А если шары наши остановятся вдали от источника, мы погибнем. Ты, наверное, хочешь меня спросить, почему мы не можем отправить с тобой нескольких корров, чтобы они проверили твой рассказ.
— Допустим.
— Ты разочаровываешь меня. Это очевидно. Несколько корров, да еще в твоей компании, станут легкой добычей эллов. Эллов ведь сотни, и они в своей слепоте ненавидят нас. Нас, которые желают им только добра.
Что это, думал я, просто привычка к демагогии или неживые искренне верят в свою ложь?
— Вы желаете им добра?
— Конечно.
— И посылаете корров, чтобы они убивали трехглазых?
— С болью, пришелец. Это вынужденная мера, чтобы разрушить Семью и освободить эллов от ее оков.
— Это единственное, что движет вами?
— Разумеется.
— А вовсе не стремление заполучить новый сильный источник, настолько сильный, что он подымает трехглазый в воздух?
Неживой помолчал, и я почувствовал, как белые браслеты на моих руках и ногах начали сжиматься: Боль была такой сильной, что я застонал. Еще мгновение, пронеслась мысль, и я услышу хруст своих костей. Браслеты слегка ослабили свою мертвую хватку.
— Ты опасное существо, — задумчиво сказал неживой. — Я начинаю жалеть, что затеял этот разговор.
— Конечно. Некому было бы тогда беспокоить вас правдой. Вы бы лгали так спокойно и долго, что в конце концов сами бы поверили в свою ложь. Это бывает. Для некоторых лучший способ верить в свое благородство — это поверить в свою ложь.
— Для чего ты это говоришь, Юуран? Я перестаю тебя понимать. Ты ведь не животное, ты принадлежишь к разумной расе. Ты боишься боли. Ты застонал, когда я слегка сжал кольца. Твой разум способен строить логические схемы и проектировать их в будущее. Ты понимаешь, что, оскорбляя меня, ты рискуешь вызвать у меня желание еще раз сжать кольца еще сильнее. Так, пришелец?
— Так.
— Для чего же ты тогда тычешь мне в нос свои ядовитые выдумки?
— У меня есть один шанс уйти отсюда живым. Для этого вы должны поверить мне. Я не корр. Это пусть они засматривают вам в глаза и слушают вас, округлив глаза и раскрыв рот. Я знаю, что вам нужны новые сильные источники. Я знаю, что именно для этого вы ведете настоящую войну против эллов. И не торопись сжимать браслеты, Шестой. Подземелье, в котором спрятаны машины, хранящие сознание двух эбров, насыщено энергией. Я полз по трубе, исследуя развалины, и труба, толстенная труба, прогнулась подо мной, доставив меня на дно колодца. А потом волна невесомости несла меня. Сквозь прозрачные стены я видел мерцание и игру света — для всего этого нужна энергия. Уже после того, как Арроба послал меня к вам, та же труба вынесла меня на поверхность. Для этого тоже потребно много энергии.
Неживой издал какой-то звук, нечто среднее между стоном и рычанием:
— Каждый раз, когда ты произносишь имя моего возлюбленного господина, что-то переворачивается во мне. Даже зная, что его нет, я жажду еще раз услышать это драгоценное имя… Я думаю, ты догадываешься об этом и пользуешься моей слабостью, чтобы продлить себе жизнь.
— Скажи мне, Шестой, ты только что повторил, что считаешь меня существом разумным.
— Да, это так.
— Но объясни тогда, для чего мне, существу, разумному, было приходить к вам, зная, какая встреча меня ожидает. Для чего мне, существу разумному, а, стало быть, знающему, что такое боль, нужно было подвергать свою жизнь смертельной опасности? Я уже задавал этот вопрос, но сейчас мы одни, и у тебя есть время спокойно подумать.
— Вот это и смущает меня…
— Я ведь не мог рассчитывать, что тут же раскрою коррам глаза, и они мгновенно поймут, как вы используете их.
— Пришелец!
— Обожди. Наберись мужества хотя бы ради твоего создателя. Эбры не боялись ничего, даже своей гибели.
— Хорошо, — медленно пробормотал неживой. — Я не буду перебивать тебя. Говори, что хочешь. Но в конце разговора ты пожалеешь, что Хиал не успел разбить тебе голову камнем, потому что я сожму кольца так, что они раздавят твои руки и ноги. Нет, не сразу, пришелец, не сразу, этого ты не заслужил, а медленно, так, чтобы успел тысячи раз проклясть свою судьбу, как проклинали ее мы, пережившие своих господ и творцов.
— Другого я не жду. Я взываю не к твоему благородству, я стучусь в дверь твоего разума, твоего расчета. Назови мне хоть одну причину, побудившую меня прийти сюда, и я буду спокойно ждать своего конца. Хотя бы одно объяснение, неживой, одно, всего одно. Ведь Варда рассказал мне о возмущении корров его словами, моими словами, и намерение передать все вам. Ну, говори, Шестой.
— Я не знаю… Может быть, ты действительно потерял разум.
— Ты не веришь своим словам. Ты знаешь, что я не безумец.
— Я не могу решить. Ты говоришь одновременно и как здравомыслящее существо, и как потерявший разум.
— Отлично, значит, ты не можешь придумать ни одного объяснения моего появления в вашем лагере. Но почему же тогда не допустить, хотя бы на короткое время, что я говорю правду, что я действительно нашел подземелье в Больших развалинах, где находятся машины с сознанием двух эбров? Чем ты рискуешь?
— Нет, пришелец. Это бессмысленно.
— Но почему же? — вскричал я.
— Я уже прикидывал такую возможность, но тут же отверг ее.
— Почему?
— Очень просто. Допустим, ты действительно не лжешь, чтобы спасти свою жизнь. Допустим, ты действительно говорил с эбрами. Допустим. Но для чего тебе идти к нам? Ты же ненавидишь нас за то, что мы делаем с Семьей. Для чего же тебе оказывать нам величайшую услугу? Да что услугу — стать нашим благодетелем. Что ты скажешь на это?
— Наконец-то! Наконец-то мы дошли до главного. Ты прав, Шестой. Я не испытываю к вам особой любви. Мало того, умом своим я понимаю, что и эбры не заслуживают моей любви, ибо безразличие их ко всему, что мешало им мчаться вперед, равнодушие ко всем, кто оказывался на их пути, нам чуждо и отвратительно. Но Арроба сумел, несмотря на все это, внушить, вложить в мой мозг какую-то противоестественную любовь к себе. Она-то и гнала меня к вам.
— Ты хочешь сказать, что полюбил моего незабвенного господина?
— Не я полюбил его, а он заставил меня насильно полюбить его. Против моего желания, против моей воли.
— Так или иначе, но ты любишь его?
— Да.
— Как это похоже на него, — прошептал неживой. — Он никогда никому ничего не приказывал. Он говорил мне: сделай то-то и то-то, и я тотчас же бросался выполнять приказ. Он знал, что все любили его. Я уже тебе, кажется, рассказывал, как ему нравилось менять форму. Один раз он принял даже обличье трехглазого. Когда я увидел трехглазого, входившего в наш дом, я встал на его пути, потому что мой хозяин не любил пророков и презирал их. А трехглазый на моих глазах начал меняться. Сначала исчез третий глаз, потом тело его слегка укоротилось, а черты лица смягчились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Допустим.
— Ты разочаровываешь меня. Это очевидно. Несколько корров, да еще в твоей компании, станут легкой добычей эллов. Эллов ведь сотни, и они в своей слепоте ненавидят нас. Нас, которые желают им только добра.
Что это, думал я, просто привычка к демагогии или неживые искренне верят в свою ложь?
— Вы желаете им добра?
— Конечно.
— И посылаете корров, чтобы они убивали трехглазых?
— С болью, пришелец. Это вынужденная мера, чтобы разрушить Семью и освободить эллов от ее оков.
— Это единственное, что движет вами?
— Разумеется.
— А вовсе не стремление заполучить новый сильный источник, настолько сильный, что он подымает трехглазый в воздух?
Неживой помолчал, и я почувствовал, как белые браслеты на моих руках и ногах начали сжиматься: Боль была такой сильной, что я застонал. Еще мгновение, пронеслась мысль, и я услышу хруст своих костей. Браслеты слегка ослабили свою мертвую хватку.
— Ты опасное существо, — задумчиво сказал неживой. — Я начинаю жалеть, что затеял этот разговор.
— Конечно. Некому было бы тогда беспокоить вас правдой. Вы бы лгали так спокойно и долго, что в конце концов сами бы поверили в свою ложь. Это бывает. Для некоторых лучший способ верить в свое благородство — это поверить в свою ложь.
— Для чего ты это говоришь, Юуран? Я перестаю тебя понимать. Ты ведь не животное, ты принадлежишь к разумной расе. Ты боишься боли. Ты застонал, когда я слегка сжал кольца. Твой разум способен строить логические схемы и проектировать их в будущее. Ты понимаешь, что, оскорбляя меня, ты рискуешь вызвать у меня желание еще раз сжать кольца еще сильнее. Так, пришелец?
— Так.
— Для чего же ты тогда тычешь мне в нос свои ядовитые выдумки?
— У меня есть один шанс уйти отсюда живым. Для этого вы должны поверить мне. Я не корр. Это пусть они засматривают вам в глаза и слушают вас, округлив глаза и раскрыв рот. Я знаю, что вам нужны новые сильные источники. Я знаю, что именно для этого вы ведете настоящую войну против эллов. И не торопись сжимать браслеты, Шестой. Подземелье, в котором спрятаны машины, хранящие сознание двух эбров, насыщено энергией. Я полз по трубе, исследуя развалины, и труба, толстенная труба, прогнулась подо мной, доставив меня на дно колодца. А потом волна невесомости несла меня. Сквозь прозрачные стены я видел мерцание и игру света — для всего этого нужна энергия. Уже после того, как Арроба послал меня к вам, та же труба вынесла меня на поверхность. Для этого тоже потребно много энергии.
Неживой издал какой-то звук, нечто среднее между стоном и рычанием:
— Каждый раз, когда ты произносишь имя моего возлюбленного господина, что-то переворачивается во мне. Даже зная, что его нет, я жажду еще раз услышать это драгоценное имя… Я думаю, ты догадываешься об этом и пользуешься моей слабостью, чтобы продлить себе жизнь.
— Скажи мне, Шестой, ты только что повторил, что считаешь меня существом разумным.
— Да, это так.
— Но объясни тогда, для чего мне, существу, разумному, было приходить к вам, зная, какая встреча меня ожидает. Для чего мне, существу разумному, а, стало быть, знающему, что такое боль, нужно было подвергать свою жизнь смертельной опасности? Я уже задавал этот вопрос, но сейчас мы одни, и у тебя есть время спокойно подумать.
— Вот это и смущает меня…
— Я ведь не мог рассчитывать, что тут же раскрою коррам глаза, и они мгновенно поймут, как вы используете их.
— Пришелец!
— Обожди. Наберись мужества хотя бы ради твоего создателя. Эбры не боялись ничего, даже своей гибели.
— Хорошо, — медленно пробормотал неживой. — Я не буду перебивать тебя. Говори, что хочешь. Но в конце разговора ты пожалеешь, что Хиал не успел разбить тебе голову камнем, потому что я сожму кольца так, что они раздавят твои руки и ноги. Нет, не сразу, пришелец, не сразу, этого ты не заслужил, а медленно, так, чтобы успел тысячи раз проклясть свою судьбу, как проклинали ее мы, пережившие своих господ и творцов.
— Другого я не жду. Я взываю не к твоему благородству, я стучусь в дверь твоего разума, твоего расчета. Назови мне хоть одну причину, побудившую меня прийти сюда, и я буду спокойно ждать своего конца. Хотя бы одно объяснение, неживой, одно, всего одно. Ведь Варда рассказал мне о возмущении корров его словами, моими словами, и намерение передать все вам. Ну, говори, Шестой.
— Я не знаю… Может быть, ты действительно потерял разум.
— Ты не веришь своим словам. Ты знаешь, что я не безумец.
— Я не могу решить. Ты говоришь одновременно и как здравомыслящее существо, и как потерявший разум.
— Отлично, значит, ты не можешь придумать ни одного объяснения моего появления в вашем лагере. Но почему же тогда не допустить, хотя бы на короткое время, что я говорю правду, что я действительно нашел подземелье в Больших развалинах, где находятся машины с сознанием двух эбров? Чем ты рискуешь?
— Нет, пришелец. Это бессмысленно.
— Но почему же? — вскричал я.
— Я уже прикидывал такую возможность, но тут же отверг ее.
— Почему?
— Очень просто. Допустим, ты действительно не лжешь, чтобы спасти свою жизнь. Допустим, ты действительно говорил с эбрами. Допустим. Но для чего тебе идти к нам? Ты же ненавидишь нас за то, что мы делаем с Семьей. Для чего же тебе оказывать нам величайшую услугу? Да что услугу — стать нашим благодетелем. Что ты скажешь на это?
— Наконец-то! Наконец-то мы дошли до главного. Ты прав, Шестой. Я не испытываю к вам особой любви. Мало того, умом своим я понимаю, что и эбры не заслуживают моей любви, ибо безразличие их ко всему, что мешало им мчаться вперед, равнодушие ко всем, кто оказывался на их пути, нам чуждо и отвратительно. Но Арроба сумел, несмотря на все это, внушить, вложить в мой мозг какую-то противоестественную любовь к себе. Она-то и гнала меня к вам.
— Ты хочешь сказать, что полюбил моего незабвенного господина?
— Не я полюбил его, а он заставил меня насильно полюбить его. Против моего желания, против моей воли.
— Так или иначе, но ты любишь его?
— Да.
— Как это похоже на него, — прошептал неживой. — Он никогда никому ничего не приказывал. Он говорил мне: сделай то-то и то-то, и я тотчас же бросался выполнять приказ. Он знал, что все любили его. Я уже тебе, кажется, рассказывал, как ему нравилось менять форму. Один раз он принял даже обличье трехглазого. Когда я увидел трехглазого, входившего в наш дом, я встал на его пути, потому что мой хозяин не любил пророков и презирал их. А трехглазый на моих глазах начал меняться. Сначала исчез третий глаз, потом тело его слегка укоротилось, а черты лица смягчились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83