-- Мы внесли вчера весомый вклад... в дело дальнейшего ухудшения ваших отношений с главным врачом, -- сообщила Маша.
-- Каким образом? Вы же умчались на кинопросмотр.
-- Вот из-за этого-то... -- забубнил Паша.
-- Мой муж хочет сказать, что мы опаздывали, торопились -- из-за этого все и произошло.
Слово "муж" Маша пока еще произносила с большим удовольствием.
-- Это была сцена из комедии Бомарше, -- продолжала она. -- Или Гольдони... Но, как я полагаю, с трагическими последствиями.
-- Хватит меня запугивать. Переходите к фактам. -- Мы стали ловить машину, потому что опаздывали. Я уже объясняла... -- А в этой вчерашней спешке Маша, как я понял, искала смягчающее вину обстоятельство. -- Так бы мы поехали на автобусе, а тут стали "голосовать"... И вдруг отъехавшая от больницы "Лада" притормозила, дверца распахнулась. И женщина, которая была за рулем, предложила нас подвезти. Интересная дама! Впрочем, все женщины за рулем кажутся мне такими. По-моему, и тебе, Паша? Когда они попадаются на пути, ты оборачиваешься и делаешь вид, что тебя привлекает уличная "наглядная агитация". Так вот. Мы стали продолжать в машине разговор, который начался в ординаторской. Женщина была незнакомая -- и мы разнуздались.
-- До какой степени? -- спросил я.
-- Я, к примеру, сказала о заветной мечте Липнина: чтобы все нужные ему люди враз заболели и залегли в нашу больницу, а еще лучше -- чтобы их можно было запихнуть к нам здоровыми! Как назло, мой муж, всегда такой задумчиво-молчаливый, тоже внезапно разговорился... Когда подъехали... мы, естественно, стали благодарить, а она отвечает: "И вам спасибо! Я прослушала ваш разговор с особым интересом". Я спрашиваю: "Почему с особым?" -- "Потому что я жена Липнина!" И захлопнула дверцу. Беззлобно захлопнула... Она мне понравилась! Я даже подумала, что муж и жена -- не обязательно одна сатана.
-- Так и шептались у нее за спиной?
-- Ну да... Она же вела машину.
-- Что-то в этом есть неприятное...
Я видел Семена Павловича разным: угрожающе деликатным, обретающим самообладание и теряющим его. На этот раз он мог бы произнести: "Я рад: наконец маски сброшены!" Но он выглядел растерянно-гневным или даже скорее гневно-растерянным.
Для того чтобы дома все было "в полном порядке", Семен Павлович решался нарушать порядок в нашей больнице. Он давно стал крепостью для своего дома и хотел, чтобы в ответ его дом был его крепостью. А Маша и Паша невольно посягнули на прочность самого главного крепостного сооружения.
-- Вы говорили о запрещенных приемах? -- начал Семен Павлович. -- Но в чем они заключаются? В нанесении ударов по запретным... я бы сказал, по заповедным местам человеческой жизни... Семьи!...
-- Это произошло случайно. Они вообще не собирались наносить вам удары. И, поверьте мне, сожалеют. Но иметь свое мнение...
-- Никто не может им запретить? Понимаю. Их мнение меня не тревожит. Но мнение жены... Она доверчивый человек -- и ваши телохранители ей понравились. Даже их имена в сочетании показались ей трогательными.
Он был откровенен потому, мне казалось, что ждал моей помощи. Он знал: если ждешь ее, надо рассказать врачу все. Хотя не смог удержаться и в очередной раз не назвать Машу и Пашу моими телохранителями.
-- Жена не в курсе наших производственных дел. Я не посвящаю ее... Но она знала, что в коллективе меня уважают. Это ей было приятно. И вдруг я предстал каким-то чудовищем. Она восприняла их наветы как "глас народный". (Я не улавливал привычных отработанных интонаций: он впервые был вполне искренен.) Поверьте: дома я не скандалил, не возмущался -- я просто хотел объяснить ей... Но она не поверила мне, расплакалась и уехала ночевать к матери. Там у Маши и Паши найдется союзница!
Липнин посвящал меня в тайны: на это я не рассчитывал.
-- Они рассказали вам о моей жене?
-- Она их очаровала.
Эта правда повергла его в окончательное смятение:
-- Она не может... не очаровать! Вы не представляете себе, какая у меня...
"Нет, фотографии под стеклом -- не реклама, -- подумал я. -- Он любит жену". Позже я понял: и сына он любил такой неразборчиво-оголтелой любовью, что способен был ради него рискнуть жизнью чужого сына. Я понял: он столь дорожил своим домом, что не замечал других домов на земле -- пусть рушатся, пусть горят. "Не опасен ли для людей такой человек?" -- думал я позже. Но в тот момент, видя, как он утерял все признаки своего обычного состояния, я испытал чувство жалости.
Даже жестокий человек хочет, чтобы к нему были добры. Даже коварный желает, чтобы с ним были откровенны и прямодушны. Семен Павлович нуждался в моей помощи, рассчитывал на нее.
-- Маша и Паша огорчены, что так получилось, -- повторил я. -- Приношу за них свои извинения.
-- А вы не могли бы извиниться за них... перед моей женой, а? Верней, опровергнуть их! Не могли бы? -- попросил он. -- Она знает, что вы пользуетесь авторитетом... у многих больных. Что к вам стремятся попасть... Это бы для меня имело значение!
Теперь он почти умолял.
-- Опровергнуть я не могу.
-- Не хотите?
-- Нет, именно не могу.
Видевший слезы Цезаря должен погибнуть -- это я понял уже на следующий день. Семен Павлович повел атаку на хирургическое отделение... Начинать с Маши и Паши он счел слишком явным, неосмотрительным. И первый удар пришелся по Коле.
-- Вашими руками -- правой и левой... Так вы, помнится, охарактеризовали своих ординаторов? Именно вашими руками меня встряхнули, нет, сотрясли: я обвинен в своеволии, в волюнтаризме, то есть как раз в том, в чем давно пора обвинить вас. -- Теперь уже не осталось ни малейших признаков его вчерашнего состояния. -- Отныне я буду неукоснительно придерживаться действующих законов и правил. Как может тринадцатилетний ребенок жить в больнице? Да еще в вашем отделении, которое должно быть стерильным. В отделении, где должен царить особый покой! А какой ущерб наносите вы психике мальчика. Он становится свидетелем ежедневных трагедий и потрясений.
-- Потрясением для него будет разлука с матерью. К тому же он не мешает нам.
-- Может быть, он даже помогает?
-- Представьте себе... Умеет точно определять, кто из больных выглядит лучше, а кто хуже, чем накануне.
-- Диагност! Что он окончил?
-- Шесть классов.
-- Стало быть, "устами младенца"?
-- Точнее сказать, глазами... Но глаза и уста у детей находятся в непрерывном взаимодействии.
Липнин погладил стекло, под которым была фотография его сына:
-- Рассуждать о воспитании, не имея своих детей, все равно что давать советы больным, не имея медицинского образования. Сейчас многие склонны к этому... Но собственного сына вы бы в хирургическом отделении не поселили!
-- Коля останется с матерью, -- сказал я твердо. -- И лишь вместе с ней покинет больницу. Это будет дней через десять.
-- Вы нарушите мой приказ?
-- Я надеюсь, что вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12