А иногда достаточно увидеть этого же человека в боевой обстановке, чтобы сразу оценить его качества. В воздушном бою резко обнажаются свойства лётчика, его сила, его воля.
Клубов рос на наших глазах. Один из красивых боёв мы провели с ним уже после Кубанского сражения над рекой Миусс, когда он прикрывал мою ударную группу. Немцев было много. Сорок бомбардировщиков и двенадцать истребителей. Зная общую воздушную обстановку в этом районе, мы ещё на земле разработали примерный план боя. Клубов должен быть связать немецких истребителей. Он это и сделал. В то время, когда моя четвёрка занялась бомбардировщиками, четвёрка Клубова отбила две контратаки «мессершмиттов», прочно связала их и нанесла им потери. Сражаясь с «юнкерсами», я был твёрдо уверен, что Клубов сделает своё дело – свяжет немецких истребителей и, закончив бой, только спросил его по радио:
– Сколько?
Четвёрка Клубова сбила трёх немцев и обеспечила мне свободу действий.
В боевой жизни каждого лётчика случаются особенные, критические моменты, когда его судьба буквально висит на волоске. Именно в эти мгновения с наибольшей полнотой сказываются его качества воздушного воина. Думая о Клубове, я припоминаю в нём те черты, которые свойственны советскому лётчику. Он смел, но не бесшабашен. При всём своём спокойствии и хладнокровии он умеет в нужную секунду рискнуть больше обычного. Именно таким увидели мы Клубова в тот летний вечер, когда он возвращался из воздушной разведки.
Я стоял на аэродроме. Клубов почему-то задержался в полёте. Уже давно прошли сроки, когда его машина должна была показаться на горизонте. Я запросил его по радио. Клубов коротко ответил: «Дерусь».
Потом замолчал. Повидимому, с ним что-то случилось. Тревога росла с каждой минутой. Но в глубине души я верил, что Клубов всё же придёт. И вот он пришёл… Его машина странно ковыляла в вечернем воздухе. С ней делалось что-то непонятное. Она вдруг резко клевала носом и казалось, что вот-вот рухнет вниз. Потом – так же неожиданно истребитель выравнивался и даже слегка набирал высоту. Так повторилось трижды. Мы поняли, что на самолёте Клубова перебито управление и он держит машину одним мотором. Она могла в любую секунду камнем пойти к земле. Я хотел одного: чтобы Клубов покинул самолёт на парашюте. Но передать этого не мог – его рация не работала.
Клубов пошёл на посадку. Было страшно смотреть, как, планируя, самолёт вдруг снова клюнул. Вот-вот – врежется в землю. Клубов дал форсированный газ. Машина чуть взмыла вверх. В тот же момент Клубов прикрыл газ и мастерски приземлил самолёт на живот. Мы подбежали к нему. Самолёт был изрешечён пулями. Клубов вылез из кабины, молча обошёл машину и, покачав головой, тихо сказал:
– Как она дралась!…
Присев на корточки, он стал на песке рисовать нам схему боя. Он дрался с шестью «мессерами» на вражеской территории. Двух немцев он сбил, но ему повредили управление. Машина перестала слушаться лётчика. Он всё же перетянул её на нашу территорию. Самолёт стал всё больше и больше зарываться носом. Клубов уже решил было прыгать с парашютом, когда самолёт по какой-то игре случая вышел из пике. И Клубов привёл полуживую машину на свой аэродром. Рассказав это, он встал, раскрыл планшет и в обычной, спокойной манере доложил результаты разведки.
Клубов – один из тех пяти лётчиков, которые стали гордостью нашей части. Они не только восприняли боевой стиль ветеранов части, но в свою очередь внесли много нового, интересного в тактику воздушного боя. При всём единстве стиля, выработанного у нас, каждый из них имел свои характерные черты, свой боевой почерк! Их крылья выросли в нашем коллективе. Гораздо позднее мы с Клубовым вели бои на Висле. Он сбил ещё одного немца. Теперь его счёт доходил до пятидесяти уничтоженных самолётов врага и ему было присвоено звание дважды Героя Советского Союза.
5. В наступлении
Советские лётчики блестяще выиграли Кубанскую воздушную битву. Теперь уже никакой речи не могло быть о том, что враг вернёт утерянную им инициативу в воздухе. События складывались так, что с каждым днём войны наша авиация всё увереннее и увереннее подходила к окончательному завоеванию полного и безраздельного господства над полями сражений.
Было бы, конечно, неправильным считать, что теперь уже всё сделано и нам, лётчикам, остаётся только пожинать лавры достигнутых успехов. Далеко нет! Враг, пользуясь тем, что англо-американцы не спешили с открытием второго фронта, снимал с запада авиацию и непрерывно наращивал свои силы на советско-германском фронте, насыщал самолётные парки своих воздушных эскадр самолётами последних, ещё более модернизированных типов, посылал для боёв с нами резервные кадры опытных лётчиков. Господствующее положение мы, советские лётчики, могли удержать за собой только непрерывно двигаясь вперёд в своём мастерстве и наращивая силу ударов по врагу.
Лично для меня битва над Кубанью ознаменовалась событием огромного значения. Советское Правительство удостоило меня высокой награды – звания Героя Советского Союза. Друзья тепло поздравили меня, когда я вернулся из полёта. В их горячих объятиях я чувствовал ту боевую дружбу, которая всегда отличала советских лётчиков. Сражение на Кубани ещё крепче сплотило лётчиков нашей эскадрильи. Мы жили тесной семьёй. Чувство товарищества входило в наш кодекс чести. Опасности и лишения учили нас высоко ценить братство и товарищество, скреплённые кровью. Мы были беспощадны к самим себе и остро реагировали на малейшее отклонение от тех правил лётной жизни, которые были созданы в воздушных боях.
Однажды случилось так, что пять «мессершмиттов» зажали одного нашего лётчика и в неравном бою сбили его. В глубоком молчании собрались лётчики на командном пункте эскадрильи. Тяжело и грустно терять товарища. Вернувшийся из полёта лётчик, держа в руках шлем, подошёл и стал рассказывать подробности гибели товарища. Он пролетал над районом боя и видел всё своими глазами. Мы начали задавать ему вопросы. Сколько было немцев? Как дрался погибший товарищ? Имел ли он возможность спастись?
Потом наступило молчание. Хотелось спросить этого лётчика. «Почему же ты остался в сторонке? Почему предпочёл «уйти в кусты», почему не вступил в бой, если даже немцев было много?»
Молчание длилось долго. Никто не задал этих вопросов. Но сам лётчик понял, что думают товарищи. Он вдруг стал защищаться, горячо доказывая, что его помощь всё равно была бы напрасной, так как самолёт уже подбили.
Но его слова никого не убедили. Он обязан был, даже ценою своей жизни, притти на помощь товарищу. Чувство чести и дружбы требует этого – то великое чувство, которое сплотило нас в коллектив, определила линию нашего поведения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Клубов рос на наших глазах. Один из красивых боёв мы провели с ним уже после Кубанского сражения над рекой Миусс, когда он прикрывал мою ударную группу. Немцев было много. Сорок бомбардировщиков и двенадцать истребителей. Зная общую воздушную обстановку в этом районе, мы ещё на земле разработали примерный план боя. Клубов должен быть связать немецких истребителей. Он это и сделал. В то время, когда моя четвёрка занялась бомбардировщиками, четвёрка Клубова отбила две контратаки «мессершмиттов», прочно связала их и нанесла им потери. Сражаясь с «юнкерсами», я был твёрдо уверен, что Клубов сделает своё дело – свяжет немецких истребителей и, закончив бой, только спросил его по радио:
– Сколько?
Четвёрка Клубова сбила трёх немцев и обеспечила мне свободу действий.
В боевой жизни каждого лётчика случаются особенные, критические моменты, когда его судьба буквально висит на волоске. Именно в эти мгновения с наибольшей полнотой сказываются его качества воздушного воина. Думая о Клубове, я припоминаю в нём те черты, которые свойственны советскому лётчику. Он смел, но не бесшабашен. При всём своём спокойствии и хладнокровии он умеет в нужную секунду рискнуть больше обычного. Именно таким увидели мы Клубова в тот летний вечер, когда он возвращался из воздушной разведки.
Я стоял на аэродроме. Клубов почему-то задержался в полёте. Уже давно прошли сроки, когда его машина должна была показаться на горизонте. Я запросил его по радио. Клубов коротко ответил: «Дерусь».
Потом замолчал. Повидимому, с ним что-то случилось. Тревога росла с каждой минутой. Но в глубине души я верил, что Клубов всё же придёт. И вот он пришёл… Его машина странно ковыляла в вечернем воздухе. С ней делалось что-то непонятное. Она вдруг резко клевала носом и казалось, что вот-вот рухнет вниз. Потом – так же неожиданно истребитель выравнивался и даже слегка набирал высоту. Так повторилось трижды. Мы поняли, что на самолёте Клубова перебито управление и он держит машину одним мотором. Она могла в любую секунду камнем пойти к земле. Я хотел одного: чтобы Клубов покинул самолёт на парашюте. Но передать этого не мог – его рация не работала.
Клубов пошёл на посадку. Было страшно смотреть, как, планируя, самолёт вдруг снова клюнул. Вот-вот – врежется в землю. Клубов дал форсированный газ. Машина чуть взмыла вверх. В тот же момент Клубов прикрыл газ и мастерски приземлил самолёт на живот. Мы подбежали к нему. Самолёт был изрешечён пулями. Клубов вылез из кабины, молча обошёл машину и, покачав головой, тихо сказал:
– Как она дралась!…
Присев на корточки, он стал на песке рисовать нам схему боя. Он дрался с шестью «мессерами» на вражеской территории. Двух немцев он сбил, но ему повредили управление. Машина перестала слушаться лётчика. Он всё же перетянул её на нашу территорию. Самолёт стал всё больше и больше зарываться носом. Клубов уже решил было прыгать с парашютом, когда самолёт по какой-то игре случая вышел из пике. И Клубов привёл полуживую машину на свой аэродром. Рассказав это, он встал, раскрыл планшет и в обычной, спокойной манере доложил результаты разведки.
Клубов – один из тех пяти лётчиков, которые стали гордостью нашей части. Они не только восприняли боевой стиль ветеранов части, но в свою очередь внесли много нового, интересного в тактику воздушного боя. При всём единстве стиля, выработанного у нас, каждый из них имел свои характерные черты, свой боевой почерк! Их крылья выросли в нашем коллективе. Гораздо позднее мы с Клубовым вели бои на Висле. Он сбил ещё одного немца. Теперь его счёт доходил до пятидесяти уничтоженных самолётов врага и ему было присвоено звание дважды Героя Советского Союза.
5. В наступлении
Советские лётчики блестяще выиграли Кубанскую воздушную битву. Теперь уже никакой речи не могло быть о том, что враг вернёт утерянную им инициативу в воздухе. События складывались так, что с каждым днём войны наша авиация всё увереннее и увереннее подходила к окончательному завоеванию полного и безраздельного господства над полями сражений.
Было бы, конечно, неправильным считать, что теперь уже всё сделано и нам, лётчикам, остаётся только пожинать лавры достигнутых успехов. Далеко нет! Враг, пользуясь тем, что англо-американцы не спешили с открытием второго фронта, снимал с запада авиацию и непрерывно наращивал свои силы на советско-германском фронте, насыщал самолётные парки своих воздушных эскадр самолётами последних, ещё более модернизированных типов, посылал для боёв с нами резервные кадры опытных лётчиков. Господствующее положение мы, советские лётчики, могли удержать за собой только непрерывно двигаясь вперёд в своём мастерстве и наращивая силу ударов по врагу.
Лично для меня битва над Кубанью ознаменовалась событием огромного значения. Советское Правительство удостоило меня высокой награды – звания Героя Советского Союза. Друзья тепло поздравили меня, когда я вернулся из полёта. В их горячих объятиях я чувствовал ту боевую дружбу, которая всегда отличала советских лётчиков. Сражение на Кубани ещё крепче сплотило лётчиков нашей эскадрильи. Мы жили тесной семьёй. Чувство товарищества входило в наш кодекс чести. Опасности и лишения учили нас высоко ценить братство и товарищество, скреплённые кровью. Мы были беспощадны к самим себе и остро реагировали на малейшее отклонение от тех правил лётной жизни, которые были созданы в воздушных боях.
Однажды случилось так, что пять «мессершмиттов» зажали одного нашего лётчика и в неравном бою сбили его. В глубоком молчании собрались лётчики на командном пункте эскадрильи. Тяжело и грустно терять товарища. Вернувшийся из полёта лётчик, держа в руках шлем, подошёл и стал рассказывать подробности гибели товарища. Он пролетал над районом боя и видел всё своими глазами. Мы начали задавать ему вопросы. Сколько было немцев? Как дрался погибший товарищ? Имел ли он возможность спастись?
Потом наступило молчание. Хотелось спросить этого лётчика. «Почему же ты остался в сторонке? Почему предпочёл «уйти в кусты», почему не вступил в бой, если даже немцев было много?»
Молчание длилось долго. Никто не задал этих вопросов. Но сам лётчик понял, что думают товарищи. Он вдруг стал защищаться, горячо доказывая, что его помощь всё равно была бы напрасной, так как самолёт уже подбили.
Но его слова никого не убедили. Он обязан был, даже ценою своей жизни, притти на помощь товарищу. Чувство чести и дружбы требует этого – то великое чувство, которое сплотило нас в коллектив, определила линию нашего поведения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42