Она исступленно шептала об этом своей невестке, и слюна брызгала на бледное лицо Пресветлого. Впрочем, с некоторых пор ни это, ни мухи, постоянно норовившие прогуляться по его щекам, «усопшего» уже не волновали.
Был ли человек, во всей империи — хотя бы один человек, который мог бы отозваться о нем с душевной теплотой? Наверное, да. Во всяком случае, мне кажется, что если бы тогда старый учитель Пресветлого пришел к его гробу, история эта развивалась бы по-другому. Однако учитель к тому времени был давным-давно мертв и покоился в земле, похороненный со всеми подобающими почестями. Умер он, как мне кажется, и в сердце Пресветлого, ибо в противном случае, повторяю, история закончилась бы не так, как она закончилась.
Прошел день прощания и наступила ночь — последняя ночь перед тем, когда тело усопшего следовало уложить в фамильный склеп Пресветлых (туда, мой мальчик, где когда-нибудь ляжем и мы с тобой). В ту ночь никто уже не беспокоил правителя, никто не приходил в зал, а стражники, что стояли у входов и охраняли их, наверное, задремали, утомленные жарой и суматохой прошедшего дня.
Тогда Пресветлый возвратил своему телу возможность дышать и двигаться — но некоторое время еще лежал, потому что члены его обмякли и не желали повиноваться. Однако наконец он восстановил контроль над телом, восстал, если можно так выразиться, из мертвых и… Как думаешь, что он сделал?
Нет, он не ворвался в спальню жены, где та предавалась утехам с офицером-любовником, он не поспешил к дочери, чтобы как следует выпороть ее и назавтра же услать подальше ее ухажера, не торопился отыскать комнаты, где остановилась мать, чтобы упасть ей в ноги и вымолить прощение, — ничего подобного, слышишь, ничего подобного! Он всего лишь встал у окна и дышал ночным воздухом, и с каждым вздохом тот казался ему все более тягостным и невыносимым — и в конце концов Пресветлый открыл потайную дверь и вошел в коридор, который невидимой постороннему глазу сетью оплетал весь дворец. Прокравшись в свои покои, правитель отыскал заветный пузырек, сунул его в карман шикарного похоронного халата, в который обрядили его перед тем, как уложить в гроб, — и вернулся обратно в зал. Прикрыл потайную дверь, лег обратно и выпил яд, что хранился в бутылочке.
Вот такая любопытная, а в сущности, банальная история. Теперь, мой мальчик, самое время перейти к морали, не так ли? Что скажешь, прав ли был этот наш предок?
«Выход», говоришь? Согласен, отправлять на плаху женщину, которая тебя не любит и которая вышла за тебя замуж по принуждению, — это не выход. Насчет остального… Ты прав, прав, дело ведь даже не в жене, дочери, матери, дело не в придворных, которые оказались двуличными лжецами.
И все-таки, сынок, я считаю, смерть — не выход. Трусливое бегство — да, но не выход. Когда мой наставник рассказал мне эту историю, мы долго с ним спорили. Ему так и не удалось переубедить меня — я тогда придерживался той же мысли, что и ты сейчас. А переубедило меня время, опыт, если хочешь, жизненный. Сейчас-то я понимаю, что когда Пресветлый принял яд, он тем самым признал: все, о чем говорили над его гробом люди, все то плохое — правда. А ведь сам он так не считал, в глубине души — точно не считал!
Вот чем мне неприятна эта история и этот Пресветлый (пускай даже он — выдумка моего наставника). Этот человек абсолютно ничего не сделал для того, чтобы изменить мнение окружающих о себе, ничего не сделал, чтобы измениться самому! Он лишь пожалел самого себя: ах, какой я разнесчастный, никто меня не любит!
…Знаешь, я бы очень не хотел, чтобы мой сын напоминал того Пресветлого.
Я помогу тебе, чем смогу, но все равно справиться с этим ты должен будешь сам. Взгляни на свой дар с другой стороны: ведь то, что ты видишь, оно присутствует в любом из нас всегда, вне зависимости от того, есть ли рядом Пресветлый с даром проницать покровы нашего тела, способный наблюдать за тем, как внутри нас переваривается наш завтрак, обед, ужин… Что же в этом такого уж отвратительного? По мне, так значительно печальнее наблюдать за человеческой глупостью, ограниченностью, жадностью… — да стоит ли перечислять все эти пороки? Однако, мальчик мой, в наших силах справиться с любым из них! В отличие от пищеварительных свойств, они — не есть наша неотъемлемая часть.
Ну что, ты успокоился немного? Тогда договоримся-ка вот о чем. Твоя мама возвращается через неделю, давай сделаем все, чтобы не огорчать ее, ладно? Знаю, привыкать к дару сложно, но ты же будущий правитель, ты справишься. А я буду рядом, мой «проницательный» мальчик, я всегда буду рядом…
…Знаешь, когда я впервые «познакомился» со своим даром? Когда мой лучший друг тонул и никто не успевал прийти ему на помощь, а я — успевал, но не мог! Пока я подбежал — прямо по воде, к удивлению столпившихся на берегу людей — он уже уходил под воду, а я… я просто физически не мог пробить ту проклятую поверхность и нырнуть, чтобы спасти его!.. оставалось только провожать взглядом…
Такие дела…
Нет, я уверен, мы с тобой за эту неделю сделаем все возможное, чтобы не расстраивать твою маму. И даже чуточку невозможного — в конце концов, мы же Пресветлые!
1 2
Был ли человек, во всей империи — хотя бы один человек, который мог бы отозваться о нем с душевной теплотой? Наверное, да. Во всяком случае, мне кажется, что если бы тогда старый учитель Пресветлого пришел к его гробу, история эта развивалась бы по-другому. Однако учитель к тому времени был давным-давно мертв и покоился в земле, похороненный со всеми подобающими почестями. Умер он, как мне кажется, и в сердце Пресветлого, ибо в противном случае, повторяю, история закончилась бы не так, как она закончилась.
Прошел день прощания и наступила ночь — последняя ночь перед тем, когда тело усопшего следовало уложить в фамильный склеп Пресветлых (туда, мой мальчик, где когда-нибудь ляжем и мы с тобой). В ту ночь никто уже не беспокоил правителя, никто не приходил в зал, а стражники, что стояли у входов и охраняли их, наверное, задремали, утомленные жарой и суматохой прошедшего дня.
Тогда Пресветлый возвратил своему телу возможность дышать и двигаться — но некоторое время еще лежал, потому что члены его обмякли и не желали повиноваться. Однако наконец он восстановил контроль над телом, восстал, если можно так выразиться, из мертвых и… Как думаешь, что он сделал?
Нет, он не ворвался в спальню жены, где та предавалась утехам с офицером-любовником, он не поспешил к дочери, чтобы как следует выпороть ее и назавтра же услать подальше ее ухажера, не торопился отыскать комнаты, где остановилась мать, чтобы упасть ей в ноги и вымолить прощение, — ничего подобного, слышишь, ничего подобного! Он всего лишь встал у окна и дышал ночным воздухом, и с каждым вздохом тот казался ему все более тягостным и невыносимым — и в конце концов Пресветлый открыл потайную дверь и вошел в коридор, который невидимой постороннему глазу сетью оплетал весь дворец. Прокравшись в свои покои, правитель отыскал заветный пузырек, сунул его в карман шикарного похоронного халата, в который обрядили его перед тем, как уложить в гроб, — и вернулся обратно в зал. Прикрыл потайную дверь, лег обратно и выпил яд, что хранился в бутылочке.
Вот такая любопытная, а в сущности, банальная история. Теперь, мой мальчик, самое время перейти к морали, не так ли? Что скажешь, прав ли был этот наш предок?
«Выход», говоришь? Согласен, отправлять на плаху женщину, которая тебя не любит и которая вышла за тебя замуж по принуждению, — это не выход. Насчет остального… Ты прав, прав, дело ведь даже не в жене, дочери, матери, дело не в придворных, которые оказались двуличными лжецами.
И все-таки, сынок, я считаю, смерть — не выход. Трусливое бегство — да, но не выход. Когда мой наставник рассказал мне эту историю, мы долго с ним спорили. Ему так и не удалось переубедить меня — я тогда придерживался той же мысли, что и ты сейчас. А переубедило меня время, опыт, если хочешь, жизненный. Сейчас-то я понимаю, что когда Пресветлый принял яд, он тем самым признал: все, о чем говорили над его гробом люди, все то плохое — правда. А ведь сам он так не считал, в глубине души — точно не считал!
Вот чем мне неприятна эта история и этот Пресветлый (пускай даже он — выдумка моего наставника). Этот человек абсолютно ничего не сделал для того, чтобы изменить мнение окружающих о себе, ничего не сделал, чтобы измениться самому! Он лишь пожалел самого себя: ах, какой я разнесчастный, никто меня не любит!
…Знаешь, я бы очень не хотел, чтобы мой сын напоминал того Пресветлого.
Я помогу тебе, чем смогу, но все равно справиться с этим ты должен будешь сам. Взгляни на свой дар с другой стороны: ведь то, что ты видишь, оно присутствует в любом из нас всегда, вне зависимости от того, есть ли рядом Пресветлый с даром проницать покровы нашего тела, способный наблюдать за тем, как внутри нас переваривается наш завтрак, обед, ужин… Что же в этом такого уж отвратительного? По мне, так значительно печальнее наблюдать за человеческой глупостью, ограниченностью, жадностью… — да стоит ли перечислять все эти пороки? Однако, мальчик мой, в наших силах справиться с любым из них! В отличие от пищеварительных свойств, они — не есть наша неотъемлемая часть.
Ну что, ты успокоился немного? Тогда договоримся-ка вот о чем. Твоя мама возвращается через неделю, давай сделаем все, чтобы не огорчать ее, ладно? Знаю, привыкать к дару сложно, но ты же будущий правитель, ты справишься. А я буду рядом, мой «проницательный» мальчик, я всегда буду рядом…
…Знаешь, когда я впервые «познакомился» со своим даром? Когда мой лучший друг тонул и никто не успевал прийти ему на помощь, а я — успевал, но не мог! Пока я подбежал — прямо по воде, к удивлению столпившихся на берегу людей — он уже уходил под воду, а я… я просто физически не мог пробить ту проклятую поверхность и нырнуть, чтобы спасти его!.. оставалось только провожать взглядом…
Такие дела…
Нет, я уверен, мы с тобой за эту неделю сделаем все возможное, чтобы не расстраивать твою маму. И даже чуточку невозможного — в конце концов, мы же Пресветлые!
1 2