Разве Трехгорье не принадлежит всем? Или оно собственность только ворона, или ящерицы, или же твоя?
Человек ответил не сразу, медленно и нерешительно он перевернул копье острием вниз, как держат его в знак мирных намерений.
— Должно быть, ты — Целитель больных глаз? Я слыхал про тебя, — сказал он наконец.
— Да, это я.
— Хорошо, я присяду к вашему костру.
Он обернулся и свистнул, и тотчас же на свист примчались, продираясь сквозь папоротник, два быстроногих пятнистых охотничьих пса.
Мгновение спустя все трое очутились опять в прежнем укрытии. Небольшую косматую лошадку, освобожденную от ноши, привязали снаружи к упавшей балке. Эска бросил на красные угли березовую ветку. Серебристая кора почернела, вспыхнула, и тогда Марк повернулся, чтобы получше разглядеть незнакомца. Это был человек средних лет, худой, мускулистый, глаза его настороженно, как бы украдкой, выглядывали из-под шапки спутанных жестких, с проседью волос, похожих на шкуру бобра. На нем была только юбка цвета охры, все тело и руки его покрывали полосы татуировки. Даже на щеках, на лбу и на крыльях носа виднелись синие волнистые линии и треугольнички. Собаки принялись обнюхивать тушу косули, лежавшую у ног хозяина, и когда он нагнулся и отогнал их, огонь костра озарил необычной формы шрам у него между бровей.
Эска присел на корточки и закопал в горячую золу еще несколько полос копченого мяса, а затем сел, положив руки на колени, а копье неподалеку, и стал исподлобья разглядывать незнакомца. Тот опустился на колени перед распростертой косулей, уже выпотрошенной раньше, и принялся свежевать ее длинным охотничьим ножом, который он вытащил из-за сыромятного ремня на поясе. Марк тоже рассматривал его, хотя и не столь откровенно. Он был в недоумении. Человек этот ничем не отличался от своих соплеменников, и однако же он пел «Я целовал девчонку в Клузии» на хорошем латинском, и когда-то, много лет назад, если судить по заросшему шраму, его посвятили в степень Ворона Митры.
Конечно, он мог подхватить песню у легионеров, которые стояли тут раньше, он был немолод. А у Митры находились последователи в самых неожиданных местах. Но если сопоставить и то, и другое, то все это выглядело, по меньшей мере, необычно, а именно необычное Марк искал все лето.
Охотник отвернул большой лоскут кожи на боку и бедре косули, потом отрезал несколько толстых ломтей мяса, а бесформенный кусок с шерстью швырнул собакам, ждавшим возле. И пока они дрались за этот кусок, с рычанием терзая его клыками, он поднял остальную тушу и перекинул ее через полусгнившую балку, где собаки не могли ее достать. Потом он закопал в горячую золу отрезанные для себя ломти, вытер жирные руки о юбку и, присев на пятки, стал пытливым взглядом всматриваться в лица путников, как будто пытался разгадать видевшуюся ему там загадку.
— Спасибо за жар вашего костра, — сказал он уже не таким грубым тоном. — Сдается мне, я мог перевернуть копье и раньше. Только я не ожидал никого тут встретить, в Трехгорье.
— Охотно верю, — ответил Марк.
— Что и говорить, столько лет прихожу сюда охотиться и ни разу не встречал здесь людей.
— А теперь встретил сразу двоих. И раз уж мы делим один костер, не мешает узнать имена друг друга. Я — Деметрий из Александрии, путешествующий глазной лекарь, как ты уже знаешь, а это мой товарищ и копьеносец, Эска Мак Куновал из племени бригантов.
— Носителей синего боевого щита. Может, ты и слыхал — если не про меня, то про мое племя, — весело подхватил Эска, и его белые зубы блеснули на смуглом лице.
— Да, я слыхал про твое племя… кое-что, — ответил охотник, глядя на огонь сощуренными глазами, и в голосе его Марку послышался намек на мрачную усмешку, хотя на суровом лице не было и тени улыбки.
— А я зовусь Гверн, охотник, как сами видите. Моя усадьба лежит в одном дне пути к западу. Сюда я захожу поохотиться, в орешнике водятся жирные олени.
Все трое надолго замолчали. Почти рассвело, собаки ворчали и возились со своим куском. И тут Марк, строгавший от нечего делать прутик, начал тихонько насвистывать мелодию, так удивившую его час назад. Наблюдая уголком глаза, он убедился, что Гверн вздрогнул и бросил на него быстрый взгляд. Марк продолжал какое-то время обчищать кору с прута и насвистывать, а потом, словно занятие наскучило ему, бросил прут в огонь и поднял голову.
— Где ты подобрал эту песню, друг Гверн?
— Где, как не здесь? — Лицо Гверна в один миг приняло тупое выражение, но Марк подозревал, что на самом деле тот лихорадочно соображает. — Когда тут была римская крепость, тут много пелось римских песен. Этой я выучился у одного центуриона, он брал меня охотиться на кабана. Я был тогда совсем мальчишкой, но память у меня хорошая.
— А научился ли ты заодно и другим латинским словам, кроме слов песни? — Марк неожиданно перешел на латынь.
Охотник хотел было ответить, запнулся и искоса взглянул на Марка из-под насупленных бровей. Затем заговорил на латыни очень медленно, как человек, который выуживает из памяти слова давно забытого языка.
— Я помню несколько слов, какие употребляют солдаты. — Он снова перешел на кельтский. — А откуда знаешь песню ты?
— Мне доводилось заниматься своим ремеслом в городах, где стоят гарнизоны и водятся не только дикие кабаны, — ответил Марк. — Я неплохо запоминаю мелодии.
Гверн нагнулся и охотничьим ножом перевернул жаркое.
— И все же ты, верно, не так давно занимаешься своим ремеслом, хоть ты и с бородой. Похоже, что под бородой не так уж много лет.
— Но возможно, и не так мало, как кажется. — Марк любовно погладил бороду. Она сильно отросла за время их странствий по северу, но сразу было видно, что ее отпустили недавно. — А потом, я рано пошел по стопам своего отца. Кстати, говоря о ремесле, есть ли у кого в твоей деревне больные глаза?
Гверн потыкал ножом в мясо. Он явно на что-то решался и теперь поднял на Марка глаза, видимо решившись.
— Я живу сам по себе, со своей семьей, — сказал он. — И у нас не найдется для тебя больных глаз. Однако подожди, пока я кончу охотиться, и пойдем со мной. Побудьте моими гостями, а потом я выведу вас на дорогу к ближайшей деревне. Я хочу отплатить вам за место у вашего костра.
Марк на миг заколебался, но, повинуясь чутью, говорившему, что охотник не тот, за кого себя выдает, сказал:
— Нам все равно, в какую сторону идти. Мы охотно принимаем твое приглашение.
— На моей добыче оказалось больше мяса, чем я думал, — со смущенным видом неожиданно проговорил Гверн и встал, держа в руке нож.
Таким образом, все трое полакомились в добром согласии свежезажаренной олениной, и днем позже, когда Гверн закончил охоту, они тронулись в путь — Марк с Эской верхом, а охотник — ведя свою лошадь под уздцы, так как на спину ей была взвалена туша большого красного оленя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Человек ответил не сразу, медленно и нерешительно он перевернул копье острием вниз, как держат его в знак мирных намерений.
— Должно быть, ты — Целитель больных глаз? Я слыхал про тебя, — сказал он наконец.
— Да, это я.
— Хорошо, я присяду к вашему костру.
Он обернулся и свистнул, и тотчас же на свист примчались, продираясь сквозь папоротник, два быстроногих пятнистых охотничьих пса.
Мгновение спустя все трое очутились опять в прежнем укрытии. Небольшую косматую лошадку, освобожденную от ноши, привязали снаружи к упавшей балке. Эска бросил на красные угли березовую ветку. Серебристая кора почернела, вспыхнула, и тогда Марк повернулся, чтобы получше разглядеть незнакомца. Это был человек средних лет, худой, мускулистый, глаза его настороженно, как бы украдкой, выглядывали из-под шапки спутанных жестких, с проседью волос, похожих на шкуру бобра. На нем была только юбка цвета охры, все тело и руки его покрывали полосы татуировки. Даже на щеках, на лбу и на крыльях носа виднелись синие волнистые линии и треугольнички. Собаки принялись обнюхивать тушу косули, лежавшую у ног хозяина, и когда он нагнулся и отогнал их, огонь костра озарил необычной формы шрам у него между бровей.
Эска присел на корточки и закопал в горячую золу еще несколько полос копченого мяса, а затем сел, положив руки на колени, а копье неподалеку, и стал исподлобья разглядывать незнакомца. Тот опустился на колени перед распростертой косулей, уже выпотрошенной раньше, и принялся свежевать ее длинным охотничьим ножом, который он вытащил из-за сыромятного ремня на поясе. Марк тоже рассматривал его, хотя и не столь откровенно. Он был в недоумении. Человек этот ничем не отличался от своих соплеменников, и однако же он пел «Я целовал девчонку в Клузии» на хорошем латинском, и когда-то, много лет назад, если судить по заросшему шраму, его посвятили в степень Ворона Митры.
Конечно, он мог подхватить песню у легионеров, которые стояли тут раньше, он был немолод. А у Митры находились последователи в самых неожиданных местах. Но если сопоставить и то, и другое, то все это выглядело, по меньшей мере, необычно, а именно необычное Марк искал все лето.
Охотник отвернул большой лоскут кожи на боку и бедре косули, потом отрезал несколько толстых ломтей мяса, а бесформенный кусок с шерстью швырнул собакам, ждавшим возле. И пока они дрались за этот кусок, с рычанием терзая его клыками, он поднял остальную тушу и перекинул ее через полусгнившую балку, где собаки не могли ее достать. Потом он закопал в горячую золу отрезанные для себя ломти, вытер жирные руки о юбку и, присев на пятки, стал пытливым взглядом всматриваться в лица путников, как будто пытался разгадать видевшуюся ему там загадку.
— Спасибо за жар вашего костра, — сказал он уже не таким грубым тоном. — Сдается мне, я мог перевернуть копье и раньше. Только я не ожидал никого тут встретить, в Трехгорье.
— Охотно верю, — ответил Марк.
— Что и говорить, столько лет прихожу сюда охотиться и ни разу не встречал здесь людей.
— А теперь встретил сразу двоих. И раз уж мы делим один костер, не мешает узнать имена друг друга. Я — Деметрий из Александрии, путешествующий глазной лекарь, как ты уже знаешь, а это мой товарищ и копьеносец, Эска Мак Куновал из племени бригантов.
— Носителей синего боевого щита. Может, ты и слыхал — если не про меня, то про мое племя, — весело подхватил Эска, и его белые зубы блеснули на смуглом лице.
— Да, я слыхал про твое племя… кое-что, — ответил охотник, глядя на огонь сощуренными глазами, и в голосе его Марку послышался намек на мрачную усмешку, хотя на суровом лице не было и тени улыбки.
— А я зовусь Гверн, охотник, как сами видите. Моя усадьба лежит в одном дне пути к западу. Сюда я захожу поохотиться, в орешнике водятся жирные олени.
Все трое надолго замолчали. Почти рассвело, собаки ворчали и возились со своим куском. И тут Марк, строгавший от нечего делать прутик, начал тихонько насвистывать мелодию, так удивившую его час назад. Наблюдая уголком глаза, он убедился, что Гверн вздрогнул и бросил на него быстрый взгляд. Марк продолжал какое-то время обчищать кору с прута и насвистывать, а потом, словно занятие наскучило ему, бросил прут в огонь и поднял голову.
— Где ты подобрал эту песню, друг Гверн?
— Где, как не здесь? — Лицо Гверна в один миг приняло тупое выражение, но Марк подозревал, что на самом деле тот лихорадочно соображает. — Когда тут была римская крепость, тут много пелось римских песен. Этой я выучился у одного центуриона, он брал меня охотиться на кабана. Я был тогда совсем мальчишкой, но память у меня хорошая.
— А научился ли ты заодно и другим латинским словам, кроме слов песни? — Марк неожиданно перешел на латынь.
Охотник хотел было ответить, запнулся и искоса взглянул на Марка из-под насупленных бровей. Затем заговорил на латыни очень медленно, как человек, который выуживает из памяти слова давно забытого языка.
— Я помню несколько слов, какие употребляют солдаты. — Он снова перешел на кельтский. — А откуда знаешь песню ты?
— Мне доводилось заниматься своим ремеслом в городах, где стоят гарнизоны и водятся не только дикие кабаны, — ответил Марк. — Я неплохо запоминаю мелодии.
Гверн нагнулся и охотничьим ножом перевернул жаркое.
— И все же ты, верно, не так давно занимаешься своим ремеслом, хоть ты и с бородой. Похоже, что под бородой не так уж много лет.
— Но возможно, и не так мало, как кажется. — Марк любовно погладил бороду. Она сильно отросла за время их странствий по северу, но сразу было видно, что ее отпустили недавно. — А потом, я рано пошел по стопам своего отца. Кстати, говоря о ремесле, есть ли у кого в твоей деревне больные глаза?
Гверн потыкал ножом в мясо. Он явно на что-то решался и теперь поднял на Марка глаза, видимо решившись.
— Я живу сам по себе, со своей семьей, — сказал он. — И у нас не найдется для тебя больных глаз. Однако подожди, пока я кончу охотиться, и пойдем со мной. Побудьте моими гостями, а потом я выведу вас на дорогу к ближайшей деревне. Я хочу отплатить вам за место у вашего костра.
Марк на миг заколебался, но, повинуясь чутью, говорившему, что охотник не тот, за кого себя выдает, сказал:
— Нам все равно, в какую сторону идти. Мы охотно принимаем твое приглашение.
— На моей добыче оказалось больше мяса, чем я думал, — со смущенным видом неожиданно проговорил Гверн и встал, держа в руке нож.
Таким образом, все трое полакомились в добром согласии свежезажаренной олениной, и днем позже, когда Гверн закончил охоту, они тронулись в путь — Марк с Эской верхом, а охотник — ведя свою лошадь под уздцы, так как на спину ей была взвалена туша большого красного оленя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66