Конечно, это был очередной миф из тех, которыми обычно морочат себе голову американки.
Вада была достаточно интеллигентной девушкой и прекрасно понимала, что женщины часто приписывают себе достоинства, чтобы возвыситься в собственных глазах и внушить себе, что они более привлекательны, чем на самом деле.
«Может ли Пьер любить меня?» Ваду вдруг охватила паника. Их жизненные пути совершенно различны, и, конечно, Пьер прав, сомневаясь в ней, ведь они так мало знакомы.
Но как сказать ему правду? Она все еще слышит, как он пренебрежительно произносит «мисс Богачка»и «богатые американки, охотящиеся за титулом». Он явно презирает богатых и тех, кто хорошо себя чувствует только в высшем свете.
В прошлый раз, рассказывая об эпохе Людовика XVI, Пьер сказал:
— Власть, титулы и деньги в то время развращали аристократов так же, как и в наши дни. Они пагубно действуют на людей.
— Почему это происходит? — спросила Вада.
— Потому что богатство отдаляет человека от реальной жизни, от необходимости бороться и от физических страданий.
— Неужели это так важно?
— По-моему, да, — ответил Пьер. — Человек должен стремиться не только к материальным благам, необходимым для жизни, но и утверждать себя как личность.
— А разве богатым не нужно к этому стремиться?
— Они на это не способны. Проносятся в шикарных экипажах, не замечая тех, кого обдают грязью, и видят жизнь только через оконное стекло кареты. Да многие из них к ней просто не приспособлены, — в голосе Пьера прозвучало презрение, и Вада не могла это не отметить.
Она снова оказалась в плену золотых цепей, прочно сковавших ее будущее. Вада была уверена, что Пьер любит ее такой, какую видит: не блистательную аристократку, а бедную компаньонку, девушку столь скромного достатка, что даже в Париже ее некому сопровождать.
«Он не должен знать правду, — неистово убеждала она себя. — Если я лишусь его любви, жизнь потеряет для меня всякий смысл».
С такими мыслями Пьер и застал ее, войдя в студию с платьем в руках. Оно было сшито из черной и белой ткани, с плотно прилегающим лифом, который удачно подходил к юбке с оборками. Воротник и рукава украшала красная тесьма, придававшая платью тот загадочный шарм, присущий, казалось, всем француженкам — и богатым и бедным, без исключения.
— Ты так долго отсутствовал! — тон был почти обвинительный: Вада не сумела сдержать себя.
— Ты беспокоилась о себе или обо мне? — как бы шутя, поинтересовался Пьер.
Вада надеялась только на то, что состояние оцепенения, которое еще не совсем прошло, не позволит ей покраснеть, но поняла, что Пьер заметил ее ревность.
— Моя приятельница кого-то развлекала, — объяснил он, — и я не хотел им мешать, пока они не попрощались.
— Но ты же сам говорил, что приглашать мужчину домой неприлично, — возразила Вада.
Его глаза заблестели, и, положив платье на постель, он сел около девушки.
— Никак не пойму, дорогая, что это — любопытство или ревность?
В какое-то мгновение Ваде очень захотелось ему солгать, однако она предпочла сказать правду и, опустив глаза, прошептала:
— И то и другое.
Пьер легко рассмеялся. Он наклонился и нежно поцеловал девушку, слегка коснувшись ее губами.
— Но для последнего чувства нет оснований. Я успокою твое любопытство, если скажу, что моя приятельница актриса и живет в мире, в котором ты, если я сумею этому помешать, никогда не будешь вращаться? — Улыбнувшись, он добавил:
— Несмотря ни на что, это очень добрый человек и всегда готова помочь; она одолжила мне один из самых красивых своих нарядов.
Пьер встал, взял платье и развернул его перед Вадой.
— А теперь садись! — скомандовал он. Вада подчинилась, натянув простыню и прикрыв ею грудь.
Пьер начал надевать на нее платье через голову, и Вада продела руки в рукава.
— Не волнуйся, я помогу тебе, — сказал Пьер. Девушка наклонилась вперед, и он застегнул пуговицы на спине. Оба залюбовались пышной юбкой, лежавшей в ногах поверх одеяла.
— Сейчас я помогу тебе подвинуться к краю постели, а когда сядешь, надену на твои ножки вот эти легкие туфельки, — я их тоже захватил, думаю, они должны быть тебе впору.
Вада делала все, как говорил Пьер, и хотя ей еще трудно было двигаться, смогла наконец свесить с постели сначала одну свою маленькую ножку, потом другую.
Пьер опустился перед ней на колени и поставил на коврик черные туфельки.
— Ноги совсем не слушаются и ведут себя так, будто они не мои, — жалобно пролепетала Вада.
Пьер взял в руку ее правую ступню, с нежностью глядя на маленькие прелестные пальчики с розовыми ноготками и высокий подъем. Молодой человек залюбовался изысканной формой ножки и, задержав ее в руке, сказал:
— Возможно, со временем она станет моею, — и, наклонившись, поцеловал ее.
Все произошло неожиданно. От прикосновения его губ Вада почувствовала, как внутри нее стало разливаться тепло.
— О Пьер, мне больше нравится, когда ты целуешь меня в губы…
— Мне бы хотелось целовать тебя всю, — произнес Пьер, — я хочу быть уверен, моя милая, что каждая драгоценная твоя частица принадлежит мне.
Он взглянул на Ваду. При свете лампы девушка увидела в его глазах огонь — тот самый, что и в первый их вечер в этой студии. Но сейчас она все воспринимала иначе, и хотя он горел еще ярче, но страха, как прежде, она не испытывала. Такой же огонь владел и ею, стал частью ее самой, и Вада догадалась, что пламя, которое разжег в ней Пьер, — это пламя любви.
Сделав над собой усилие, он отвел глаза и надел на ее ножку легкую туфельку, оказавшуюся чуть великоватой. Поцеловал другую ножку и надел на нее левую туфельку. Затем встал и улыбнулся.
— А сейчас, моя дорогая, мы должны привести в порядок твою головку.
Вада неуверенно подняла руки к голове: она совсем забыла, что волосы растрепались. А они рассыпались по ее плечам, переливаясь при свете лампы, как на солнце, и опускались почти до талии.
— Мои шпильки и заколки! Наверное, они остались там же, где и одежда.
— Об этом я не подумал, — сказал Пьер, — и не хотел бы еще раз беспокоить мою знакомую.
— О нет, не надо этого делать! — взмолилась Вада.
Пьер направился к комоду.
— А что, если мы просто завяжем твои волосы лентой? Тебе очень пойдет.
Он открыл ящик и разворошил содержимое.
— Ты мне все еще не доверяешь, а у меня, как видишь, нет женских лент. Но один из моих галстуков может подойти…
Пьер вернулся к постели, держа в руках черный шелковый галстук. Он подобрал волосы Вады с плеч, перетянул их галстуком и завязал сзади мягкий бант.
— Ну вот, теперь ты выглядишь очень юной и привлекательной, — заметил он. — И мне бы хотелось написать твой портрет.
— Ты действительно будешь меня рисовать? — переспросила Вада.
— Когда-нибудь я нарисую тебя сто раз, — ответил Пьер и добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48