Они хотели отравить тебе праздник, не дай им этой радости! Все можно у тебя отнять — личное счастье, свободу, здоровье, даже саму жизнь. Но до мыслей, до чувств, до мироощущения твоего им не дотянуться. Они не всевластны, нет! Солнце так же поднимется на небо, те же звезды выйдут вечером на дежурство — славь мир, раскинувшийся вокруг тебя, он недосягаем для жадных лап! Славь праздник рождения нового века, величайший из праздников твоих — его у тебя не отнимут! Повернись к пройдохам спиной, гляди вперед: горизонт затянут тучами, но над тучами — ясное небо! Так празднуй же свое небо, забудь хоть на час о затоптанной сапогами земле!
Эти выспренние мысли успокоили меня. Я всегда утешал себя абстрактными рассуждениями. Они вздымались до таких вершин, где высота превращается в пустоту. Чем они были темней, тем казались мне глубже. Давно доказано, что каждый сходит с ума по-своему. Во всяком случае, каждый по своему успокаивается.
Я вышел в соседнюю комнату. Две моих лаборантки, комсомолки Зина и Валя сидели у стола, тихо беседуя. Они конечно, слышали, как я метался по своей комнатушке, может быть, до них донеслась и брань. Я не стал уточнять, давно ли они тут. Валя, очевидно, тоже раздумала идти в свое общежитие, где после торжественного собрания ребята устроят пьянку. Втроем мы скучать не будем. Праздник удастся на славу. — Девчата! — сказал я, любуясь их милыми рожицами. Зина была порывиста, худа и дерзка на язык, коротышка Валя едва ли произносила больше двух слов в час (самая смирная среди лаборантов). — Закатывайте рукава. Вот сухая американская картошка. Если через полчаса она не разварится, как белорусская бульба или, на худой конец, украинская и бараболя, то грош вам цена. Не ждите тогда, что я подыщу женихов среди наших ребят.
Они со смехом схватили пакет с картошкой. Зина носилась из угла в угол, включила плитку, достала соль и масло. На спираль поставили жестяную банку из-под томата, отлично заменявшую у нас кастрюлю. Вода уже собиралась закипеть, как дверь на лестницу раскрылась и на пороге появился Подрубаев.
Если бы в нашу комнатушку ворвался Змей Горыныч, он произвел бы на моих девчат меньшее впечатление, чем Подрубаев. Они вскрикнули, побледнели и окаменели. Они глядели на него округленными глазами. Я сразу понял, что они осведомлены о его сегодняшнем докладе. Злой, настороженный, Подрубаев медленно приближался. Пока он шел, я лихорадочно обдумывал, чем его появление грозит Зине и Вале. Они были вдвоем, следовательно, приписать интимную связь со мной не удастся. Зато в самой страшной — духовной связи с заключенным он вполне сумеет их обвинить. А за это обычно выгоняют из комсомола и дают «двадцать четыре часа» — немедленную высылку.
— Это еще что за куховарство? — спросил он лаборанток, переводя с одной на другую недобрые глаза, — Кто вам разрешил остаться в нерабочее время?
За девушек поспешил ответить я:
— Все в порядке, гражданин начальник. — Я не мог назвать его сегодня обычным обращением Василии Федотович. — Я задержал девчат, чтобы они заполнили рабочие журналы. Записи сделаны, и лаборантки уже собрались уходить. А картошку варю я, надо же отметить праздник…
Он слушал меня с недоверием. Он хмуро следил, как девушки торопливо одеваются. Сам он даже не расстегнул шубы, хотя в комнате было жарко — нас подогревала через стену обжиговая печь.
— В другой раз чтоб этого не было, — сурово сказал он мне и лаборанткам. — Идите домой и помните, что здесь производство, а не гулянки.
Девушки не ответили. Первой выбежала Зина, за ней поспешила более медлительная Валя. Я запер за ними. Подрубаев кивнул на другую дверь, через которую он вошел:
— Эту тоже! Надо побеседовать без помех.
Я повернул ключ и во второй двери. Лицо Подрубаева вдруг стало меняться, злые складки на щеках распрямились, глаза подобрели. Передо мной стоял тот Подрубаев, которого я знал до этого дня.
Только теперь он расстегнул свою тяжелую шубу — вытащил из одного кармана бутылку шампанского, из другого завернутый в бумагу пирог. Бутылку и пирог он поставил на стол, а рядом положил наполовину использованную рабочую карточку вольнонаемного — талоны на сахар и масло. После этого он крепко потряс мою руку обеими руками,
С праздником, Сергей! От души желаю, чтоб на двадцать восьмом году революции ты наконец получил свободу. Следующий Октябрь встретим у меня дома. Мы с женой отоварили по литеру две бутылки шампанского, так что эту можешь спокойно… А пирог жена испекла для тебя, вы незнакомы, но это ничего, я ей говорил о тебе — видишь, тонкий, чтобы незаметно в кармане,. Ну, я пойду, дома заждались, я ведь полтора часа после заседания пережидал в кабинете, пока уберутся. Народ всякий, сам понимаешь.
— Возьмите у меня деньги, — сказал я, доставая кошелек.
Он с укором посмотрел на меня.
— Зачем ты меня обижаешь? Я же от души! Жена тоже передает привет. Я вас потом познакомлю, она такая сердечная!.. Ну извини, я пошел.
Он с осторожной торопливостью спустился по темной лестнице, а я возвратился в свой кабинетик. Прежде всего я выставил на холод бутылку шампанского, потом вызвал вахту лагеря. По телефону не видно, заключенный ты или «вольняшка», и мы этим временами пользовались. Я постарался, чтоб мой высокий, «неубедительный», как утверждали приятели, голос звучал на этот раз медленно и низко — охрана, как и большинство людей на земле, уважала басы, а не тенора.
— Старший дежурный по вахте старшина Семенов слушает, — отрапортовал в трубке быстрый голос. Сразу было понятно — служака, молодой, всеми силами выставляющийся парень.
— Кто, Семенов? — прорычал я, — Ага, Семенов! Значит так, Семенов, пошлешь немедленно стрелочка в пятнадцатый барак и извлеки оттуда сукина сына Никитина, механика плавильного цеха. На ватержакете авария, надо его сюда. Никитина знаешь, Семенов?
— Так точно, товарищ начальник! — отбарабанил старший дежурный. — Никитина знаю. Сам пойду для верности. А куда доставить зека Никитина?
— Куда? Мда… надо подумать. Я то ухожу домой, гости ждут. Вот что, Семенов. Доставишь зека Никитина в лабораторию теплоконтроля и сдай под расписку начальнику лаборатории. За срочность доставки отвечаешь лично. Ясно?
— Ясно, товарищ начальник! Простите, товарищ начальник, с кем я разговариваю?
— Не ожидал, Семенов, — прохрипел я утробно. — Кого-кого, а меня ты должен узнавать по голосу. Фамилию-то я могу назвать всякую — соображаешь?
— Правильно, товарищ начальник! Сообразил! Будет исполнено, товарищ начальник!
Я отсмеялся и посмотрел, готова ли картошка. От сухой картошки шли свежие запахи. Она булькала и разваривалась, готовясь превратиться в пюре. Я присел около плитки на табуретку и, помешивая варево, задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Эти выспренние мысли успокоили меня. Я всегда утешал себя абстрактными рассуждениями. Они вздымались до таких вершин, где высота превращается в пустоту. Чем они были темней, тем казались мне глубже. Давно доказано, что каждый сходит с ума по-своему. Во всяком случае, каждый по своему успокаивается.
Я вышел в соседнюю комнату. Две моих лаборантки, комсомолки Зина и Валя сидели у стола, тихо беседуя. Они конечно, слышали, как я метался по своей комнатушке, может быть, до них донеслась и брань. Я не стал уточнять, давно ли они тут. Валя, очевидно, тоже раздумала идти в свое общежитие, где после торжественного собрания ребята устроят пьянку. Втроем мы скучать не будем. Праздник удастся на славу. — Девчата! — сказал я, любуясь их милыми рожицами. Зина была порывиста, худа и дерзка на язык, коротышка Валя едва ли произносила больше двух слов в час (самая смирная среди лаборантов). — Закатывайте рукава. Вот сухая американская картошка. Если через полчаса она не разварится, как белорусская бульба или, на худой конец, украинская и бараболя, то грош вам цена. Не ждите тогда, что я подыщу женихов среди наших ребят.
Они со смехом схватили пакет с картошкой. Зина носилась из угла в угол, включила плитку, достала соль и масло. На спираль поставили жестяную банку из-под томата, отлично заменявшую у нас кастрюлю. Вода уже собиралась закипеть, как дверь на лестницу раскрылась и на пороге появился Подрубаев.
Если бы в нашу комнатушку ворвался Змей Горыныч, он произвел бы на моих девчат меньшее впечатление, чем Подрубаев. Они вскрикнули, побледнели и окаменели. Они глядели на него округленными глазами. Я сразу понял, что они осведомлены о его сегодняшнем докладе. Злой, настороженный, Подрубаев медленно приближался. Пока он шел, я лихорадочно обдумывал, чем его появление грозит Зине и Вале. Они были вдвоем, следовательно, приписать интимную связь со мной не удастся. Зато в самой страшной — духовной связи с заключенным он вполне сумеет их обвинить. А за это обычно выгоняют из комсомола и дают «двадцать четыре часа» — немедленную высылку.
— Это еще что за куховарство? — спросил он лаборанток, переводя с одной на другую недобрые глаза, — Кто вам разрешил остаться в нерабочее время?
За девушек поспешил ответить я:
— Все в порядке, гражданин начальник. — Я не мог назвать его сегодня обычным обращением Василии Федотович. — Я задержал девчат, чтобы они заполнили рабочие журналы. Записи сделаны, и лаборантки уже собрались уходить. А картошку варю я, надо же отметить праздник…
Он слушал меня с недоверием. Он хмуро следил, как девушки торопливо одеваются. Сам он даже не расстегнул шубы, хотя в комнате было жарко — нас подогревала через стену обжиговая печь.
— В другой раз чтоб этого не было, — сурово сказал он мне и лаборанткам. — Идите домой и помните, что здесь производство, а не гулянки.
Девушки не ответили. Первой выбежала Зина, за ней поспешила более медлительная Валя. Я запер за ними. Подрубаев кивнул на другую дверь, через которую он вошел:
— Эту тоже! Надо побеседовать без помех.
Я повернул ключ и во второй двери. Лицо Подрубаева вдруг стало меняться, злые складки на щеках распрямились, глаза подобрели. Передо мной стоял тот Подрубаев, которого я знал до этого дня.
Только теперь он расстегнул свою тяжелую шубу — вытащил из одного кармана бутылку шампанского, из другого завернутый в бумагу пирог. Бутылку и пирог он поставил на стол, а рядом положил наполовину использованную рабочую карточку вольнонаемного — талоны на сахар и масло. После этого он крепко потряс мою руку обеими руками,
С праздником, Сергей! От души желаю, чтоб на двадцать восьмом году революции ты наконец получил свободу. Следующий Октябрь встретим у меня дома. Мы с женой отоварили по литеру две бутылки шампанского, так что эту можешь спокойно… А пирог жена испекла для тебя, вы незнакомы, но это ничего, я ей говорил о тебе — видишь, тонкий, чтобы незаметно в кармане,. Ну, я пойду, дома заждались, я ведь полтора часа после заседания пережидал в кабинете, пока уберутся. Народ всякий, сам понимаешь.
— Возьмите у меня деньги, — сказал я, доставая кошелек.
Он с укором посмотрел на меня.
— Зачем ты меня обижаешь? Я же от души! Жена тоже передает привет. Я вас потом познакомлю, она такая сердечная!.. Ну извини, я пошел.
Он с осторожной торопливостью спустился по темной лестнице, а я возвратился в свой кабинетик. Прежде всего я выставил на холод бутылку шампанского, потом вызвал вахту лагеря. По телефону не видно, заключенный ты или «вольняшка», и мы этим временами пользовались. Я постарался, чтоб мой высокий, «неубедительный», как утверждали приятели, голос звучал на этот раз медленно и низко — охрана, как и большинство людей на земле, уважала басы, а не тенора.
— Старший дежурный по вахте старшина Семенов слушает, — отрапортовал в трубке быстрый голос. Сразу было понятно — служака, молодой, всеми силами выставляющийся парень.
— Кто, Семенов? — прорычал я, — Ага, Семенов! Значит так, Семенов, пошлешь немедленно стрелочка в пятнадцатый барак и извлеки оттуда сукина сына Никитина, механика плавильного цеха. На ватержакете авария, надо его сюда. Никитина знаешь, Семенов?
— Так точно, товарищ начальник! — отбарабанил старший дежурный. — Никитина знаю. Сам пойду для верности. А куда доставить зека Никитина?
— Куда? Мда… надо подумать. Я то ухожу домой, гости ждут. Вот что, Семенов. Доставишь зека Никитина в лабораторию теплоконтроля и сдай под расписку начальнику лаборатории. За срочность доставки отвечаешь лично. Ясно?
— Ясно, товарищ начальник! Простите, товарищ начальник, с кем я разговариваю?
— Не ожидал, Семенов, — прохрипел я утробно. — Кого-кого, а меня ты должен узнавать по голосу. Фамилию-то я могу назвать всякую — соображаешь?
— Правильно, товарищ начальник! Сообразил! Будет исполнено, товарищ начальник!
Я отсмеялся и посмотрел, готова ли картошка. От сухой картошки шли свежие запахи. Она булькала и разваривалась, готовясь превратиться в пюре. Я присел около плитки на табуретку и, помешивая варево, задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88