Но в этот миг резко увидел в профиле Вани в точности повторенный поворот лица Ксаны – с острым вздёрнутым носиком и круглым глазом немного навыкате. Он чуть не выкрикнул то, что все время готово было слететь с языка – сын, сын! – но удержал себя.
– Вы зачем меня звали?
– Познакомиться. Поближе… – сказал Пётр Петрович, оглядывая выгоревшую серую блузу мальчика, завязанный узлом матерчатый поясок, сбитые набок туфли.
– Вы покупаете рисунки? – вдруг с любопытством спросил Ваня.
– Как так?
– Я думал, вы… которые на выставке рисунки хотите купить.
– Ты продаёшь? – уже с улыбкой сказал Рагозин.
– Деньжонки пригодятся.
– На что же пригодятся? Ты ведь в детском доме?
– Когда где… Сейчас везде тепло.
– Ну, а где же ты столуешься?
– Столуешься! – передёрнул плечами Ваня. – Я не нахлебник – столоваться!
– На Волге всегда подкормиться можно, – сказал Павлик с видом берегового бывальца.
– У военморов либо ещё где придётся, – добавил Ваня.
– Тебе, видно, и на Гусёлке пришлось? – неожиданно отчеканил Пётр Петрович.
Ваня нахмурился.
– Что не отвечаешь? Был на Гусёлке?
– Ну и был! Ну и что же?.. Пришили, будто я казённые чувяки на базаре загнал, – и судить! А у меня их шкет один стырил… я только ябедничать не хотел.
– Хорошо. Дело прошлое. А где живёшь сейчас?
Ваня скрестил на груди руки, медленно оглянулся на дверь, будто заскучав от вопросов, затем нехотя выговорил:
– Меня назад в скит берут. И бумаги туда пошли.
– Так, так, – торопливо сказал Пётр Петрович, – очень хорошо… Я тебе хотел предложить, может, поселишься у меня? Я один, нам с тобой не скучно будет. Учиться станешь. Рисовать… понимаешь ли, и все такое.
Ваня молчал. Павлик сожмурился на Рагозина и тоненько свистнул:
– Э-э, а я кое-что знаю!
– Ничего не можешь знать, – едва не прикрикнул Пётр Петрович. – Я о деле говорю!
Он шагнул к Ване, положил ему на плечи широкие, тоже немного растопыренные в локтях руки, сказал мягко:
– Приходи сюда сегодня к вечеру, понял? Или, если хочешь – прямо ко мне домой, донял?
Он растолковал свой адрес, стараясь поймать уклончивый взгляд мальчика. Павлик косился на Ваню подозрительно, словно опасаясь, что тот поддастся соблазну или нарушит какой-то существующий втайне сговор.
– Давай по рукам: вечером ты у меня, – упрямо повторял Пётр Петрович.
– Обдумать надо, – сказал Павлик, как купец, решивший поторговаться.
Рагозин пригрозил в полушутку:
– Я тебе обдумаю!
Но Ваня вдруг смутил его прямым вопросом:
– А зачем хотите жить со мной вместе?
Пётр Петрович не сразу нашёлся и, чтобы скрыть щемящее обидой чувство, грубовато похлопал Ваню по спине:
– Много будешь знать – скоро состаришься. Приходи вечером, расскажу. А пока довольно. Ступайте.
Он закрыл за мальчиками дверь, но тотчас снова распахнул и крикнул Ваню.
– На, на, – быстро заговорил он, шаря у себя по карманам и потом втискивая в Ванин кулак скомканные деньги, – на, возьми. Купишь себе поесть. Да приходи обязательно! Слышишь?!
Он, насторожившись, постоял у двери, будто мог уловить сразу исчезнувшие в гуле коридоров и лестниц детские шаги. Но он только рассчитывал, когда мальчики выйдут на улицу, чтобы потом, не теряя лишней минуты, сбежать вниз, вскочить в свою пролётку и всю дорогу, тянувшуюся нескончаемо долго, подгонять и подгонять кучера: скорее, скорей!
Приехав в скит, Рагозин заставил разыскать бумаги воспитанника детского дома Ивана Рагозина. В папке под наименованием «личное дело» находились отзывы учителей, заключения педагогических и врачебных комиссий, постановление социально-правового отдела несовершеннолетних, или СПОН, по поводу продажи на базаре Иваном Рагозиным казённых чувяков и много других солидных документов. Все они были наспех перелистаны Рагозиным и все сразу позабыты, едва он дошёл до потёртого, чуть пожелтевшего листа с царским гербом и печатным штампом министерства внутренних дел.
Взгляд Рагозина будто вырезал из бумаги единственное, все решающее слово, но он не мог бы в этот миг ответить – что это было за слово. Он поднялся, хотел прочитать бумагу стоя, но опять сел. Обхватив голову, он начал перечитывать строчку за строчкой.
Канцелярия тюрьмы адресовала свой гербовый лист в детский приют на Приютскую улицу, препровождая при бумаге младенца мужского пола для выкормления и воспитания за счёт казны. Матерью младенца указывалась саратовская мещанка Ксения Афанасьевна Рагозина, подследственная арестантка, умершая от родов; отцом, со слов матери, – её законный муж, крестьянский сын Пётр Петров Рагозин, привлекаемый к суду по обвинению в государственном преступлении и неразысканный. О младенце было сказано, что он крещён в тюремной церкви и наречён Иваном.
Младенец, наречённый Иваном, стоял перед взором памяти Рагозина в образе большелобого мальчугана с круглыми глазами, и он будто ещё осязал своими пальцами податливые тёплые мускулы его ребячьих рук.
– Я беру мальчика на воспитание, – сказал Рагозин барышне, которая смотрела за ним, пока он разбирал папку.
– Чтобы сдать ребёнка на патронат, мы должны иметь постановление СПОНа, – ответила барышня.
– То есть как – патронат?
– Вы желаете взять над ребёнком опеку?
– Я его отец, – проговорил Рагозин со счастливым, почти ликующим вызовом и распрямился во весь рост.
– Безразлично. Если вы хотите…
– Мне тоже безразлично, как вы меня наречёте – патроном, опекуном или ещё как. Что я должен сделать, чтобы получить мальчика?
– Обратитесь в отдел народного образования. Там есть социально-правовой…
– Ах, что там ещё есть! – как-то бесшабашно вскрикнул Рагозин. – Ребёнка-то у вас нет, а? Ребёнок-то у меня! Понимаете вы или нет? Я его нашёл, понимаете?! Сына нашёл! Эх, вы!..
Он весело хлопнул барышню по руке и побежал к пролётке.
Он отправился домой, дал хозяйке денег, наказал приготовить ужин и уехал на службу. Весь остаток дня ему казалось, что он чего-то не доделал: он все спохватывался, припоминая – все ли велел купить на базаре, разузнавал, нельзя ли достать что-нибудь съестное в столовой, и ещё до сумерек ушёл домой.
Ваня не приходил. Пётр Петрович со вниманием рассмотрел каждое приготовленное блюдо, по своему вкусу переставил на столе посуду, вынул из корзинки постельное бельё, вместе с хозяйкой втащил в комнату матрас. Потом присаживался к столу, надумывая, что следовало бы ещё сделать, подходил к окну, несколько раз вышел за калитку. Ночью он почти не спал, виня себя, что зачем-то отпустил мальчика, когда мог сразу привести его на квартиру.
Утром он первый раз не поехал в Затон. Он понял, что совершил ошибку, не спросив адрес Павлика, чтобы знать, каким путём снова найти Ваню. Ошибку можно было исправить с помощью Дорогомилова, и Рагозин сам себе дивился – как могло раньше не прийти на ум, что в розысках Вани Арсений Романович был бы идеальным пособником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198