ВЕЛИКИЙ ЗАКОН ДОКТОРА СТРОПТИЗИУСА
ПРОЛОГ
Однажды осенью, в 15... году, в пятницу, в харчевне "Ганс и Грета",
что близ Лейпцига, отдыхала компания охотников-балагуров. Захмелевшие от
лесного воздуха молодые люди уплетали жареную свинину с капустой,
прихлебывали пиво и дружно хвалили убитого зайца, тушка которого лежала
тут же, на столе. Им усердно помогал робкий болезненный мальчик лет
двенадцати. Спотыкаясь в огромных деревянных башмаках, он носил из погреба
пиво, изо всех сил стараясь угодить хозяевам и гостям. Ему мимоходом
давали тумака и Ганс, и Грета, а иногда кто-нибудь из
весельчаков-охотников смеху ради выкручивал ему ухо.
- Михель, грязный поросенок, а ну, живо! Смотри у меня!
- Михель, нищенское отродье, улыбайся гостям! Не корчи постную рожу!
Ты не в кирхе!
Мальчик послушно улыбался, кланялся и украдкой вытирал грязной рукой
слезы.
Насытившись, балагуры дружно запели свою любимую охотничью песню, о
том, как приятно сидеть в теплой комнате, в веселой, дружной компании,
есть жареную свинину с капустой и пить пиво, в то время как на улице
грязно и мокро, а в лесу воет страшный Вервольф. В такт пению они били
пивными кружками по столу и раскачивались.
Частые вспышки молний освещали окрестности веселого города Лейпцига.
Лил дождь. Внезапно гром тряхнул харчевню так, будто рядом взорвалась
сотня бочонков с порохом. Охотники смолкли, не допев последнего куплета.
Михель уронил пивную кружку и перекрестился.
Жгуче-красная молния ударила в дверь и вышибла ее. В харчевню, важно
стуча копытами, вошла гладкая рослая лошадь. Следом, держась за ее хвост,
ступал высокий, ярко одетый господин в шляпе с орлиными перьями. Подмигнув
оторопевшей хозяйке, господин веско сказал:
- Моему коню овса прошу не давать.
Никто ничего не посмел ответить яркому пришельцу, тем более, что он
высокомерно представился:
- Можете называть меня господин Бургомистр.
Лошадь всхрапнула и оскалилась. Блестящий бургомистр тут же выдернул
из-под побледневшего Ганса табурет и сел лицом к компании, заслонив собой
очаг.
- Эй, старушка! - звучно приказал он Грете. - Пива! И побольше!
Михель моментально нырнул в погреб. Бургомистр брезгливо схватил со
стола тушку и со словами: "Все, все уходит туда, откуда нет возврата!" -
бросил чужую добычу прямо в огонь. Но никто из охотников даже не пикнул.
Довольный бургомистр по-свойски придвинулся с табуретом к столу и сожрал в
один присест все, что там стояло. Кости он метко швырял в Ганса с Гретой.
Те только приседали и кланялись - не каждый день в бедные харчевни
заглядывают бургомистры!
Появившийся Михель робко поставил перед знатным гостем дюжину кружек
с пивом. Незнакомец все вылил в очаг, погасив огонь, а последнюю кружку
опрокинул на голову мальчика, потом взял его за подбородок, всмотрелся и
начал хохотать, подпрыгивая на табурете:
- Постой, братец, да ведь я тебя знаю!
Михель молитвенно сложил руки на груди:
- Неужели вы знали моих бедных родителей, добрый господин?
Слезы вперемешку с пивом струились по его щекам.
- Ты спроси, кого я не знал! - продолжал грохотать бургомистр. - Эй,
хозяйка! - он поманил Грету. - Продай мне этого щенка! На вот, держи, - он
выхватил из под плаща толстый кошель и бросил его под ноги Грете.
Бургомистр свистнул лошади, схватил окаменевшего от страха Михеля
поперек туловища и был таков.
Они понеслись по дорогам Германии. Веселый бургомистр иногда бил по
шее рыдающего мальчика. Михель в отчаянии молотил слабыми руками по спине
лошади и звал на помощь добрых людей. Конечно, хозяева плохо обходились с
ним, но бургомистр внушал ему непреодолимое омерзение. Михель охрип и
почти ослеп от слез, а бесчувственный бургомистр всю дорогу громко смеялся
и плевал в небо.
Через два часа лошадь принесла всадников обратно к воротам Лейпцига,
которые открылись перед ними сами. Лошадь уверенно зацокала по темным
кривым улочкам. Путь был ей знаком. По дороге бургомистр ругал обывателей
за то, что они спят, когда он, бургомистр, бодрствует.
Наконец, лошадь остановилась около двери домика в тупичке. Во втором
этаже светилось одно окно. Бургомистр с Михелем под мышкой взлетел по
лестнице и ворвался в затхлое мрачное помещение.
Михель глянул по сторонам и в ужасе закрыл лицо руками - в своих
страшных снах так он представлял себе преисподнюю. К потолку было
привязано блеклое чучело крокодила. В углах застыли обнимающиеся скелеты.
Всюду мерцали стеклянные приборы. В больших прозрачных банках извивались
гады.
У ярко горящего очага над кипящим котлом замер человек в черной
мантии с серебряными звездами. Остроконечный длинный колпак его упирался
почти в потолок.
Бургомистр швырнул Михеля в угол как котенка, и молча заключил в
объятия ученого. Подержав так друга минуты две, бургомистр молвил:
- О, беспокойная душа, ваше окно подобно маяку в этом океане
человеческого невежества! Я, пхе-пхе, сердцем отдыхаю только среди ваших
реторт и фолиантов.
- Польщен... Признателен... Смущен... - начал кланяться чародей. -
Ближе к огоньку не угодно ли?
Бургомистр отрицательно покачал головой:
- Спешу, мой друг. Хотя, в общем, у нас впереди Вечность. Мы можем
позволить себе побездельничать. Мой друг, я хочу подарить вам одну
бессмертную душонку. Сын почтенных родителей, пхе-пхе... Поди сюда, - он
подтащил Михеля к очагу и взял его за ухо. - Это вам, доктор, будет
утешение на старости лет. Только секите его почаще. Боритесь с его
Натурой!
- Может быть, сделать из него чучело? - быстро предложил доктор.
- Как хотите, мой друг. Я не берусь судить о путях, которыми вы идете
в науке. Сейчас науки - это не мое призвание. Я, скорее, поэт. Если
хотите, философ.
Ученый муж снял колпак и сделал неловкое подобие книксена. Бургомистр
уже почти вышел из мрачной кельи, но на пороге вдруг обернулся и напомнил:
- Боритесь, боритесь с Натурой этого ребенка! Мать его была дура
редкостная, а отец - человек порочный и вообще лжеученый. С отцом мы уже
почти было нашли общий язык, но он меня провел. Теперь я в людей не верю
вообще. Обидели вашего бургомистра, пхе-пхе... А дитя мне жаль... Хоть его
оберечь бы! Я буду справляться о мальчугане.
Тяжелая дверь захлопнулась за бургомистром.
- Поди сюда, ребенок, - поманил ученый Михеля. - Забудь все, чему
тебя учили. Теперь ты будешь служить только Науке и исключительно в моем
лице.
Михель заплакал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11