Закинув суровое лицо, капрал лихо запевал:
Во строю стоять, на ружье держать,
Пристояли резвы ноженьки…
Седоусые служивые, вращая белками глаз, топая в ногу, дружно подхватили песню. Бомбардир опытным глазом окинул команду и одобрил:
— Старые, но добрые вояки!
По дороге то и дело проезжали верховые, покрикивали на мещан. Народ неохотно уступал им дорогу. В церкви на Заречье шла ранняя обедня, тускло горели свечи в притворе, тощий пономарь в засаленной рясе усердно звонил в большой колокол. Медный тяжелый звон плыл над крепостью. Над зеленой главкой церкви с криком носились распуганные галки.
Путники свернули на торжок, который кипел у Миасса-реки. Тут стояла людская толчея: кричали бабы-торговки, предлагая свой немудрый товар: белые шаньги, горячую рубленую требуху, мороженое молоко. Над большим котлом, установленным на таганке, под которым пылали раскаленные угольки, вился густой пар. Румяная толстая баба пронзительно кричала на весь торжок:
— А вот пельмени!.. Добрые пельмени!..
В лицо Ивашки пахнуло теплым, приятным духом варева. Он улыбнулся солдату:
— А что, Федор, хороши пельмени?
— Хороши! — подтвердил солдат. — Эй, милая, клади!
Торговка проворно наполнила чашки горячими пельменями, и друзья принялись есть.
Солдат ел неторопливо и ко всему прислушивался. А кругом гомонила базарная толпа. Среди нее верхами толкались башкирцы, обряженные в теплые кафтаны, в рысьи малахаи. Внимание беглого привлек крепкогрудый черноглазый казак в черном окладе бороды. Рядом с ним стоял степенный молодой хорунжий. Они о чем-то горячо говорили толпе, густо обступившей их. Над площадью расплывался гул голосов.
— Пошто новые заплоты, робят? — выкрикнул из толпы зычный голос.
— Царя-батюшку не хотят пустить в городок! — ехидно отозвался другой голосок.
— Какой царь? То казак Пугач! — зло отозвался третий.
Черноглазый казак сердито сдвинул брови:
— Молчи, остуда! Будешь брехать — пожалеешь!
Ивашка пригляделся к вопрошавшему дерзкому мужичонке; одет он был в сермягу, сам лохматый. Гречушник набекрень. Глаза мужичонки неспокойно бегали.
— А где-то сей царь? Пошто по степи бегает? — снова поднял он лукавый голос. — Пошто этот царь в Челябу не шествует? Воевода его, поди, с колокольным звоном повстречает, ась?
Солдат исподлобья разглядывал мужика. «Сыщик! Окаянец!» — раззлобился он и толкнул Ивашку в бок:
— А ну, поглядим, что за птица?
Рядом стоявший казак сверкнул глазами и закричал мужику:
— Ты кто такой?
— Известно кто, сыскной! Знакомая рожа! — опознал мужика другой станичник.
Лохматенький заегозил, сжался пугливо и поглубже нырнул в народ. Но Ивашка не утерпел, бросился за ним в толпу и сгреб его за ворот.
— Тут он, братцы, доносчик проклятый! Бей супостата! — заорал он и огрел пойманного кулаком.
Толпа всколыхнулась, десятки рук потянулись к сыщику. Он взвыл, голос его тонко-дребезжаще вырвался из многоголосья:
— Ратуйте, убивают!..
Тут и казак помог: набежал, схватил доносчика за грудь.
— Тряси его душу! — одобрительно закричал он беглому.
Словно шалый бес овладел людьми: они рвали, топтали пойманного. Истерзанный, окровавленный, он бился в предсмертных судорогах на истоптанном снегу, пока не затих.
«Убили!» — очухался от запальчивости Ивашка и, потупив глаза, неловко отвернулся и виновато пошел прочь. За ним заковылял солдат.
Поодиночке, вразброд, опустив глаза в землю, мужики расходились с Торжка.
С тяжелым сердцем Грязнов с бомбардиром вошли в кабак. В избе с почерневшими стенами было сумеречно, свет скудно пробивался сквозь слюдяные оконца. За прилавком стоял тощий хитроглазый целовальник в пестрой рубахе и зорко приглядывал за питухами. За его спиной на полках поблескивали штофы. Гам, нестройные голоса наполняли избу. За столами шумели казаки, мастерки, подвыпившие гулебщики. В дальнем темном углу поднялся плечистый бородач и поманил остановившегося в раздумье среди избы Грязнова. Беглый сразу признал в нем знакомого казака-заводилу.
«Ага, успел унести ноги в кабак», — обрадовался он и шагнул в угол. Там, прижавшись к стене, сидел хорунжий. Крепкий, ладный, он поднял на Ивашку веселые серые глаза:
— Кулачный боец! Ловко оборудовал шпыня!
Казак предложил по-свойски:
— Садись! Не знаем твоего роду-племени, но видать, из приверженных! Жалуй и ты, добрый человек! — пригласил он и солдата.
На столе стоял штоф, рядом лежала теплая ржаная краюха.
Беглый и бомбардир присели.
— Как звать? — в упор спросил черноглазый казак.
Ивашка опустил глаза и нехотя отозвался:
— Прохожие мы. С сибирской стороны!
Солдат строго вставил свое слово:
— Не спеши языком, спеши делом! — Он ласково посмотрел на зеленый штоф и придвинулся к нему.
Хорунжий ободряюще посмотрел на старика и улыбнулся.
— Ну что ж, земляк, прополощи горло, а потом речь потянется! — Он налил чару и поднес солдату. Тот не дремал, проворно опрокинул ее и, утерев усы, крякнул от удовольствия. Выпил и Грязнов.
— Хватай, ребята, по другой! — предложил казак.
Опростали по второй.
— Люблю проворных! — одобрил казак и огладил свою курчавую бороду.
— Куда бредете, сибирские? — пытливо посмотрел хорунжий на Ивашку и его спутника.
Хмельное тепло побежало по жилам, сильно приободрило беглого. Хотелось признаться, но тут седоусый бомбардир откликнулся за двоих.
— Говорили бы много, да сосед у порога! — выразительно посмотрел он на казаков.
Хорунжий подмигнул:
— Понятно! Все туда бредут! Летает орел над степью: вчера в яицких степях кружил, а ныне к нам в горы ждем! Ежели не сам, то птенцы его появятся.
В избе пеленой колебался синий табачный дым. Казак посмотрел в сизую тьму и процедил:
— Солдатушки тут гуляют! Время ноне такое. А ваши сибирские мужики как? — вдруг спросил он Грязнова.
Ивашка насторожился и ответил тихо:
— Шли дорогами, и всюду народ о каком-то царе баил! Какой-такой царь — и невдомек.
Казак оглянулся по сторонам и серьезным тоном тихо обмолвился:
— На духу будто сказано, разумей про себя!
Он осторожно сунул Ивашке измятый лист и прошептал:
— Сейчас упрячь, это тайное государево письмо!
— Ой, спасибо, братец! — потянулся беглый к казаку.
— Ну, сибирский, давай за побратимство выпьем. Ставь штоф! — предложил тот.
Ивашка извлек алтыны, пробрался к целовальнику.
— Добро! — кивнул хорунжий. — Выпьем…
Хмельное разгорячило кровь. Казак повеселел, полез к Ивашке целоваться:
— Побратимы будем. Звать Михаилом Уржумцевым, а тот — Наум Невзоров. Чуешь?
— Братцы! — умилился беглый. — Поведайте, братцы, куда мне путь держать. Где дорога?..
Хорунжий сгреб Грязнова за плечи, привлек к себе.
— Идите, сибирские, отсель в Чесноковку, — жарко зашептал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Во строю стоять, на ружье держать,
Пристояли резвы ноженьки…
Седоусые служивые, вращая белками глаз, топая в ногу, дружно подхватили песню. Бомбардир опытным глазом окинул команду и одобрил:
— Старые, но добрые вояки!
По дороге то и дело проезжали верховые, покрикивали на мещан. Народ неохотно уступал им дорогу. В церкви на Заречье шла ранняя обедня, тускло горели свечи в притворе, тощий пономарь в засаленной рясе усердно звонил в большой колокол. Медный тяжелый звон плыл над крепостью. Над зеленой главкой церкви с криком носились распуганные галки.
Путники свернули на торжок, который кипел у Миасса-реки. Тут стояла людская толчея: кричали бабы-торговки, предлагая свой немудрый товар: белые шаньги, горячую рубленую требуху, мороженое молоко. Над большим котлом, установленным на таганке, под которым пылали раскаленные угольки, вился густой пар. Румяная толстая баба пронзительно кричала на весь торжок:
— А вот пельмени!.. Добрые пельмени!..
В лицо Ивашки пахнуло теплым, приятным духом варева. Он улыбнулся солдату:
— А что, Федор, хороши пельмени?
— Хороши! — подтвердил солдат. — Эй, милая, клади!
Торговка проворно наполнила чашки горячими пельменями, и друзья принялись есть.
Солдат ел неторопливо и ко всему прислушивался. А кругом гомонила базарная толпа. Среди нее верхами толкались башкирцы, обряженные в теплые кафтаны, в рысьи малахаи. Внимание беглого привлек крепкогрудый черноглазый казак в черном окладе бороды. Рядом с ним стоял степенный молодой хорунжий. Они о чем-то горячо говорили толпе, густо обступившей их. Над площадью расплывался гул голосов.
— Пошто новые заплоты, робят? — выкрикнул из толпы зычный голос.
— Царя-батюшку не хотят пустить в городок! — ехидно отозвался другой голосок.
— Какой царь? То казак Пугач! — зло отозвался третий.
Черноглазый казак сердито сдвинул брови:
— Молчи, остуда! Будешь брехать — пожалеешь!
Ивашка пригляделся к вопрошавшему дерзкому мужичонке; одет он был в сермягу, сам лохматый. Гречушник набекрень. Глаза мужичонки неспокойно бегали.
— А где-то сей царь? Пошто по степи бегает? — снова поднял он лукавый голос. — Пошто этот царь в Челябу не шествует? Воевода его, поди, с колокольным звоном повстречает, ась?
Солдат исподлобья разглядывал мужика. «Сыщик! Окаянец!» — раззлобился он и толкнул Ивашку в бок:
— А ну, поглядим, что за птица?
Рядом стоявший казак сверкнул глазами и закричал мужику:
— Ты кто такой?
— Известно кто, сыскной! Знакомая рожа! — опознал мужика другой станичник.
Лохматенький заегозил, сжался пугливо и поглубже нырнул в народ. Но Ивашка не утерпел, бросился за ним в толпу и сгреб его за ворот.
— Тут он, братцы, доносчик проклятый! Бей супостата! — заорал он и огрел пойманного кулаком.
Толпа всколыхнулась, десятки рук потянулись к сыщику. Он взвыл, голос его тонко-дребезжаще вырвался из многоголосья:
— Ратуйте, убивают!..
Тут и казак помог: набежал, схватил доносчика за грудь.
— Тряси его душу! — одобрительно закричал он беглому.
Словно шалый бес овладел людьми: они рвали, топтали пойманного. Истерзанный, окровавленный, он бился в предсмертных судорогах на истоптанном снегу, пока не затих.
«Убили!» — очухался от запальчивости Ивашка и, потупив глаза, неловко отвернулся и виновато пошел прочь. За ним заковылял солдат.
Поодиночке, вразброд, опустив глаза в землю, мужики расходились с Торжка.
С тяжелым сердцем Грязнов с бомбардиром вошли в кабак. В избе с почерневшими стенами было сумеречно, свет скудно пробивался сквозь слюдяные оконца. За прилавком стоял тощий хитроглазый целовальник в пестрой рубахе и зорко приглядывал за питухами. За его спиной на полках поблескивали штофы. Гам, нестройные голоса наполняли избу. За столами шумели казаки, мастерки, подвыпившие гулебщики. В дальнем темном углу поднялся плечистый бородач и поманил остановившегося в раздумье среди избы Грязнова. Беглый сразу признал в нем знакомого казака-заводилу.
«Ага, успел унести ноги в кабак», — обрадовался он и шагнул в угол. Там, прижавшись к стене, сидел хорунжий. Крепкий, ладный, он поднял на Ивашку веселые серые глаза:
— Кулачный боец! Ловко оборудовал шпыня!
Казак предложил по-свойски:
— Садись! Не знаем твоего роду-племени, но видать, из приверженных! Жалуй и ты, добрый человек! — пригласил он и солдата.
На столе стоял штоф, рядом лежала теплая ржаная краюха.
Беглый и бомбардир присели.
— Как звать? — в упор спросил черноглазый казак.
Ивашка опустил глаза и нехотя отозвался:
— Прохожие мы. С сибирской стороны!
Солдат строго вставил свое слово:
— Не спеши языком, спеши делом! — Он ласково посмотрел на зеленый штоф и придвинулся к нему.
Хорунжий ободряюще посмотрел на старика и улыбнулся.
— Ну что ж, земляк, прополощи горло, а потом речь потянется! — Он налил чару и поднес солдату. Тот не дремал, проворно опрокинул ее и, утерев усы, крякнул от удовольствия. Выпил и Грязнов.
— Хватай, ребята, по другой! — предложил казак.
Опростали по второй.
— Люблю проворных! — одобрил казак и огладил свою курчавую бороду.
— Куда бредете, сибирские? — пытливо посмотрел хорунжий на Ивашку и его спутника.
Хмельное тепло побежало по жилам, сильно приободрило беглого. Хотелось признаться, но тут седоусый бомбардир откликнулся за двоих.
— Говорили бы много, да сосед у порога! — выразительно посмотрел он на казаков.
Хорунжий подмигнул:
— Понятно! Все туда бредут! Летает орел над степью: вчера в яицких степях кружил, а ныне к нам в горы ждем! Ежели не сам, то птенцы его появятся.
В избе пеленой колебался синий табачный дым. Казак посмотрел в сизую тьму и процедил:
— Солдатушки тут гуляют! Время ноне такое. А ваши сибирские мужики как? — вдруг спросил он Грязнова.
Ивашка насторожился и ответил тихо:
— Шли дорогами, и всюду народ о каком-то царе баил! Какой-такой царь — и невдомек.
Казак оглянулся по сторонам и серьезным тоном тихо обмолвился:
— На духу будто сказано, разумей про себя!
Он осторожно сунул Ивашке измятый лист и прошептал:
— Сейчас упрячь, это тайное государево письмо!
— Ой, спасибо, братец! — потянулся беглый к казаку.
— Ну, сибирский, давай за побратимство выпьем. Ставь штоф! — предложил тот.
Ивашка извлек алтыны, пробрался к целовальнику.
— Добро! — кивнул хорунжий. — Выпьем…
Хмельное разгорячило кровь. Казак повеселел, полез к Ивашке целоваться:
— Побратимы будем. Звать Михаилом Уржумцевым, а тот — Наум Невзоров. Чуешь?
— Братцы! — умилился беглый. — Поведайте, братцы, куда мне путь держать. Где дорога?..
Хорунжий сгреб Грязнова за плечи, привлек к себе.
— Идите, сибирские, отсель в Чесноковку, — жарко зашептал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148