Наши шаги отдавались гулким эхом. Мы шли по коридору, и Кинос показывал открывающиеся направо и налево комнаты – опять же, как в Иолке.
– Здесь ванны.
В этих ваннах можно было искупать целый полк, и притом никаких украшений.
– Опочивальня. Моя комната, комната брата. Отцовские покои, а здесь мы слушаем музыкантов…
Огромные, гулкие залы, заполненные только эхом наших ног. Он так гордился своим творением, все поглядывал, восхищаюсь ли я. Сказал даже:
– Я вложил в этот дворец свое сердце. Здесь я вырос. Здесь мое сердце, Антиох. Правда, я был ребенком, когда жил здесь в Иолке, но я навсегда запомнил его красоту.
Мне стало очень грустно.
Но две комнаты оказались полны жизнью и смертью. Первую он назвал «моя военная палата» – полутемная комната, где на стенах были видны картины войск и кораблей.
В нише стены стояла в шлеме-маске Афина Паллада – покровительница городов. Она холодным взглядом озирала широкий стол, на котором раскинулся маленький остров с дворцом на холме, с пятью широкими бухтами, с берегами, усыпанными крохотными корабликами и палатками и еле видными деревянными фигурками, изображающими осадное войско. Сейчас лишь одна бухта была жива, остальные заброшены и покрыты мусором. Я заметил, что маленький Арго стоял в море у одного из покинутых берегов.
У стола в полных доспехах стояли неподвижные бронзовые статуи в рост человека. Гордый Кинос, так и державший шлем под мышкой, обходил их, представляя как живых людей.
– Это Эней, муж безрассудный, но его ждут великие дела. А вот Пандар и Полидор. Вот лукавый Парис, искусный стрелок из лука. Узнаешь Гектора? Когда его кровь кипит, ему нет преграды. Достойные, это Антиох, странник, волшебник, друг моего отца, искатель приключений и мой гость.
Совершенные бронзовые образы, эти отражения троянских героев, рябили в глазах отблесками желтоватого света от переливчатых, подвижных стенных росписей. Их прищуренные в задумчивости глаза не отрывались от поля военной игры.
Кинос махнул рукой в сторону богини:
– Афина Паллада. Она тут надзирает за всем. Защитница городов и воинов. Сколько я ни стараюсь сделать ей лицо, всегда остается под маской! Но взгляни ей в глаза, Антиох. Она смотрит и слышит. Это моя военная палата. Здесь я замыслил и обдумал вторжение в ту часть Страны Призраков, что была похищена у нас встарь. Здесь я объединил войска Мертвых и Нерожденных в армию, способную выйти в мир живущих.
Он ждал ответа, изумленного или выражающего недоверчивое восхищение. Но у меня не осталось времени на игры.
– Почему, – спросил я его, – почему ты, ахеец, грек, своими военачальниками выбрал троянцев? Разве они не враги тебе?
Он, казалось, был удивлен вопросом.
– Но ведь мы всегда так играли в осаду, еще детьми – мы с братом. Уж ты-то должен помнить! Ты часто играл с нами. Я был могучим Гектором или бдительным Парисом, а Тезокор играл за вспыльчивого Ахиллеса или за хитроумного Одиссея. В дальнем дворе мы устроили Трою, и она иногда гибла, а случалось, выдерживала осаду. Мы все делали, согласуясь с чудесными рассказами отца. И разыгрывали осаду под заботливым присмотром матери. Тогда мы и получили свои прозвища. Брат был горяч, вечно готов «прыгнуть через быка», а я задумчив: сны и видения были моими вечными спутниками в ожидании начала войны.
А теперь он обрел собственную войну, настоящую войну – бой за крепость теней, за Тауровинду, отлученную от Страны Призраков прихотливым нравом Извилистой.
– Да, – согласился он, когда я высказал свои мысли. – Я знал, что Мертвым она нужна. Они свирепы и разъярены потерей своих владений. Она была – и есть – особо важна для них. Я не понимаю здешнего потустороннего мира. Мертвые хотели вернуть свои земли, но я не принял в расчет Нерожденных. Для них Тауровинда – владения королей из мира живущих. Они видят в ней свое наследие. Они поторопились бросить меня. Помнишь конец осады? Тот корабль – Арго, я не мог ошибиться. Он пел мне песни былого. Я был поражен, загрустил. Пришлось оставить поле битвы. И еще он обратился к вождю Нерожденных. Внушил ему волю обратиться против нас. Так что теперь они поджидают меня там, внизу.
Краткий миг печали миновал. Он просветлел, взглянул на населенный берег:
– Я покажу. Идем со мной! Лучшая комната еще впереди.
Он вывел меня в коридор, который, как мне помнилось, вел в то самое святилище Медеи, где она разыграла убийство сыновей. Меня нелегко поразить, но вид решетки бронзовых ворот, в точности повторявших те, что запирали вход в святилище, заставил меня вздрогнуть. Они поднимались высоко над головами, сияя в лучах солнца, проникавших в отверстие потолка. Подробные картины сражений: кораблей в море и несущихся в атаку колесниц, двигались, жили, как и картины в военной палате. При его приближении ворота открылись, и мы перешли изогнутый аркой мосток, высеченный все из того же безупречно гладкого мрамора, в котором, мне на счастье, были выбиты ступени. Мост изогнулся над бездонной пустотой, над серой бездной, где из неизмеримой глубины мерцал свет, доносились раскаты грома и гулкие вздохи. Я не сразу узнал в этих звуках отдаленный рокот морских волн.
Кинос прошествовал по мосту со шлемом под мышкой, через плечо гордо и радостно поглядывая на меня. Он наслаждался моим удивлением.
– Это еще до меня было, – заметил он на ходу, заглядывая в бездну. – Я выстроил вокруг дворец. Но этот провал и мост над ним создали руки посильнее моих. Боги, должно быть. Великий был труд. Здесь мне легче было строить. Там внизу – море, но такого моря и вообразить невозможно. Я видел его однажды отраженным в щите в подземном святилище. И еще есть места, где оно говорит сквозь землю. Чудовищные создания плавают в нем. А может, чудесные? – Он снова оглянулся. – Наверно, это зависит от того, как посмотреть.
Мальчик, который видел сны за всю Грецию.
Мне вспомнились слова Ясона, брошенные им в гневе в темном сыром доме Урты, в Тауровинде.
Да, Кинос много совершенствовался в этом искусстве.
И все же он не создал ничего.
Перед нами поднимались новые ворота, уже не бронзовые, а железные, покрытые ржавчиной. И они открылись перед нами. Кинос указал мне на алтарь и гробницу, созданную им для родителей.
Два изваяния, стоявшие рука об руку, глядели на нас сверху вниз: Ясон и Медея. Лица благосклонны, одеяния для радости, не для битвы. Колхидская волшебница Медея изваяна не в тяжелой мантии, не под покрывалом, обычно скрывавшем ее лицо, – в простом платье, украшенном травами и ожерельем из крошечных чашечек, в каких она растирала порошки. Ясон, каким запомнился он маленькому Киносу: еще юный лицом и взглядом, с легкой бородкой, широкоплечий, с волосами, убранными под венчик.
Оба были сделаны из железа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Здесь ванны.
В этих ваннах можно было искупать целый полк, и притом никаких украшений.
– Опочивальня. Моя комната, комната брата. Отцовские покои, а здесь мы слушаем музыкантов…
Огромные, гулкие залы, заполненные только эхом наших ног. Он так гордился своим творением, все поглядывал, восхищаюсь ли я. Сказал даже:
– Я вложил в этот дворец свое сердце. Здесь я вырос. Здесь мое сердце, Антиох. Правда, я был ребенком, когда жил здесь в Иолке, но я навсегда запомнил его красоту.
Мне стало очень грустно.
Но две комнаты оказались полны жизнью и смертью. Первую он назвал «моя военная палата» – полутемная комната, где на стенах были видны картины войск и кораблей.
В нише стены стояла в шлеме-маске Афина Паллада – покровительница городов. Она холодным взглядом озирала широкий стол, на котором раскинулся маленький остров с дворцом на холме, с пятью широкими бухтами, с берегами, усыпанными крохотными корабликами и палатками и еле видными деревянными фигурками, изображающими осадное войско. Сейчас лишь одна бухта была жива, остальные заброшены и покрыты мусором. Я заметил, что маленький Арго стоял в море у одного из покинутых берегов.
У стола в полных доспехах стояли неподвижные бронзовые статуи в рост человека. Гордый Кинос, так и державший шлем под мышкой, обходил их, представляя как живых людей.
– Это Эней, муж безрассудный, но его ждут великие дела. А вот Пандар и Полидор. Вот лукавый Парис, искусный стрелок из лука. Узнаешь Гектора? Когда его кровь кипит, ему нет преграды. Достойные, это Антиох, странник, волшебник, друг моего отца, искатель приключений и мой гость.
Совершенные бронзовые образы, эти отражения троянских героев, рябили в глазах отблесками желтоватого света от переливчатых, подвижных стенных росписей. Их прищуренные в задумчивости глаза не отрывались от поля военной игры.
Кинос махнул рукой в сторону богини:
– Афина Паллада. Она тут надзирает за всем. Защитница городов и воинов. Сколько я ни стараюсь сделать ей лицо, всегда остается под маской! Но взгляни ей в глаза, Антиох. Она смотрит и слышит. Это моя военная палата. Здесь я замыслил и обдумал вторжение в ту часть Страны Призраков, что была похищена у нас встарь. Здесь я объединил войска Мертвых и Нерожденных в армию, способную выйти в мир живущих.
Он ждал ответа, изумленного или выражающего недоверчивое восхищение. Но у меня не осталось времени на игры.
– Почему, – спросил я его, – почему ты, ахеец, грек, своими военачальниками выбрал троянцев? Разве они не враги тебе?
Он, казалось, был удивлен вопросом.
– Но ведь мы всегда так играли в осаду, еще детьми – мы с братом. Уж ты-то должен помнить! Ты часто играл с нами. Я был могучим Гектором или бдительным Парисом, а Тезокор играл за вспыльчивого Ахиллеса или за хитроумного Одиссея. В дальнем дворе мы устроили Трою, и она иногда гибла, а случалось, выдерживала осаду. Мы все делали, согласуясь с чудесными рассказами отца. И разыгрывали осаду под заботливым присмотром матери. Тогда мы и получили свои прозвища. Брат был горяч, вечно готов «прыгнуть через быка», а я задумчив: сны и видения были моими вечными спутниками в ожидании начала войны.
А теперь он обрел собственную войну, настоящую войну – бой за крепость теней, за Тауровинду, отлученную от Страны Призраков прихотливым нравом Извилистой.
– Да, – согласился он, когда я высказал свои мысли. – Я знал, что Мертвым она нужна. Они свирепы и разъярены потерей своих владений. Она была – и есть – особо важна для них. Я не понимаю здешнего потустороннего мира. Мертвые хотели вернуть свои земли, но я не принял в расчет Нерожденных. Для них Тауровинда – владения королей из мира живущих. Они видят в ней свое наследие. Они поторопились бросить меня. Помнишь конец осады? Тот корабль – Арго, я не мог ошибиться. Он пел мне песни былого. Я был поражен, загрустил. Пришлось оставить поле битвы. И еще он обратился к вождю Нерожденных. Внушил ему волю обратиться против нас. Так что теперь они поджидают меня там, внизу.
Краткий миг печали миновал. Он просветлел, взглянул на населенный берег:
– Я покажу. Идем со мной! Лучшая комната еще впереди.
Он вывел меня в коридор, который, как мне помнилось, вел в то самое святилище Медеи, где она разыграла убийство сыновей. Меня нелегко поразить, но вид решетки бронзовых ворот, в точности повторявших те, что запирали вход в святилище, заставил меня вздрогнуть. Они поднимались высоко над головами, сияя в лучах солнца, проникавших в отверстие потолка. Подробные картины сражений: кораблей в море и несущихся в атаку колесниц, двигались, жили, как и картины в военной палате. При его приближении ворота открылись, и мы перешли изогнутый аркой мосток, высеченный все из того же безупречно гладкого мрамора, в котором, мне на счастье, были выбиты ступени. Мост изогнулся над бездонной пустотой, над серой бездной, где из неизмеримой глубины мерцал свет, доносились раскаты грома и гулкие вздохи. Я не сразу узнал в этих звуках отдаленный рокот морских волн.
Кинос прошествовал по мосту со шлемом под мышкой, через плечо гордо и радостно поглядывая на меня. Он наслаждался моим удивлением.
– Это еще до меня было, – заметил он на ходу, заглядывая в бездну. – Я выстроил вокруг дворец. Но этот провал и мост над ним создали руки посильнее моих. Боги, должно быть. Великий был труд. Здесь мне легче было строить. Там внизу – море, но такого моря и вообразить невозможно. Я видел его однажды отраженным в щите в подземном святилище. И еще есть места, где оно говорит сквозь землю. Чудовищные создания плавают в нем. А может, чудесные? – Он снова оглянулся. – Наверно, это зависит от того, как посмотреть.
Мальчик, который видел сны за всю Грецию.
Мне вспомнились слова Ясона, брошенные им в гневе в темном сыром доме Урты, в Тауровинде.
Да, Кинос много совершенствовался в этом искусстве.
И все же он не создал ничего.
Перед нами поднимались новые ворота, уже не бронзовые, а железные, покрытые ржавчиной. И они открылись перед нами. Кинос указал мне на алтарь и гробницу, созданную им для родителей.
Два изваяния, стоявшие рука об руку, глядели на нас сверху вниз: Ясон и Медея. Лица благосклонны, одеяния для радости, не для битвы. Колхидская волшебница Медея изваяна не в тяжелой мантии, не под покрывалом, обычно скрывавшем ее лицо, – в простом платье, украшенном травами и ожерельем из крошечных чашечек, в каких она растирала порошки. Ясон, каким запомнился он маленькому Киносу: еще юный лицом и взглядом, с легкой бородкой, широкоплечий, с волосами, убранными под венчик.
Оба были сделаны из железа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84