал, что нет никакого смысла сражаться с неизбежным. Чего этим можно достичь? Только сердце разобьется. Если бы Эссекс согласился подать совместное с ней прошение, тогда брак был бы аннулирован. Но он не может быть аннулирован, если прошение подает только одна сторона. Нет на это никакого закона, потому что то, что было бы добром для нее, стало бы злом для Эссекса. Пусть она подумает над этим. И пусть поразмыслит о положении Эссекса. Как и она, он связан обязательством, которое дал в возрасте, когда еще не был готов к сознательному ответу. Но ему и в голову не приходит нарушить это обязательство – увидев ее, он понял, что о такой жене он и мечтать не мог. Кто сможет винить его за это? Стоит также подумать и о положении в свете: в качестве графини Эссекс она будет одной из первых дам в королевстве. Разве может она позволить любовному увлечению, которое, кстати, не приведет ни к чему хорошему, разрушить такие перспективы?
Нортгемптон пространно говорил о любви – с точки зрения холостяка, который никогда не относился к чувству серьезно. Это же разрушительная сила, она сбивает мужчин и женщин с пути истинного и заставляет совершать чудовищные глупости! Но эта сила не вечна – ее растрачивают как сопротивление, так и податливость ей, причем податливостью она уничтожается куда скорее, чем сопротивлением. Ах, если бы она послушалась старика, втрое старше ее, видевшего за свою жизнь сотни костров страсти, от которых потом оставался только пепел!
Но ее светлость не желала слушать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92