Итак, он упражнялся в знакомых ему искусствах, он воспитал целое поколение англичан (Филип Сидни обучался в мортлейкском доме доктора Ди математике, Хокинс* [Хокинс, Джон (1532-1595) - мореплаватель и адмирал, один из творцов военно-морской мощи Елизаветинской Англии. Родственник Фрэнсиса Дрейка и его «подельник» в нескольких работорговых экспедициях.] и Фробишер* [Фробишер, Мартин (ок. 1535-1594) - английский мореплаватель, исследователь северо-восточного побережья Канады; открыл залив, носящий его имя. В качестве вице-адмирала участвовал в вест-индской экспедиции Фрэнсиса Дрейка (1585).] заходили к нему взглянуть на карты); он ходил ко двору, а будучи на континенте, держал глаза и уши открытыми и обо всем, что увидел и услышал, отписывал Уолсингему* [Уолсингем, Фрэнсис (ок. 1532-1590) - государственный секретарь, глава службы разведки и контрразведки, зять Филипа Сидни; раскрыл несколько заговоров, направленных на убийство или свержение Елизаветы I и возвращение Англии в лоно католицизма.]; он шлифовал зеркала и составлял эликсиры, он растил детей и возделывал свой сад. А про себя раз за разом натыкался на непреодолимый барьер, за которым беседовали меж собой ангелы.
Одним из способов прорваться через этот барьер он считал двери, открытые горнему миру в душах других людей.
После долгих штудий он научился распознавать в людях наличие таких дверей, хотя при всем желании не смог бы выстроить стройной системы признаков, по которым он делал соответствующий вывод.
Это было нечто вроде шестого чувства. У доктора Ди просто складывалось впечатление, что случайно встретившийся ему человек - мальчик, которого он обучал математике, или молодой священник, заходивший за книгами, - находится не совсем в той самой точке, в которой он, судя по данным пяти органов чувств, должен сейчас находиться; а еще иногда он чувствовал что-то вроде слабого сквознячка, которого никто, кроме него, не чувствовал.
Человек не мог заслужить подобного свойства или добиться его, он всего-то навсего должен был случайно (впрочем, доктор Ди не верил в случайности такого рода) появиться на свет при нужном сочетании факторов - и дверь в инобытие рождалась вместе с ним, как родимое пятно; а не то человек становился одержимым этой дверью, как приступами падучей. С величайшими предосторожностями (ибо сколь бы ясно доктор Ди ни видел разницы между собственными изысканиями и гнусным шарлатанством дешевых магов, другие далеко не всегда замечали - или не хотели замечать - подобного рода различия) он выискивал странных людей, выслушивал их и усаживал перед зеркалами и кристаллами, чтобы дать им возможность увидеть то, что они способны увидеть.
Вся эта сварливая лондонская братия, дистилляторы эликсиров, составители гороскопов, торговцы воздухом и университетские горлопаны, прекрасно знали, что доктор Ди сторицей отплатит тому, кто доставит ему подобного человека, если только человек этот окажется взаправдашним ясновидцем, а шарлатанов доктор Ди видит за милю, насквозь; если кого и можно было в этой компании обвести вокруг пальца, то уж, во всяком случае, не доктора Ди. Однако при всем том он знал - и очень переживал по этому поводу, - что обрести дорогу в ангельские миры возможно отнюдь не только через человека честного и благочестивого. И если человек пытается обмануть тебя ложным возглашением видений, это еще не значит, что он не способен видеть их всерьез.
Так же, как Ее Величество - а она не любила, если об этом ей напоминал кто-то другой, кроме ее личного мудреца и чародея, который проследил ее родословную (а заодно и свою собственную) вплоть до короля Артура, - Джон Ди был валлийцем; так же, как Ее Величеству, ему был ведом груз чувства, называемого в Уэллсе hiraeth, ни надеждой, ни тоской, ни откровением, ни воспоминанием, но чем-то средним между всеми этими чувствами, томлением, которое промывает душу насквозь - как теплым летним дождем. Ему было пятьдесят шесть, когда холодным мартовским вечером в его дом в Мортлейке доставили из валлийских пустошей некоего молодого человека.
К тому моменту мудрец ждал его уже целых де лет, хотя внешность чужака оказалась для него полной неожиданностью; не догадывался он и о том, что на ближайшие несколько недель, месяцев и даже лет он привяжется (узами, исходящими от самих благословенных во Господе архангелов) к этому ясновидцу и что связь между ними установится куда более интимная и тайная, чем между ним и его же собственной, нежно обожаемой женой.
Начать с того, что у него, у этого молодого человека, не было имени; или, вернее, имен у него было несколько, и сам он между отсутствием имени и множеством имен не видел особой разницы. То имя, с которым он вырос, было фикцией, поскольку воспитывался он в семье человека, которому вполне мог доводиться - а мог и не доводиться - внебрачным сыном; другой же родни он не знал. От этого имени он избавился и пользовался теперь другим, тоже не настоящим: теперь его звали Толбот, именем героя* [Речь о Джоне Толботе, трафе Шрюсбери (ок. 1384-1453), английском главнокомандующем на последнем этапе Столетней войны.], хотя выбрал он его вовсе не по этой причине, а по чистой случайности - увидел в церкви на памятной доске, а ему как раз нужна была новая фамилия.
Именно как мистер Толбот он был известен Кларксону и Чарльзу Следу и всем тем лондонцам, с которыми жил и сиживал в тавернах; Эдвард Толбот из... бог весть откуда, поскольку жил он то у одного приятеля, то у другого, пока не разражалась очередная ссора или пока не находился новый, более многообещающий приятель; именно как Эдварда Толбота Кларксон и представил его доктору Ди.
А еще у него не было ушей; вместо ушей у него были Два шрама и две маленькие приросшие краями шишечки над ушными отверстиями, и, чтобы скрыть их, он, практически не снимая, носил облегающую черную шапочку, отчего вид у него делался весьма ученый, или по крайней мере старорежимный, как у доктора времен королевы Марго. Ушей он лишился в городе, название которого напрочь позабыл, за преступление (фальшивомонетничество, или еще того хуже, или, нет, совсем в другом роде), которого он не совершал, но в котором его облыжно обвинили благодаря невежеству и злобным наветам толпы, но истинной истории происшедшего - или той версии, которую он бы счел истинной историей происшедшего, - он не рассказывал никому, даже самому себе. Все это случилось с ним уже после того, как он оставил Оксфорд, где степени он так и не получил, а уехать был вынужден еще из-за одной истории, которую он тоже не хотел или не мог рассказать так, чтобы ее понял хоть кто-нибудь; много лет спустя доктор Ди так и не смог восстановить ее целиком, хотя то и дело слышал какие-то отрывки и обрывки. В тот мартовский вечер, когда тучи мчались мимо лупы, как быстроходные пинасы при свежем ветре, и когда Кларксон привез его по реке в Мортлейк, ему было двадцать семь лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144