Человек отступил, и на освободившиеся места повсюду, в щели камней, сквозь асфальт на дороге, вторглась природа. Город-призрак. Пальмы. Голые стволы эвкалиптов. Зелень, плесень и запустение в некогда блестящем курорте — жемчужине побережья. Дорога здесь и там перегорожена бетонными плитами. На плитах поверху расползшиеся мешки с песком. Абхазские добровольцы отбили Гагры 30 сентября — 1 октября. Бои были тяжелые. Особенно у здания отделения милиции и у торгового центра. Торговый центр разбит, внутренности выгорели. В санатории имени XVII партсъезда разместились солдаты. У подбитого БРДМа — две большие свиньи и поросенок. Что-то вынюхивают. Город выглядит необитаемым.
Выехав из Гагр, чуть дальше вынуждены свернуть, уже в Гудаутском районе, с асфальтового шоссе на проселочную колею: часть шоссе используется как аэропорт. Военный аэродром существует. Он ниже, у моря, но войска СНГ, как известно, придерживаются нейтралитета.
Сцена на холме. У свежей могилы сидит старая женщина в черном, у ног ее небольшой костер. В селе Лыхны во дворах могилы, огороженные шестами. На могилах венки и цветы с лентами. В садах дозревают последние дни хурма, мандарины, гранаты. «Но страданья и ужас под пальмами», — вспомнил я строку забытого мной поэта.
2
Гудаута. На перекрестке улиц Ленина и Фрунзе: беженцы, солдаты, местные жители. Нервничают, разговаривают, обмениваются новостями и слухами. Якобы в ночь со 2 на 3 ноября в районе Нового Афона диверсионная группа противника высадила десант. Подымаюсь в здание администрации, в пресс-центр на второй этаж. Представляюсь. Спрашиваю о диверсионной группе. Нет, сведения эти не подтвердились. Делаю заявку на пропуск в зону военных действий. Выхожу. Под магнолиевыми деревьями бурлит толпа. Проходят дети, много-много детей с дорожными сумками, и женщины (в черных одеждах) с чемоданами. Их только что доставили из осажденного шахтерского города Ткварчели вертолетом. Прислушиваюсь к тому, что говорят абхазцы. «В Очамчирах «они» (войска Госсовета Грузии. — Э. Д. ) посадили наших женщин и детей на танки… Шеварднадзе заявил, что первым пойдет добровольцем воевать в Абхазию… Таиф Аджа, поэт, пропал на оккупированной территории…»
С заявкой на пропуск иду в военную комендатуру Абхазии. Сопровождает меня главный редактор газеты «Республика Абхазия» Виталий Чамагуа. Его «прикрепили» ко мне. Чамагуа издавал газету в Сухуми. В Гудауте он беженец. Даже одежда на нем чужая. Ушел из Сухуми в рубашке с коротким рукавом. В комендатуре мне выдают пропуск. Четвертый военный пропуск за год, ибо это моя четвертая война за год.
В доме, где я остановился, есть еще гость, увы, не добровольный, как я, но беженец, народный поэт и прозаик Баграт Шинкуба. Он в Гудауте, а семья его потерялась где-то между Сочи и Новороссийском. Патриарх абхазской литературы, 76 лет, Шинкуба мужественно переносит беды. За гостеприимным столом наших хозяев Казбека и Нади он рассказывает мне об истории Абхазии. Христианство абхазы приняли еще в IV веке! Абхазское царство в IX веке было могущественным государством… От истории переходим к насущным проблемам. Вся Абхазия «болеет», оказывается, в матче Буш—Клинтон за Клинтона! Потому что Клинтон обещал исключить Грузию из ООН.
Ночью дребезжат стекла. Канонада. На кровати рядом спит бывший зампрокурора Абхазии и крепко храпит. Поворочавшись, я все же засыпаю. Солдаты все храпят, и я уже привык за этот год к казармам. Привык к ясному, свободному воздуху войны. Оказавшись в Париже, бываю всякий раз поражен кастрированной банальностью мирной жизни. Она безвкусна, как дистиллированная вода.
Утром иду в пресс-центр. Пока жду машину, поехать на командный пункт полковника Сергея Дбара, в Нижние Эшеры, разговариваю с певцом и композитором Тото Аджапуа. Он, его жена и одиннадцатилетний сын двадцать дней скрывались в Сухуми у русских соседей. «Мой дом у Красного моста разграблен, бумаги мои сожжены, кассеты разворованы… Все взяли в доме… Даже обои содрали… стреляют в музыку, стреляют в Историю…» 28 сентября Аджапуа и его семья были обменяны на троих грузин…
Наш шофер Лев Авесба тщательно объезжает убитую прямо на дороге лошадь. Труп грызут две собаки, и над ними кружат, примериваясь, несколько стервятников. На командном пункте в Нижних Эшерах полковник Дбар склонился над рацией. «Моряк, я Дуб, слушаю тебя», — исходит из рации. «Идет тяжелый вязкий бой в районе Шрома (село в горах, севернее Сухуми)», — объясняет полковник. Меня поражает точность его определений: «тяжелый и вязкий». Из рации слышно сквозь хрип помех и шум боя: «Плуг, я Дуб…» Полковник берет микрофон: «Плуг, не вмешивайтесь, пускай Дуб работает». Спрашиваю, какие силы у противника в Шроме. «Установки «Град», «Алазань», вертолеты МИ—24, 152-миллиметровые гаубицы. А у нас лишь легкое вооружение», — с горечью констатирует полковник. (И слова его подтверждаются тем, что шофер наш, он же мой телохранитель, вооружен револьвером такой допотопной марки, что кажется самодельным.) ««Град» накрывает семь гектаров», — задумчиво добавляет он. Спрашиваю: «На какой высоте находится Шром?» — «Разные высоты… 486 метров, 789 метров, 920 метров…» — считывает он с карты. «Воюют ли русские на его участке?» — «Воюют, около ста человек». Я прошу провести меня на передовую. «Нельзя», — отвечает командующий.
Далее я приведу репортаж третьего лица, Чамагуа, в «Республике Абхазия» за 2–6 ноября.
«Командующий дорожит временем. Затем он предупреждает нас, что здесь небезопасно, противник пеленгует рацию и может накрыть артобстрелом (что, как мы узнали позже, и случилось). Эдуард Лимонов в ответ просится на передовую. Командующий замечает, что на данный момент на передний край не могут попасть и штабные офицеры — очень плотный огонь».
Упрямый, я портил кровь командующему не затем, чтобы глупо лезть под снаряды, но чтобы поговорить с солдатами на передовой, и в первую очередь с русскими. Я вырвал-таки у полковника разрешение на посещение артиллерийских позиций на одной из сопок в районе горы Верещагина.
Буйная зелень. Заросли мандариновых и апельсиновых деревьев. Пальмы. Идем, срывая с веток мандарины. Вдалеке море. Романтический пейзаж субтропического рая. Солнце. Близкие разрывы. Дальше цитирую моего спутника Чамагуа по той же газете.
«Не успели поздороваться с бойцами, как пришлось нам прыгать в блиндаж — начался обстрел гаубицами и танками. Пока шел обстрел, смотрели панораму города (Сухуми. — Э.Л.) с горящими домами сразу за рекой Гидаспа… Попрощавшись с бойцами, только начали спускаться вниз, как снова артобстрел. Пришлось залечь минут на пятнадцать. Но, кажется, пронесло. Огонь стал реже, потом был перенесен на другое направление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Выехав из Гагр, чуть дальше вынуждены свернуть, уже в Гудаутском районе, с асфальтового шоссе на проселочную колею: часть шоссе используется как аэропорт. Военный аэродром существует. Он ниже, у моря, но войска СНГ, как известно, придерживаются нейтралитета.
Сцена на холме. У свежей могилы сидит старая женщина в черном, у ног ее небольшой костер. В селе Лыхны во дворах могилы, огороженные шестами. На могилах венки и цветы с лентами. В садах дозревают последние дни хурма, мандарины, гранаты. «Но страданья и ужас под пальмами», — вспомнил я строку забытого мной поэта.
2
Гудаута. На перекрестке улиц Ленина и Фрунзе: беженцы, солдаты, местные жители. Нервничают, разговаривают, обмениваются новостями и слухами. Якобы в ночь со 2 на 3 ноября в районе Нового Афона диверсионная группа противника высадила десант. Подымаюсь в здание администрации, в пресс-центр на второй этаж. Представляюсь. Спрашиваю о диверсионной группе. Нет, сведения эти не подтвердились. Делаю заявку на пропуск в зону военных действий. Выхожу. Под магнолиевыми деревьями бурлит толпа. Проходят дети, много-много детей с дорожными сумками, и женщины (в черных одеждах) с чемоданами. Их только что доставили из осажденного шахтерского города Ткварчели вертолетом. Прислушиваюсь к тому, что говорят абхазцы. «В Очамчирах «они» (войска Госсовета Грузии. — Э. Д. ) посадили наших женщин и детей на танки… Шеварднадзе заявил, что первым пойдет добровольцем воевать в Абхазию… Таиф Аджа, поэт, пропал на оккупированной территории…»
С заявкой на пропуск иду в военную комендатуру Абхазии. Сопровождает меня главный редактор газеты «Республика Абхазия» Виталий Чамагуа. Его «прикрепили» ко мне. Чамагуа издавал газету в Сухуми. В Гудауте он беженец. Даже одежда на нем чужая. Ушел из Сухуми в рубашке с коротким рукавом. В комендатуре мне выдают пропуск. Четвертый военный пропуск за год, ибо это моя четвертая война за год.
В доме, где я остановился, есть еще гость, увы, не добровольный, как я, но беженец, народный поэт и прозаик Баграт Шинкуба. Он в Гудауте, а семья его потерялась где-то между Сочи и Новороссийском. Патриарх абхазской литературы, 76 лет, Шинкуба мужественно переносит беды. За гостеприимным столом наших хозяев Казбека и Нади он рассказывает мне об истории Абхазии. Христианство абхазы приняли еще в IV веке! Абхазское царство в IX веке было могущественным государством… От истории переходим к насущным проблемам. Вся Абхазия «болеет», оказывается, в матче Буш—Клинтон за Клинтона! Потому что Клинтон обещал исключить Грузию из ООН.
Ночью дребезжат стекла. Канонада. На кровати рядом спит бывший зампрокурора Абхазии и крепко храпит. Поворочавшись, я все же засыпаю. Солдаты все храпят, и я уже привык за этот год к казармам. Привык к ясному, свободному воздуху войны. Оказавшись в Париже, бываю всякий раз поражен кастрированной банальностью мирной жизни. Она безвкусна, как дистиллированная вода.
Утром иду в пресс-центр. Пока жду машину, поехать на командный пункт полковника Сергея Дбара, в Нижние Эшеры, разговариваю с певцом и композитором Тото Аджапуа. Он, его жена и одиннадцатилетний сын двадцать дней скрывались в Сухуми у русских соседей. «Мой дом у Красного моста разграблен, бумаги мои сожжены, кассеты разворованы… Все взяли в доме… Даже обои содрали… стреляют в музыку, стреляют в Историю…» 28 сентября Аджапуа и его семья были обменяны на троих грузин…
Наш шофер Лев Авесба тщательно объезжает убитую прямо на дороге лошадь. Труп грызут две собаки, и над ними кружат, примериваясь, несколько стервятников. На командном пункте в Нижних Эшерах полковник Дбар склонился над рацией. «Моряк, я Дуб, слушаю тебя», — исходит из рации. «Идет тяжелый вязкий бой в районе Шрома (село в горах, севернее Сухуми)», — объясняет полковник. Меня поражает точность его определений: «тяжелый и вязкий». Из рации слышно сквозь хрип помех и шум боя: «Плуг, я Дуб…» Полковник берет микрофон: «Плуг, не вмешивайтесь, пускай Дуб работает». Спрашиваю, какие силы у противника в Шроме. «Установки «Град», «Алазань», вертолеты МИ—24, 152-миллиметровые гаубицы. А у нас лишь легкое вооружение», — с горечью констатирует полковник. (И слова его подтверждаются тем, что шофер наш, он же мой телохранитель, вооружен револьвером такой допотопной марки, что кажется самодельным.) ««Град» накрывает семь гектаров», — задумчиво добавляет он. Спрашиваю: «На какой высоте находится Шром?» — «Разные высоты… 486 метров, 789 метров, 920 метров…» — считывает он с карты. «Воюют ли русские на его участке?» — «Воюют, около ста человек». Я прошу провести меня на передовую. «Нельзя», — отвечает командующий.
Далее я приведу репортаж третьего лица, Чамагуа, в «Республике Абхазия» за 2–6 ноября.
«Командующий дорожит временем. Затем он предупреждает нас, что здесь небезопасно, противник пеленгует рацию и может накрыть артобстрелом (что, как мы узнали позже, и случилось). Эдуард Лимонов в ответ просится на передовую. Командующий замечает, что на данный момент на передний край не могут попасть и штабные офицеры — очень плотный огонь».
Упрямый, я портил кровь командующему не затем, чтобы глупо лезть под снаряды, но чтобы поговорить с солдатами на передовой, и в первую очередь с русскими. Я вырвал-таки у полковника разрешение на посещение артиллерийских позиций на одной из сопок в районе горы Верещагина.
Буйная зелень. Заросли мандариновых и апельсиновых деревьев. Пальмы. Идем, срывая с веток мандарины. Вдалеке море. Романтический пейзаж субтропического рая. Солнце. Близкие разрывы. Дальше цитирую моего спутника Чамагуа по той же газете.
«Не успели поздороваться с бойцами, как пришлось нам прыгать в блиндаж — начался обстрел гаубицами и танками. Пока шел обстрел, смотрели панораму города (Сухуми. — Э.Л.) с горящими домами сразу за рекой Гидаспа… Попрощавшись с бойцами, только начали спускаться вниз, как снова артобстрел. Пришлось залечь минут на пятнадцать. Но, кажется, пронесло. Огонь стал реже, потом был перенесен на другое направление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52