Последней проблемой, о которой стоит поговорить прежде, чем рассматривать «здание реформ» в целом и рассуждать об особенностях этого здания, является вопрос о проектах конституционного устройства России. Поднятый в начале XIX века Александром I, он буквально витал в воздухе в 1860-1870-х годах, постоянно натыкаясь на нежелание, боязнь Александра II делиться властью с обществом. А откуда у него, скажите на милость, могло возникнуть такое желание или вообще твердая и взвешенная линия поведения по данному поводу? К. Д. Кавелин, имея в виду российскую интеллигенцию, говорил об «отсутствии между поколениями умственной и нравственной преемственности». А была ли такая преемственность у российских монархов XVIII-XIX веков? Не будем забывать, что в эти столетия не всегда соблюдалась даже физическая преемственность власти, то есть переход престола к безусловно законному наследнику. А что уж говорить о сути правления!
Петр I подвергает ломке традиционный государственный аппарат, Церковь, социальные отношения, элементы культуры. Преемники Петра, не говоря об этом вслух, потихоньку хоронят его политическое наследие просто потому, что оказываются не в силах освоить его и продолжить начатое монархом-реформатором. Павел I старается разрушить все, созданное матерью-императрицей. Александр I отказывается от отцовских методов управления страной. Николай I, считая проекты брата гибельной утопией, доводит до абсурда попытки лично проконтролировать все стороны жизни общества. Наконец, Александр II, пусть и под давлением обстоятельств, вынужден отказаться от милой его сердцу отцовской системы руководства нацией и пуститься в самостоятельное плавание. Стоит ли тут говорить о серьезной преемственности власти, о продолжении глубокой традиции во внутренней и внешней политике?
К тому же вопрос о конституционной монархии в России в XIX веке – это вопрос не только об уступках со стороны трона, но и о самостоятельности, зрелости, «политичности» дворянского общества. Именно дворянского общества, как наиболее свободного, грамотного, состоятельного и организованного. А это общество, коли называть вещи своими именами, давно продало право реально участвовать в политической жизни государства если не за чечевичную похлебку, то за нечто немногим более ценное. На протяжении всего XVIII века первое сословие активно боролось лишь за свое освобождение от обязательной государственной службы и за сохранение монополии на владение крепостными крестьянами. Жалованная грамота дворянству 1785 года удовлетворила его желания, но после ее появления выяснилось некое парадоксальное обстоятельство. Оказалось, что призывы к более энергичной службе монарху, звучавшие с трона, означали усиление зависимости самодержца от дворянства, освобождение же первого сословия от обязательной службы вело к автоматическому отстранению его от участия в политических делах и усилению единоличной власти императора. А теперь подумаем, мог ли Александр II отважиться на то, чтобы вместе с крепостным правом отнять у этого сословия еще и право не служить, дарованное Екатериной II, причем дарованное по настоянию самого дворянства?
Может быть, именно поэтому проекты, хотя бы отчасти напоминавшие конституционные, воспринимались им с обидой, недоверием, страхом (во всяком случае, император всегда мог сделать вид, что им движут именно эти мотивы). Что же касается страха, то боялся он отнюдь не за себя. В 1862 году П. А. Валуев записал свою беседу с Александром II: «Государь долго говорил о современном положении дел и о моих предложениях насчет преобразования Государственного Совета. Он повторил однажды уже сказанное, что противится установлению конституции не потому, что дорожит властью, но потому, что убежден, что это принесло бы несчастье России и привело бы к ее распаду». Этот разговор не помешал Валуеву через год подать монарху записку с предложением созвать съезд государственных гласных (депутатов) и наделить его законосовещательными правами. В 1866 году великий князь Константин Николаевич посоветовал брату учредить совещательное собрание из 46 лиц: 35 представителей губернских земств и 11 – от крупных городов. Оба проекта остались, и мы можем догадаться почему, без высочайшего ответа.
Потребовались тяжелые испытания, война правительства с революционным народничеством не на жизнь, а на смерть, чтобы «верхи» начали осознавать необходимость политических изменений в стране. Еще в 1865 году Валуев записал в своем дневнике: «Что и кто теперь Россия? Все сословия разъединены. Внутри них разлад и колебания. Все законы в переделке. Все основы в движении... Один государь теперь представляет и знаменует собой цельность и единство империи. Он один может укрепить пошатнувшееся, остановить колеблющееся, сплотить раздвоившееся...» Как вам кажется, чего в этих словах больше: политического расчета или веры в чудо, которое должно было быть явлено императором, в чудо, которому не оказалось места в реальной жизни? Гораздо более трезво оценивал ситуацию в 1879 году Д. А. Милютин: "Действительно нельзя не признать, что все государственное устройство требует коренной реформы снизу доверху. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже квартального."
Ну а Александр II, он-то мог подняться выше точки зрения полицейских чинов? В 1880 году германский император преисполненный, видимо, родственных чувств, обратился к своему племяннику в России с тем, чтобы предостеречь его от введения в стране представительного правления. Александр Николаевич ответил, что «не только не имеет намерения дать России конституцию, но и впредь, пока жив, не сделает этой ошибки». Вскоре самодержцу вновь пришлось произвести переоценку ценностей. В том же 1880 году провозглашенный диктатором России, а затем назначенный министром внутренних дел генерал М. Т. Лорис-Меликов представил императору проект конституции собственного сочинения.
Граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов являлся в петербургском «свете» и в рядах столичной бюрократии фигурой совершенно случайной. Он сам рассказывал друзьям, что его отец был человеком полудиким, едва умевшим подписать по-армянски свою фамилию. В 11 лет Михаила отвезли в Петербург, в «большую конюшню», как ласково называли юнкерское кавалерийское училище его воспитанники. По окончании училища Лорис-Меликов вернулся на Кавказ и стал адъютантом графа М. С. Воронцова, наместника в этом регионе и командующего Кавказским корпусом. Михаил Тариелович приобрел всероссийскую известность во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда возглавляемые им войска держали фронт против турок на Кавказе и взяли ряд стратегически важных крепостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116