— Итак, — пробурчал Мегрэ, которому кусок не шел в горло, — не очутись я здесь, старик Анджелино несомненно был бы жив.
Он ожидал возражений, надеялся их услышать, но О'Брайен произнес только:
— Возможно.
— Значит, если произойдут новые несчастные случаи…
— То это будет по вашей вине, так ведь? Вы так думаете? И я тоже так думаю с первого же дня. Вспомните наш обед в день вашего приезда.
— Стало быть, я должен оставить этих людей в покое?
— Сейчас уже слишком поздно…
— Что вы хотите этим сказать?
— Слишком поздно, потому что этим делом занялись и мы, потому что в любом случае, даже если вы выйдете из игры и завтра же отправитесь в Гавр или в Шербур, «они» все равно не будут чувствовать себя в безопасности.
— Маленький Джон?
— Понятия не имею.
— Мак-Джилл?
— Не знаю. Скажу сразу же, что это дело веду не я. Завтра или послезавтра, когда настанет время и когда пожелает мой коллега — ведь меня все это не касается, он сам себе хозяин, — я вам его представлю. Он славный человек.
— Вроде вас?
— Ничего подобного. Потому-то я и сказал, что он славный. Я ему только что звонил. Он хочет, чтобы я сейчас же дал ему более точные сведения о тех двух людях, которых он должен защищать.
— Это сумасшедшие, — буркнул Мегрэ.
— Как вы сказали?
— Сказал, что это сумасшедшие! А если и не настоящие сумасшедшие, так, во всяком случае, несчастные маньяки, которые рискуют поплатиться головой за свою болтливость, а болтали они, потому что хотели мне помочь. И в довершение всего, сам того не желая, я из-за этого дурака, плаксы-клоуна, разыграл, чтобы их растрогать, чувствительную сцену.
О'Брайен таращил глаза, изумляясь тому, как разволновался Мегрэ, как чеканил каждое слово, как яростно жевал.
— Вы, конечно, скажете мне, что ничего серьезного я не узнал и что игра не стоила свеч. Но, быть может, мы по-разному представляем себе полицейское расследование.
Ласковая улыбочка собеседника раздражала Мегрэ.
— Мой утренний визит в дом на Сто шестьдесят девятой улице тоже вас позабавил, не так ли? И уж наверняка вы расхохотались бы, если бы видали, как я там обнюхивал все углы и стучался во все двери в обществе какого-то мальчишки. Но хотя я в Америке всего несколько дней, утверждаю, что теперь о Маленьком Джоне и о другом «J» мне известно больше, чем вам, Это, конечно, вопрос темперамента. Вам нужны только факты, точные факты, так ведь? Ну а мне…
Внезапно он замолчал, видя, что его собеседник, несмотря на все усилия сдержаться, вот-вот расхохочется, и решил посмеяться вместе с ним.
— Простите… Только что я побывал в самом дурацком положении за всю жизнь… Вот послушайте.
Он рассказал про свой визит к старику Жермену и описал Люсиль и ее транс, очень может быть — притворный.
— Понимаете, почему я боюсь за них? — заключил он свою повесть. — Анджелино что-то знал, и его убрали. Может быть, Анджелино знал больше других? Это возможно. Но я целый час просидел у бывшего коверного. И там же была Люсиль.
— Ясно. И все же не думаю, чтобы им грозила какая-то опасность.
— Бьюсь об заклад, что вы, как и я, полагаете, что те люди ждут опасности со Сто шестьдесят девятой улицы. Утвердительный кивок.
— Необходимо срочно узнать, жила ли эта Люсиль в том же доме напротив портняжной мастерской. И можно ли обнаружить в полицейских архивах следы трагического или несчастного случая, который произошел в этом доме лет тридцать тому назад?
— Здесь это сложнее, чем у вас. Особенно если эта трагедия не приобрела, так сказать, официального характера, если не было проведено расследование. Я знаю, что во Франции можно было бы в комиссариате полиции разыскать следы всех жильцов этого дома или упоминания об их смерти.
— Значит, вы тоже думаете…
— Ничего я не думаю. Повторяю, расследование веду не я. Меня бросили на другое дело, которое отнимет у меня несколько недель, если не месяцев. Сейчас мы выпьем коньяку, и я позвоню коллеге. Между прочим, я знаю, что сегодня он ездил в иммиграционное бюро. Там есть список всех, прибывших в Соединенные Штаты. Постойте… Вот что я записал на клочке бумаги.
Все те же небрежные жесты — О'Брайен как бы хочет умалить значение того, что сделал. А может, в этом больше скромности по отношению к Мегрэ, чем административной осторожности?
— Вот дата приезда Мора в Соединенные Штаты. Жоашен Жан Мари Мора, родился в Байонне, двадцать два года, скрипач. И название судна, давно уже не существующего: «Аквитания». Что касается второго «J», то речь тут может идти только о Жозефе Эрнесте Доминике Домале, двадцати четырех лет, родился тоже в Байонне. Записался не как кларнетист, а как композитор. Надеюсь, вы улавливаете разницу? Мне дали и другую справку — это, может быть, не так уж важно, но я думаю, что должен вам сказать. Через два с половиной года после прибытия в Америку Джоаким Мора, который теперь требует, чтобы его называли Джон Мора и который жил в Нью-Йорке на Сто шестьдесят девятой улице в известном вам доме, покинул Америку и отправился в Европу, где провел почти десять месяцев. Возвратился он на английском пароходе «Мултан». Не думаю, чтобы мой коллега потрудился запросить Францию. Но, зная вас…
Мегрэ подумал об этом в ту самую минуту, когда его собеседник упомянул Байонну. Мысленно он уже составил телеграмму в байоннскую полицию:
«Прошу срочно сообщить все сведения Жоашене Жане Мари Мора и Жозефе Эрнесте Доминике Домале выехавших Франции… году…»
Мысль заказать выдержанный арманьяк в бокалах, специально предназначенных для дегустации, принадлежала американцу. И он же первым закурил трубку.
— О чем вы думаете? — спросил он, видя, что Мегрэ сидит задумчиво и неподвижно, вдыхая аромат коньяка.
— О Джесси.
— И что вам неясно?
Это было похоже на игру: у одного вечная улыбочка, словно держащаяся на резинке для вящей предосторожности, у другого — притворно недовольная хмурая гримаса.
— Да вот: чьей матерью она была?
На секунду улыбка исчезла с лица рыжего капитана, и, пригубив коньяк, он произнес:
— Это зависит от свидетельства о смерти, так ведь?
Они поняли друг друга. И ни у одного из них не возникло желания развить свою мысль.
Мегрэ, однако, не смог удержаться и проворчал, изображая скверное настроение, хотя оно уже прошло:
— Если его найдут! Ведь ваша проклятая свобода личности не позволяет вам вести списки живых и мертвых!
О'Брайан ограничился тем, что кивнул официанту на пустые бокалы:
— Повторите! И прибавил:
— А ваш бедный сицилиец, должно быть, умирает от жажды, стоя на тротуаре.
Глава 7
Было, конечно, уже поздно — около десяти. Часы Мегрэ остановились, а «Бервик», в отличие от «Сент-Рейджи», не простирал свою заботливость о постояльцах до того, чтобы повесить на стенах электрические часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36