На этот раз ему пришлось чуточку подождать, пока редактор вернется с обеда.
- Мы отвозим его домой, - заявил Стивенс. - Мисс Уоршем, вы, я и другие. Стоить это будет...
- Подождите, - сказал редактор. - Кто это - другие?
- Пока не знаю. Стоить это будет около двух сотен. Не считая телефонных переговоров - их я беру на себя. Постараюсь при первой же встрече выудить сколько-нибудь у Карозерса Эдмондса; не знаю сколько, но хоть сколько-нибудь. И, может быть, еще долларов пятьдесят на площади. Но остальное ляжет на меня и на вас. Она настояла на том, чтобы оставить мне двадцать пять долларов, а это вдвое больше той суммы, которую я назвал, и ровно в четыре раза больше того, что она может себе позволить...
- Подождите, - сказал редактор. - Подождите.
- Его привезут четвертым послезавтра, и мы поедем на вокзал - мисс Уоршем и его бабка, старая негритянка, в моей машине, а мы с вами - в вашей. Мисс Уоршем и бабка отвезут его домой, туда, где он родился. Где бабка его воспитала. Вернее, где пыталась воспитать. Катафалк до места будет стоить еще пятнадцать долларов, не считая цветов.
- Цветов? - воскликнул редактор.
- Цветов, - сказал Стивенс. - На все про все двести двадцать пять. И скорей всего ляжет это в основном на нас с вами. Согласны?
- То-то и оно, что не согласен, - ответил редактор. - Но и другого выхода я не вижу. А если бы и видел, так, клянусь богами, новизна ситуации тоже кое-чего стоит. Первый раз в жизни выкладываю деньги за материал, который заранее обещал не печатать.
- Обещаете не печатать, - сказал Стивенс.
И весь остаток этого знойного, а теперь еще и безветренного дня, пока чиновники из муниципалитета, и мировые судьи, и судебные исполнители из разных концов округа, проехав пятнадцать - двадцать миль, поднимались по лестнице в его контору, и окликали его, и поджидали какое-то время впустую, и уходили восвояси, и возвращались снова, и опять сидели и чертыхались, Стивенс обходил площадь по кругу - от лавки к лавке, от конторы к конторе, обращаясь к торговцу и клерку, хозяину и служащему, доктору, зубному врачу, адвокату и парикмахеру со своей подготовленной короткой речью: "Это чтобы отвезти домой мертвого негра. Ради мисс Уоршем. Подписывать ничего не надо просто дайте мне доллар. Ну, тогда полдоллара. Ну, четверть".
А вечером после ужина в звездной неподвижной темноте он отправился на другой конец города, где стоял дом мисс Уоршем, и постучался в некрашеную дверь. Его впустил Хэмп Уоршем, старик с большим животом, раздувшимся от овощей, составлявших основную пищу всех троих - его самого, его жены и мисс Уоршем, - негр с мутными старческими глазами, бахромой белых волос вокруг лысой макушки и с лицом римского полководца.
- Она вас ждет, - сказал он. - Она говорила, пожалуйста, поднимитесь наверх.
- А тетушка Молли там? - спросил Стивенс.
- Мы все там, - сказал Уоршем.
Итак, Стивенс прошел через тускло освещенную керосиновой лампой переднюю (он знал, что и во всем доме до сих пор только керосиновые лампы и нет водопровода) и поднялся впереди негра по чистой некрашеной лестнице вдоль оклеенной выцветшими обоями стены, а потом последовал за стариком по коридору и вошел в чистую, явно нежилую спальню, в которой сохранялся еле уловимый, но, несомненно, стародевический запах. Они были там все, как и сказал Уоршем, - его жена, очень толстая светлокожая негритянка в ярком тюрбане, прислонившаяся к косяку, мисс Уоршем, как всегда прямая, на жестком неудобном стуле, старая негритянка в единственной в комнате качалке у очага, где даже в такой вечер тускло тлели под золой угольки.
Она держала в руке глиняную трубку с тростниковым чубуком, но не курила, пепел в прокуренной чашечке лежал белый, потухший, и, впервые разглядев ее как следует, Стивенс подумал: "Боже ты милостивый, да ведь она не больше десятилетнего ребенка". Он тоже сел, так что вчетвером - он сам, мисс Уоршем, старая негритянка и ее брат - они образовали полукруг перед кирпичным очагом, в котором тлел слабый огонь - древний символ человеческого единения и солидарности.
- Он будет дома послезавтра, тетушка Молли, - сказал Стивенс.
Старая негритянка даже не взглянула на него, она ни разу не посмотрела в его сторону.
- Он умер, - сказала она. - Он жертва фараонова.
- Воистину так, Господи, - сказал Уоршем. - Жертва фараонова.
- Продали, продали моего Вениамина, - сказала старая негритянка. Продали в Египет.
Она стала медленно раскачиваться взад и вперед в качалке.
- Воистину так, Господи, - сказал Уоршем.
- Будет, - сказала мисс Уоршем. - Будет, Хэмп.
- Я звонил мистеру Эдмондсу, - сказал Стивенс. - Он все подготовит к вашему приезду.
- Рос Эдмондс его продал, - сказала старая негритянка. Она все раскачивалась взад и вперед. - Продал моего Вениамина.
- Будет, - сказала мисс Уоршем. - Будет, Молли. Будет.
- Нет, - сказал Стивенс. - Он не продавал, тетушка Молли. Это не мистер Эдмондс. Мистер Эдмондс...
"Она же не слышит меня", - думал он. Она и не смотрела на него. Ни разу не взглянула.
- Продал моего Вениамина, - повторила она. - Продал в Египет.
- Продал в Египет, - отозвался Уоршем.
- Рос Эдмондс продал моего Вениамина.
- Продал фараону.
- Продал фараону, и теперь он умер.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал Стивенс.
Он стремительно поднялся. Мисс Уоршем тоже поднялась, но он не стал дожидаться и пропускать ее вперед. Быстро, почти бегом, он прошел коридором и даже не зная, следует она за ним или нет. "Сейчас я буду на улице, - думал он. - Там воздух, просторно, есть чем дышать". Затем он услышал позади себя ее шаги - легкие, твердые, энергичные и вместе с тем неторопливые, как и тогда, когда она спускалась по лестнице из его конторы, - а еще дальше голоса:
- Продал моего Вениамина. Продал в Египет.
- Продал в Египет. Воистину так, Господи.
Он почти сбежал с лестницы. Теперь уже было близко, он ощутил, почуял дыхание мирной темноты, теперь он мог вспомнить о вежливости и остановиться, подождать, он обернулся у самой двери и смотрел, как приближается мисс Уоршем, высоко подняв белую голову с высокой старомодной прической, освещенная светом старомодной лампы. Теперь он услышал еще и третий голос, должно быть жены Хэмпа, - чистое и сильное сопрано - оно сопровождало без слов строфы и антистрофы брата и сестры:
- Продали в Египет, и теперь он умер.
- Воистину так, Господи. Продал в Египет.
- Продали в Египет.
- И теперь он умер.
- Продали фараону.
- И теперь он умер.
- Простите, - сказал Стивенс. - Пожалуйста, извините меня. Я не подумал. Не надо было мне приходить.
- Ничего, - сказала мисс Уоршем. - Это наше горе.
А через день солнечным жарким утром катафалк и две
легковые машины ждали прибытия поезда, идущего с севера на юг. На станции собралось больше десятка машин, но только когда поезд подошел, Стивенс и редактор обратили внимание, сколько вокруг народу - и негров и белых.
1 2 3 4
- Мы отвозим его домой, - заявил Стивенс. - Мисс Уоршем, вы, я и другие. Стоить это будет...
- Подождите, - сказал редактор. - Кто это - другие?
- Пока не знаю. Стоить это будет около двух сотен. Не считая телефонных переговоров - их я беру на себя. Постараюсь при первой же встрече выудить сколько-нибудь у Карозерса Эдмондса; не знаю сколько, но хоть сколько-нибудь. И, может быть, еще долларов пятьдесят на площади. Но остальное ляжет на меня и на вас. Она настояла на том, чтобы оставить мне двадцать пять долларов, а это вдвое больше той суммы, которую я назвал, и ровно в четыре раза больше того, что она может себе позволить...
- Подождите, - сказал редактор. - Подождите.
- Его привезут четвертым послезавтра, и мы поедем на вокзал - мисс Уоршем и его бабка, старая негритянка, в моей машине, а мы с вами - в вашей. Мисс Уоршем и бабка отвезут его домой, туда, где он родился. Где бабка его воспитала. Вернее, где пыталась воспитать. Катафалк до места будет стоить еще пятнадцать долларов, не считая цветов.
- Цветов? - воскликнул редактор.
- Цветов, - сказал Стивенс. - На все про все двести двадцать пять. И скорей всего ляжет это в основном на нас с вами. Согласны?
- То-то и оно, что не согласен, - ответил редактор. - Но и другого выхода я не вижу. А если бы и видел, так, клянусь богами, новизна ситуации тоже кое-чего стоит. Первый раз в жизни выкладываю деньги за материал, который заранее обещал не печатать.
- Обещаете не печатать, - сказал Стивенс.
И весь остаток этого знойного, а теперь еще и безветренного дня, пока чиновники из муниципалитета, и мировые судьи, и судебные исполнители из разных концов округа, проехав пятнадцать - двадцать миль, поднимались по лестнице в его контору, и окликали его, и поджидали какое-то время впустую, и уходили восвояси, и возвращались снова, и опять сидели и чертыхались, Стивенс обходил площадь по кругу - от лавки к лавке, от конторы к конторе, обращаясь к торговцу и клерку, хозяину и служащему, доктору, зубному врачу, адвокату и парикмахеру со своей подготовленной короткой речью: "Это чтобы отвезти домой мертвого негра. Ради мисс Уоршем. Подписывать ничего не надо просто дайте мне доллар. Ну, тогда полдоллара. Ну, четверть".
А вечером после ужина в звездной неподвижной темноте он отправился на другой конец города, где стоял дом мисс Уоршем, и постучался в некрашеную дверь. Его впустил Хэмп Уоршем, старик с большим животом, раздувшимся от овощей, составлявших основную пищу всех троих - его самого, его жены и мисс Уоршем, - негр с мутными старческими глазами, бахромой белых волос вокруг лысой макушки и с лицом римского полководца.
- Она вас ждет, - сказал он. - Она говорила, пожалуйста, поднимитесь наверх.
- А тетушка Молли там? - спросил Стивенс.
- Мы все там, - сказал Уоршем.
Итак, Стивенс прошел через тускло освещенную керосиновой лампой переднюю (он знал, что и во всем доме до сих пор только керосиновые лампы и нет водопровода) и поднялся впереди негра по чистой некрашеной лестнице вдоль оклеенной выцветшими обоями стены, а потом последовал за стариком по коридору и вошел в чистую, явно нежилую спальню, в которой сохранялся еле уловимый, но, несомненно, стародевический запах. Они были там все, как и сказал Уоршем, - его жена, очень толстая светлокожая негритянка в ярком тюрбане, прислонившаяся к косяку, мисс Уоршем, как всегда прямая, на жестком неудобном стуле, старая негритянка в единственной в комнате качалке у очага, где даже в такой вечер тускло тлели под золой угольки.
Она держала в руке глиняную трубку с тростниковым чубуком, но не курила, пепел в прокуренной чашечке лежал белый, потухший, и, впервые разглядев ее как следует, Стивенс подумал: "Боже ты милостивый, да ведь она не больше десятилетнего ребенка". Он тоже сел, так что вчетвером - он сам, мисс Уоршем, старая негритянка и ее брат - они образовали полукруг перед кирпичным очагом, в котором тлел слабый огонь - древний символ человеческого единения и солидарности.
- Он будет дома послезавтра, тетушка Молли, - сказал Стивенс.
Старая негритянка даже не взглянула на него, она ни разу не посмотрела в его сторону.
- Он умер, - сказала она. - Он жертва фараонова.
- Воистину так, Господи, - сказал Уоршем. - Жертва фараонова.
- Продали, продали моего Вениамина, - сказала старая негритянка. Продали в Египет.
Она стала медленно раскачиваться взад и вперед в качалке.
- Воистину так, Господи, - сказал Уоршем.
- Будет, - сказала мисс Уоршем. - Будет, Хэмп.
- Я звонил мистеру Эдмондсу, - сказал Стивенс. - Он все подготовит к вашему приезду.
- Рос Эдмондс его продал, - сказала старая негритянка. Она все раскачивалась взад и вперед. - Продал моего Вениамина.
- Будет, - сказала мисс Уоршем. - Будет, Молли. Будет.
- Нет, - сказал Стивенс. - Он не продавал, тетушка Молли. Это не мистер Эдмондс. Мистер Эдмондс...
"Она же не слышит меня", - думал он. Она и не смотрела на него. Ни разу не взглянула.
- Продал моего Вениамина, - повторила она. - Продал в Египет.
- Продал в Египет, - отозвался Уоршем.
- Рос Эдмондс продал моего Вениамина.
- Продал фараону.
- Продал фараону, и теперь он умер.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал Стивенс.
Он стремительно поднялся. Мисс Уоршем тоже поднялась, но он не стал дожидаться и пропускать ее вперед. Быстро, почти бегом, он прошел коридором и даже не зная, следует она за ним или нет. "Сейчас я буду на улице, - думал он. - Там воздух, просторно, есть чем дышать". Затем он услышал позади себя ее шаги - легкие, твердые, энергичные и вместе с тем неторопливые, как и тогда, когда она спускалась по лестнице из его конторы, - а еще дальше голоса:
- Продал моего Вениамина. Продал в Египет.
- Продал в Египет. Воистину так, Господи.
Он почти сбежал с лестницы. Теперь уже было близко, он ощутил, почуял дыхание мирной темноты, теперь он мог вспомнить о вежливости и остановиться, подождать, он обернулся у самой двери и смотрел, как приближается мисс Уоршем, высоко подняв белую голову с высокой старомодной прической, освещенная светом старомодной лампы. Теперь он услышал еще и третий голос, должно быть жены Хэмпа, - чистое и сильное сопрано - оно сопровождало без слов строфы и антистрофы брата и сестры:
- Продали в Египет, и теперь он умер.
- Воистину так, Господи. Продал в Египет.
- Продали в Египет.
- И теперь он умер.
- Продали фараону.
- И теперь он умер.
- Простите, - сказал Стивенс. - Пожалуйста, извините меня. Я не подумал. Не надо было мне приходить.
- Ничего, - сказала мисс Уоршем. - Это наше горе.
А через день солнечным жарким утром катафалк и две
легковые машины ждали прибытия поезда, идущего с севера на юг. На станции собралось больше десятка машин, но только когда поезд подошел, Стивенс и редактор обратили внимание, сколько вокруг народу - и негров и белых.
1 2 3 4