Или кто захочешь.
Сигрид села, пол-лица ее с гривой спутавшихся волос попало в полосу света, и золото фигурного резного крестика блеснуло и тотчас же погасло в устье ложбинки меж грудей.
— А что может быть выше служения Церкви Христовой? Все проходит, и народы, и государства, а Храм стоит нерушимо. К чему пришла ваша наука, ваша культура? Чем вы обогатили человека за эти тысячи лет? Зубчатым колесом? Законами Эйнштейна? Никто не ушел дальше Евангелия. Да, в своем влиянии мы пользуемся светскими методами — но это ради Его дела, и самый закоренелый грешник может послужить орудием божьим.
— Жаль, не могу устроить овацию, — ответил Холл. — Нет, почему, могу, — и похлопал ее по спине. — Это аплодисменты. Иди сюда. Никто с тобой не спорит. Будем воевать за веру, я согласен.
Сигрид вздохнула и уткнулась носом ему в шею.
— На тебе есть знак, — прошептала она. — Ты придешь к нам. Наша встреча не случайна.
— Да сбудется воля Божья, — ответил Холл.
Таких разговоров у них впоследствии было много, но все напоминали этот, хотя и возникали по самым различным поводам. Зерно упало на благодатную почву, щедро сдобренную холловским равнодушием; сложись обстоятельства иначе, он, скорее всего, пошел бы по тем адресам и позвонил по тем номерам, которые называла Сигрид. Не довелось. А в ту ночь, когда Холл, уже снова запакованный в комбинезон и ремни, мирно спал все в той же кровати, группа проходчиков Баруха часам к восьми преодолев, наконец, завал, вышла в наружный коридор Сифона и через пять минут полностью полегла в перестрелке с тиханской тоннельной службой.
Вряд ли тридцать шесть разведчиков во главе с Холлом смогли бы сколько-нибудь долго удерживать Сифон, но в тот раз тиханцы из каких-то соображений не пошли на прорыв. Они поступили иначе — обрушили вышележащие слои и незамедлительно провели трехэшелонное армирование. Второй раз за время войны Сифон оказался в блокаде, и второй раз тиханский Координационный центр объявил, что убит Кривой Левша, опознавательный индекс шестьсот сорок шесть.
Через полгода они хоронили его уже в третий раз — в Идоставизо, — и с гораздо большими основаниями, а тогда Холл с командой благополучно вернулся в Сифон, убедившись, что с проходчиками все, и выход замурован на совесть. Не дожидаясь связи со штабом, он распорядился срочно расконсервировать все комплекты регенераторов и задействовать локационные станции, прерывая бессмысленное теперь радиомолчание, потом спустился на восьмой этаж.
В церкви — сейчас не было сомнений, что это именно церковь — шла служба за упокой душ павших воителей и во дарование спасения; Сигрид священнодействовала, были расставлены скамьи и даже что-то курилось. Ни одного лица не помню, подумал Холл. Совесть, сказала бы Анна. Если бы не вы с Палмерстоном, эти люди, возможно, остались бы живы, продержались бы как-нибудь на синтет-концентратах. Нет, вспомнил одного человека — старуха с квадратной челюстью и глубоко утонувшими в черепе глазами. Она стояла возле дверей.
Палмерстон появился ночью — правда, понятие дня и ночи для Холла и его людей утратило смысл, и они в своем быту присоединились к сорокавосьмичасовому жизненному циклу обитателей Сифона, так что на самом деле трудно сказать, день это был или ночь. Холл проснулся и увидел, что Сигрид не спит, а смотрит перед собой застывшим взглядом. Он мгновенно повернулся, подняв перед собой пистолет.
В ногах постели стоял Палмерстон, похожий на злого духа Сифона — длинный, зеркально-лысый, большеголовый, с маниакально-напряженным взглядом исподлобья. Совиные глазищи, окруженные темной сеткой складок, были разнесены настолько широко, что пространство между ними привлекало внимание само по себе. Палмерстон постоянно был погружен в одному ему известную думу, и взгляд его отрешенно фиксировался на любом случайном предмете, однако .бывали редкие моменты, когда в его глазах была видна то ли дымка любопытствующего сострадания, то ли просто отвращение ко всему на свете. Позже Холл заметил, что вид гибнущих тиханцев зажигает в его лице смутный интерес. Может быть, Палмерстону нравился сам процесс убийства?
В тот раз в глазах его был приказ. Он не сказал ни слова, но Холл сразу понял, чего тот хочет от него. Палмерстон вообще никогда ничего не говорил, и Холл так и не услышал, какой у него голос; военный союз двух сумасшедших проходил в полном безмолвии. Холл влез в сапоги и сбрую с «ройал-мартианом», и они пошли.
Жизнь в Сифоне и так походила на сон, а появление Палмерстона превратило этот сон в бред. Они с Холлом понимали друг друга превосходно, но никакой близости между ними не возникло, ибо никакие внешние события не в силах были нарушить глубокой сосредоточенности Палмерстона на его непостижимом внутреннем мире, а Холл к тому времени уже и сам основательно утратил ощущение реальности, и если бы ему сказали, что он весь свой век бродит по подземельям в компании отказавшегося от дара речи безумца, и ничего другого в мире нет и не было, он бы, наверное, поверил и согласился.
Палмерстон ухитрился отыскать в нижних этажах, в провалах «метро» крайне труднопроходимые лазы сквозь трещины, по которым из Сифона можно было выбраться в близлежащие галереи тиханской зоны. Туда они и выходили вдвоем, кружили по заброшенным ходам, добирались порой до поверхности, выжидали — иногда сутками — и стреляли, и взрывали все тиханское, что подставляла ситуация. Приходилось подолгу отлеживаться в разных дырах и завалах, и часто возвращаться поодиночке. Вернувшись, они заходили в любое жилище, хозяева молча выставляли им еду, они так же молча ели, пили и уходили. Холл, как и Палмерстон, понемногу утратил желание разговаривать, и бояться его стали так же, как и Палмерстона — все, даже Сигрид. Задумывались ли они над тем, какую судьбу готовит Сифону их помраченный эгоизм?
Почему он не посвятил в это никого из своих людей — хотя бы Волощука? Да и где был Волощук все это время? Кто знает. Мироздание сжалось до пределов маршрута — Сифон, путь по коридорам, серия выстрелов, снова коридоры, и снова Сифон.
В тот раз он шел один, без Палмерстона. Возвращался, миновал ручей, по которому надо было идти на четвереньках и по ноздри в воде, потом протиснулся в щель, напоминавшую по форме двугранный угол — из нее уже можно было увидеть свет нижних ярусов. Света не было. Холл переполз через зазубренный край, съехал вниз и высунулся из-под края карниза. Темнота, на экране шлема в инфракрасном изображении рисовалась противоположная стена, а ниже — непонятное цветное месиво. На войне Холл отвык от эмоций, он не охнул и не выругался, а размотал шнур, зацепил карабин за вбитую в скалу скобу и, не спеша переставляя по веревке свой зажим, завис под карнизом, потом зажег фонарь, думая о том, что если наверху засел кто-нибудь не слепой и не глухой, то есть все шансы в пять секунд превратиться в дуршлаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Сигрид села, пол-лица ее с гривой спутавшихся волос попало в полосу света, и золото фигурного резного крестика блеснуло и тотчас же погасло в устье ложбинки меж грудей.
— А что может быть выше служения Церкви Христовой? Все проходит, и народы, и государства, а Храм стоит нерушимо. К чему пришла ваша наука, ваша культура? Чем вы обогатили человека за эти тысячи лет? Зубчатым колесом? Законами Эйнштейна? Никто не ушел дальше Евангелия. Да, в своем влиянии мы пользуемся светскими методами — но это ради Его дела, и самый закоренелый грешник может послужить орудием божьим.
— Жаль, не могу устроить овацию, — ответил Холл. — Нет, почему, могу, — и похлопал ее по спине. — Это аплодисменты. Иди сюда. Никто с тобой не спорит. Будем воевать за веру, я согласен.
Сигрид вздохнула и уткнулась носом ему в шею.
— На тебе есть знак, — прошептала она. — Ты придешь к нам. Наша встреча не случайна.
— Да сбудется воля Божья, — ответил Холл.
Таких разговоров у них впоследствии было много, но все напоминали этот, хотя и возникали по самым различным поводам. Зерно упало на благодатную почву, щедро сдобренную холловским равнодушием; сложись обстоятельства иначе, он, скорее всего, пошел бы по тем адресам и позвонил по тем номерам, которые называла Сигрид. Не довелось. А в ту ночь, когда Холл, уже снова запакованный в комбинезон и ремни, мирно спал все в той же кровати, группа проходчиков Баруха часам к восьми преодолев, наконец, завал, вышла в наружный коридор Сифона и через пять минут полностью полегла в перестрелке с тиханской тоннельной службой.
Вряд ли тридцать шесть разведчиков во главе с Холлом смогли бы сколько-нибудь долго удерживать Сифон, но в тот раз тиханцы из каких-то соображений не пошли на прорыв. Они поступили иначе — обрушили вышележащие слои и незамедлительно провели трехэшелонное армирование. Второй раз за время войны Сифон оказался в блокаде, и второй раз тиханский Координационный центр объявил, что убит Кривой Левша, опознавательный индекс шестьсот сорок шесть.
Через полгода они хоронили его уже в третий раз — в Идоставизо, — и с гораздо большими основаниями, а тогда Холл с командой благополучно вернулся в Сифон, убедившись, что с проходчиками все, и выход замурован на совесть. Не дожидаясь связи со штабом, он распорядился срочно расконсервировать все комплекты регенераторов и задействовать локационные станции, прерывая бессмысленное теперь радиомолчание, потом спустился на восьмой этаж.
В церкви — сейчас не было сомнений, что это именно церковь — шла служба за упокой душ павших воителей и во дарование спасения; Сигрид священнодействовала, были расставлены скамьи и даже что-то курилось. Ни одного лица не помню, подумал Холл. Совесть, сказала бы Анна. Если бы не вы с Палмерстоном, эти люди, возможно, остались бы живы, продержались бы как-нибудь на синтет-концентратах. Нет, вспомнил одного человека — старуха с квадратной челюстью и глубоко утонувшими в черепе глазами. Она стояла возле дверей.
Палмерстон появился ночью — правда, понятие дня и ночи для Холла и его людей утратило смысл, и они в своем быту присоединились к сорокавосьмичасовому жизненному циклу обитателей Сифона, так что на самом деле трудно сказать, день это был или ночь. Холл проснулся и увидел, что Сигрид не спит, а смотрит перед собой застывшим взглядом. Он мгновенно повернулся, подняв перед собой пистолет.
В ногах постели стоял Палмерстон, похожий на злого духа Сифона — длинный, зеркально-лысый, большеголовый, с маниакально-напряженным взглядом исподлобья. Совиные глазищи, окруженные темной сеткой складок, были разнесены настолько широко, что пространство между ними привлекало внимание само по себе. Палмерстон постоянно был погружен в одному ему известную думу, и взгляд его отрешенно фиксировался на любом случайном предмете, однако .бывали редкие моменты, когда в его глазах была видна то ли дымка любопытствующего сострадания, то ли просто отвращение ко всему на свете. Позже Холл заметил, что вид гибнущих тиханцев зажигает в его лице смутный интерес. Может быть, Палмерстону нравился сам процесс убийства?
В тот раз в глазах его был приказ. Он не сказал ни слова, но Холл сразу понял, чего тот хочет от него. Палмерстон вообще никогда ничего не говорил, и Холл так и не услышал, какой у него голос; военный союз двух сумасшедших проходил в полном безмолвии. Холл влез в сапоги и сбрую с «ройал-мартианом», и они пошли.
Жизнь в Сифоне и так походила на сон, а появление Палмерстона превратило этот сон в бред. Они с Холлом понимали друг друга превосходно, но никакой близости между ними не возникло, ибо никакие внешние события не в силах были нарушить глубокой сосредоточенности Палмерстона на его непостижимом внутреннем мире, а Холл к тому времени уже и сам основательно утратил ощущение реальности, и если бы ему сказали, что он весь свой век бродит по подземельям в компании отказавшегося от дара речи безумца, и ничего другого в мире нет и не было, он бы, наверное, поверил и согласился.
Палмерстон ухитрился отыскать в нижних этажах, в провалах «метро» крайне труднопроходимые лазы сквозь трещины, по которым из Сифона можно было выбраться в близлежащие галереи тиханской зоны. Туда они и выходили вдвоем, кружили по заброшенным ходам, добирались порой до поверхности, выжидали — иногда сутками — и стреляли, и взрывали все тиханское, что подставляла ситуация. Приходилось подолгу отлеживаться в разных дырах и завалах, и часто возвращаться поодиночке. Вернувшись, они заходили в любое жилище, хозяева молча выставляли им еду, они так же молча ели, пили и уходили. Холл, как и Палмерстон, понемногу утратил желание разговаривать, и бояться его стали так же, как и Палмерстона — все, даже Сигрид. Задумывались ли они над тем, какую судьбу готовит Сифону их помраченный эгоизм?
Почему он не посвятил в это никого из своих людей — хотя бы Волощука? Да и где был Волощук все это время? Кто знает. Мироздание сжалось до пределов маршрута — Сифон, путь по коридорам, серия выстрелов, снова коридоры, и снова Сифон.
В тот раз он шел один, без Палмерстона. Возвращался, миновал ручей, по которому надо было идти на четвереньках и по ноздри в воде, потом протиснулся в щель, напоминавшую по форме двугранный угол — из нее уже можно было увидеть свет нижних ярусов. Света не было. Холл переполз через зазубренный край, съехал вниз и высунулся из-под края карниза. Темнота, на экране шлема в инфракрасном изображении рисовалась противоположная стена, а ниже — непонятное цветное месиво. На войне Холл отвык от эмоций, он не охнул и не выругался, а размотал шнур, зацепил карабин за вбитую в скалу скобу и, не спеша переставляя по веревке свой зажим, завис под карнизом, потом зажег фонарь, думая о том, что если наверху засел кто-нибудь не слепой и не глухой, то есть все шансы в пять секунд превратиться в дуршлаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51