Затем ее губы снова коснулись его губ – они были такие шелковисто-мягкие, такие бесконечно нежные. Давид закрыл глаза, ответил на ее поцелуй и наконец рискнул положить обе руки на ее плечи, чтобы прижать ее к себе как можно крепче. Они целовали и ласкали друг друга, сперва робко и осторожно, затем все более страстно, почти так, как в их сумасшедших дневных грезах. Внезапно в непосредственной близости от них раздалось чье-то тихое покашливание. Они вздрогнули, почувствовав себя застигнутыми врасплох, и одновременно подняли взгляд, чтобы узнать, откуда раздался нарушивший их уединение кашель. Тут они увидели Квентина, стоявшего несколько в стороне от дорожки между двумя мощными ольховыми стволами на половине подъема к зданию интерната.
– Искренне сожалею, что помешал, – сдержанно начал монах. Давид не верил ни одному его слову. – Но… Добрый день, Стелла! Видишь ли, Давид, ты мне лужен в библиотеке. Немедленно. Срочно.
Давид состроил недовольную гримасу.
– Это точно нужно именно сейчас, Квентин? – спросил он. Он не смог полностью подавить досаду в своем голосе и не был уверен, что вообще этого хотел. – Я…
– Это должно быть сейчас, – перебил его священник с непривычной твердостью в голосе, так что Давид даже вздрогнул. – Ты немедленно пойдешь со мной! – продолжал Квентин тоном, не терпящим возражений.
Во взгляде, которым Давид посмотрел на приемного отца, смешались беспокойство и раздражение. Какой бес вселился в Квентина? Вероятно, Давид своим покладистым и уживчивым характером здорово избаловал Квентина за все эти годы. Монах не привык, чтобы Давид упрямился и противился его указаниям. Если Давид действительно совершал что-либо предосудительное, то это обычно бывало только из-за глупости или из-за наивности и непременно с самыми добрыми намерениями. И Квентин не сердился – еще не было случая, чтобы что-то могло изгнать из взгляда монаха свойственную ему кротость. Давид понял бы, если б Квентин впервые в жизни задал ему жару за драку с Франком, но монах этого не сделал. А теперь, когда он увидел, как его приемный сын обнимает и целует девочку, Квентин… казался разозленным, глубоко задетым, разочарованным и испуганным. Давид не знал, какое из этих определений наиболее подходит, но затем ему вдруг показалось, что он понял: Квентин просто ревнует. Видимо, он не может перенести, что у Давида появился человек более близкий, чем он.
Ярость и упрямство засверкали в глазах Давида, когда он до этого додумался:
– А что будет, если я не захочу с тобой пойти?
– У меня нет времени для дискуссий, Давид. – Монах явно пытался всеми силами сохранить самообладание. – Ты должен пойти сейчас же, не теряя ни минуты!
Давид был так ошеломлен совершенно новыми интонациями Квентина, что только стоял и смотрел на своего приемного отца недоверчивыми, широко открытыми глазами.
– Мы можем с тобой встретиться попозже, – предложила Стелла. Присутствовать при этом столкновении ей было неприятно. Она сказала это прежде, чем Давид преодолел удивление и смог вернуться к той упрямой позиции неповиновения, которой решил придерживаться. – До свидания, отец Квентин! – уже на ходу сказала Стелла.
Давид поспешно вдохнул побольше воздуха, чтобы успеть возразить ей, но Стелла уже пробежала мимо Квентина и скрылась за главным корпусом интерната. Давид беспомощно посмотрел ей вслед. Затем гневно взглянул на Квентина, но тот только вздохнул и жестом сделал знак следовать за собой.
С бурей в душе Давид обогнал Квентина и проделал путь к библиотеке бегом только для того, чтобы захлопнуть за собой дверь с такой силой, чтобы она еще несколько секунд вибрировала бы в своей раме и ее удар, как отзвук грома, пронесся бы по всему зданию. Его нисколько не беспокоило, что таким поведением он мешает другим. А кто, скажите на милость, в этом сумасшедшем доме принимает в расчет его, кто считается с тем, что хочет он?
В своем непроходящем гневе Давид спрашивал себя, действительно ли Квентин нашел его восемнадцать лет назад перед монастырем или, возможно, он где-нибудь его украл, потому что проклятый целибат не давал ему возможности осуществить мечту о собственном ребенке, вернее сказать, о существе, которое он мог бы сформировать по своему желанию и вырастить из него преемника. Его разочарование было безграничным. Он сознавал, насколько абсурдны и нечестны его мысли о Квентине, но сейчас это не имело значения. А разве поведение Квентина по отношению к нему было честным?
Дверь открылась, и Квентин подошел к нему непривычно быстрым шагом.
– Давид… – сказал он просящим голосом. Он взял его за запястье, но Давид рассерженно вырвал руку и отошел на несколько шагов назад.
– Почему ты против того, чтобы меня полюбила девочка? – гневно спросил он. – Я же не монах, как ты! Когда ты наконец это поймешь?!
Квентин смерил его взглядом, в котором юноша смог бы прочесть искреннее сожаление, если бы он не был в таком раже.
– Пожалуйста, сядь, Давид. – Квентин указал на один из двух деревянных стульев возле столика у большого окна.
Против воли Давид покорился и сел на указанное ему место, не отводя от монаха рассерженного взгляда.
– Что с тобой, Квентин? – повторил Давид вопрос, который его приемный отец сегодня уже оставил без ответа, но в этот раз в голосе юноши были слышны истерические нотки.
Старик о чем-то умалчивает, Давид ясно это чувствует. Он не допустит, чтобы Квентин снова отмолчался. Это должно быть как-то связано с обстоятельствами, которые привели его в монастырь. И с чудесным заживлением раны, о котором ему удалось на время забыть благодаря присутствию Стеллы и о котором не желал больше ничего говорить. Но что-то с Квентином сегодня не так и что-то не так с ним самим. Черт его знает, что именно не так…
Квентин недолго выдерживал его взгляд. Он начал нервно теребить плетеный шнур от модной несколько веков назад и давно устарелой рясы и наконец рывком повернулся, чтобы снять с полки толстый, запыленный, пожелтевший том истории, который затем положил на стол перед Давидом: С уверенностью, которая заставляла предполагать, что он знает эту книгу вдоль и поперек, монах открыл одну из тончайших, почти просвечивающихся страниц, на которой был изображен клинчатый восьмиконечный крест.
– Восьмиконечный крест, Давид, – беспомощно начал он, показывая на рисунок, подозрительно похожий на тот, который Давид днем раньше небрежно набросал у себя в блокноте.
На один момент перед внутренним взором Давида ожили и замерцали картины из его сна. Квентин знал о навязчивых сновидениях своего подопечного, но всегда считал их следствием того, что Давид слишком поздно ложится спать.
– Знак, который ты постоянно видишь во сне… – объяснил старик с явным затруднением, – это символ тамплиеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Искренне сожалею, что помешал, – сдержанно начал монах. Давид не верил ни одному его слову. – Но… Добрый день, Стелла! Видишь ли, Давид, ты мне лужен в библиотеке. Немедленно. Срочно.
Давид состроил недовольную гримасу.
– Это точно нужно именно сейчас, Квентин? – спросил он. Он не смог полностью подавить досаду в своем голосе и не был уверен, что вообще этого хотел. – Я…
– Это должно быть сейчас, – перебил его священник с непривычной твердостью в голосе, так что Давид даже вздрогнул. – Ты немедленно пойдешь со мной! – продолжал Квентин тоном, не терпящим возражений.
Во взгляде, которым Давид посмотрел на приемного отца, смешались беспокойство и раздражение. Какой бес вселился в Квентина? Вероятно, Давид своим покладистым и уживчивым характером здорово избаловал Квентина за все эти годы. Монах не привык, чтобы Давид упрямился и противился его указаниям. Если Давид действительно совершал что-либо предосудительное, то это обычно бывало только из-за глупости или из-за наивности и непременно с самыми добрыми намерениями. И Квентин не сердился – еще не было случая, чтобы что-то могло изгнать из взгляда монаха свойственную ему кротость. Давид понял бы, если б Квентин впервые в жизни задал ему жару за драку с Франком, но монах этого не сделал. А теперь, когда он увидел, как его приемный сын обнимает и целует девочку, Квентин… казался разозленным, глубоко задетым, разочарованным и испуганным. Давид не знал, какое из этих определений наиболее подходит, но затем ему вдруг показалось, что он понял: Квентин просто ревнует. Видимо, он не может перенести, что у Давида появился человек более близкий, чем он.
Ярость и упрямство засверкали в глазах Давида, когда он до этого додумался:
– А что будет, если я не захочу с тобой пойти?
– У меня нет времени для дискуссий, Давид. – Монах явно пытался всеми силами сохранить самообладание. – Ты должен пойти сейчас же, не теряя ни минуты!
Давид был так ошеломлен совершенно новыми интонациями Квентина, что только стоял и смотрел на своего приемного отца недоверчивыми, широко открытыми глазами.
– Мы можем с тобой встретиться попозже, – предложила Стелла. Присутствовать при этом столкновении ей было неприятно. Она сказала это прежде, чем Давид преодолел удивление и смог вернуться к той упрямой позиции неповиновения, которой решил придерживаться. – До свидания, отец Квентин! – уже на ходу сказала Стелла.
Давид поспешно вдохнул побольше воздуха, чтобы успеть возразить ей, но Стелла уже пробежала мимо Квентина и скрылась за главным корпусом интерната. Давид беспомощно посмотрел ей вслед. Затем гневно взглянул на Квентина, но тот только вздохнул и жестом сделал знак следовать за собой.
С бурей в душе Давид обогнал Квентина и проделал путь к библиотеке бегом только для того, чтобы захлопнуть за собой дверь с такой силой, чтобы она еще несколько секунд вибрировала бы в своей раме и ее удар, как отзвук грома, пронесся бы по всему зданию. Его нисколько не беспокоило, что таким поведением он мешает другим. А кто, скажите на милость, в этом сумасшедшем доме принимает в расчет его, кто считается с тем, что хочет он?
В своем непроходящем гневе Давид спрашивал себя, действительно ли Квентин нашел его восемнадцать лет назад перед монастырем или, возможно, он где-нибудь его украл, потому что проклятый целибат не давал ему возможности осуществить мечту о собственном ребенке, вернее сказать, о существе, которое он мог бы сформировать по своему желанию и вырастить из него преемника. Его разочарование было безграничным. Он сознавал, насколько абсурдны и нечестны его мысли о Квентине, но сейчас это не имело значения. А разве поведение Квентина по отношению к нему было честным?
Дверь открылась, и Квентин подошел к нему непривычно быстрым шагом.
– Давид… – сказал он просящим голосом. Он взял его за запястье, но Давид рассерженно вырвал руку и отошел на несколько шагов назад.
– Почему ты против того, чтобы меня полюбила девочка? – гневно спросил он. – Я же не монах, как ты! Когда ты наконец это поймешь?!
Квентин смерил его взглядом, в котором юноша смог бы прочесть искреннее сожаление, если бы он не был в таком раже.
– Пожалуйста, сядь, Давид. – Квентин указал на один из двух деревянных стульев возле столика у большого окна.
Против воли Давид покорился и сел на указанное ему место, не отводя от монаха рассерженного взгляда.
– Что с тобой, Квентин? – повторил Давид вопрос, который его приемный отец сегодня уже оставил без ответа, но в этот раз в голосе юноши были слышны истерические нотки.
Старик о чем-то умалчивает, Давид ясно это чувствует. Он не допустит, чтобы Квентин снова отмолчался. Это должно быть как-то связано с обстоятельствами, которые привели его в монастырь. И с чудесным заживлением раны, о котором ему удалось на время забыть благодаря присутствию Стеллы и о котором не желал больше ничего говорить. Но что-то с Квентином сегодня не так и что-то не так с ним самим. Черт его знает, что именно не так…
Квентин недолго выдерживал его взгляд. Он начал нервно теребить плетеный шнур от модной несколько веков назад и давно устарелой рясы и наконец рывком повернулся, чтобы снять с полки толстый, запыленный, пожелтевший том истории, который затем положил на стол перед Давидом: С уверенностью, которая заставляла предполагать, что он знает эту книгу вдоль и поперек, монах открыл одну из тончайших, почти просвечивающихся страниц, на которой был изображен клинчатый восьмиконечный крест.
– Восьмиконечный крест, Давид, – беспомощно начал он, показывая на рисунок, подозрительно похожий на тот, который Давид днем раньше небрежно набросал у себя в блокноте.
На один момент перед внутренним взором Давида ожили и замерцали картины из его сна. Квентин знал о навязчивых сновидениях своего подопечного, но всегда считал их следствием того, что Давид слишком поздно ложится спать.
– Знак, который ты постоянно видишь во сне… – объяснил старик с явным затруднением, – это символ тамплиеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79