Они вообще не любят смотреть в сторону солнца. Припекало, к слову, снова порядочно, я весь взмок и снял рубашку. Илья тоже, и я видел пот, ручьями тёкший по его загорелой спине.
— Она поднимет руку, — хрипло сказал Илья. — И…
Я окинул соратников завистливым взглядом и опять приложился к биноклю. Хоть понаблюдаю вблизи… Я почувствовал, как гулко и мучительно забилось сердце, как загудел кровоток, набирая обороты. Сейчас… вот сейчас… это, которое раньше было человеческой женщиной, снова поднимет руку, не подозревая, что подаёт сигнал снайперу, а раз она не подозревает, то её рука не будет дрожать, спокойная, длинная бледная рука… Сей-ча-а…
Я не знаю, сколько проходит времени. Мы, все торе, хрипло дышим, молча глотая пыль. Одной рукой я сжимаю мокрый корпус бинокля, другой — ствол над плечом. Се-ей…ча-а…
Женщина поднимает руку.
Илья спускает курок.
И, дьявол возьми, выстрела нет!
В оглушительной, ослепительной горячей тиши снова сухо щёлкает курок, и тогда Илья начинает орать. Я отрываю бинокль от глаз, чтобы схватить автомат, но за миг до этого замечаю, что бледняки больше не лежат крестом, они поднимаются. Очень медленно, но они поднимаются, и сейчас они побегут. Очень медленно, как полудохлые тараканы, но ведь снова побегут, мать их!
— Дэвид, стреляй! — ору я, дёргая автомат. Как назло, застряло — ствол, всегда удобно выскальзывавший из чехла, за что-то зацепился и не идёт ни в какую. Ты мёртв, парень, ты мёртв, отрешённо думаю я и наконец с треском выдираю автомат из чехла.
Дэвид в этом время стреляет, держа пистолет обеими руками, но куда там — он даже в упор мажет в пяти случаях из десяти, да и слишком далеко. Я бросаюсь вперёд, поливая равнину свинцом; пули с короткими щелчками рикошетят от камней, одна из них сдирает с моей голени полоску кожи. Но я не останавливаюсь, я бегу. Я здоровый, сильный, совершенный человек, король мира, выведенный в секретных лабораториях Пентагона сто двадцать лет назад, и я бегу по следу тварей, которым в нашем мире места нет. Они выжили, как и мы, но места им здесь нет. Мой отец был прав: после ядерной войны могли выжить только тараканы — и мы. Мы — потому что приспособлены, а тараканы… не знаю, почему.
И, чёрт подери, я не знаю, почему бегу за ними, но не могу догнать. Я их даже не вижу: мои зоркие глаза их не видят, я слепну в вихре пыли, поднятой выпущенной мной очередью. И где-то там, в это пыли, ползут наши бледнячки. По отдельности, разумеется — некогда нежничать, — мужчина чуть впереди, женщина отстаёт. А может, я всё-таки попал хотя бы в одного?.. Чёрт! Ну какого хрена мы не подошли к ним поближе?
— Сволочь ты, Джеронимо, — сказал Илья черед десять минут, стоя над местом, где только что лежали бледняки. — Договорились же, что эти двое — наши с Дэвидом.
— Ваши с Дэвидом, — передразнил я. — Ваши с Дэвидом грандиозные стрелковые способности — это что-то с чем-то.
— На себя посмотри, — огрызнулся Дэвид, что было на него не слишком похоже.
— Заело, — мрачно бросил Илья.
— Мозги у вас заело, — сказал я и пошёл вперёд. Мать их, они же всё равно где-то здесь, может, в десяти шагах от нас. Заползли под чахлый куст и не дышат.
По голени у меня текла кровь, она щекотала кожу и жутко раздражала, но я не обращал на неё внимания. Царапина затянется минут через двадцать, и эти двадцать минут я не собирался терять.
И, чёрт возьми, не собирался больше никому их дарить.
Илья и Дэвид шли за мной.
Был вечер, когда мы вышли к реке.
— Уау! — взвыл Илья и бросился по откосу вниз, вопя на бегу. Винтовку он бросил у самой воды — я бы убил его, если бы он сиганул в реку вместе с ней. Впрочем, если б и убил, то не сразу, потому что сам я очень быстро последовал его примеру.
— Ох-хренеть! А-а!
— Холодная? — опасливо осведомился Дэвид с берега. Он топтался у воды, плескавшейся на носки его ботинок, в одной руке сжимал винтовку Ильи, а в другой — мой автомат, и выглядел ужасно несчастным. Мы с Ильёй захохотали.
— Горячая, идиот! Как в финской бане!
— Гм-м… — пробубнил Дэвид и принялся неохотно раздеваться, но уже через минуту нырял, орал и бесился вместе с нами. Река была чистая, как слеза — если лечь лицом вниз, можно было разглядеть каждый камешек на дне. И не удивительно, тут в неё гадить просто некому — от Мегаполиса она далеко, а бледняк если и залезет в эту воду, то обратно уже не выберется, шкуру прямо тут оставит. Боже, подумалось мен, какой идиотизм — мы можем безбоязненно нырять в воду, над которой дозиметр забьётся в истерике, но стрелять без промаха — это не каждому из нас по силам. Похоже, таланта в этом деле всё-таки никто не отменял.
Но сейчас мне, честное слово, не хотелось стрелять, и было по фиг, хочется ли остальным. Вымыться после трёх с гаком дней мытарств — удовольствие из разряда божественных. Это резко подняло всем настроение, и мы с Дэвидом разок утопили Илью, а потом Илья с Дэвидом разок утопили меня, но вот Дэвида нам прищучить не удалось — засранец плавает лучше, чем стреляет. Когда мы наконец выбрались на берег, отфыркиваясь и упоённо матерясь от удовольствия, солнце уже почти село. Стало стремительно холодать, но с термочувствительностью у нас тоже нет проблем. Однако после дурачеств на реке мне вдруг захотелось романтики.
— Надо костёр, — заявил я, и обтирающийся рубашкой Илья фыркнул.
— Сам и возись.
— Не вопрос, — благодушно согласился я и меньше чем за полчаса надрал лишайника и ломких твёрдых колючек, которые росли у реки в изобилии. Дэвид начал было втирать что-то про жизненный цикл планеты и баланс экосистемы, но я весело предложил ему заткнуться, что он и сделал, кажется, ничуть не обидевшись.
Потом мы валялись у костра, разглядывая безоблачное ночное небо. Было тепло и спокойно, и даже мысль о треклятых бледняках, как обычно, растворившихся прямо у нас перед носом, не портила этот вечер. Один раз над нами в сторону Мегаполиса пролетел вертолёт.
— Эх, хорошо всё-таки, — сказал Илья. — Жалко, что в последний раз, наверное…
— Чего-о? — Я так удивился, что аж перевернулся на бок — посмотреть на него и проверить, не шутит ли. — Ты помирать собрался, что ли?
— Вряд ли. Но я Нелли обещал.
— Бог ты мой, вот это я понимаю — причина, — сказал я изменившимся голосом и стремительно откатился в сторону, так что могучий удар Ильи, нацеленный мне в плечо, пришёлся на пустоту.
— Иди ты, Джер! Знаю, что ты думаешь.
— А если знаешь, чего порешь всякую хрень?
— Да она заела меня совсем. Говорит, всё, в печёнках у меня уже эта ваша королевская охота. Ты бы, говорит, хоть на футбол ходил, как все нормальные мужики, а то шастаешь хрен знает где, а потом от тебя, говорит, мервечиной несёт. В койку не пускает, — пожаловался он после паузы, и тут уж впрямь было не до смеха.
1 2 3 4 5
— Она поднимет руку, — хрипло сказал Илья. — И…
Я окинул соратников завистливым взглядом и опять приложился к биноклю. Хоть понаблюдаю вблизи… Я почувствовал, как гулко и мучительно забилось сердце, как загудел кровоток, набирая обороты. Сейчас… вот сейчас… это, которое раньше было человеческой женщиной, снова поднимет руку, не подозревая, что подаёт сигнал снайперу, а раз она не подозревает, то её рука не будет дрожать, спокойная, длинная бледная рука… Сей-ча-а…
Я не знаю, сколько проходит времени. Мы, все торе, хрипло дышим, молча глотая пыль. Одной рукой я сжимаю мокрый корпус бинокля, другой — ствол над плечом. Се-ей…ча-а…
Женщина поднимает руку.
Илья спускает курок.
И, дьявол возьми, выстрела нет!
В оглушительной, ослепительной горячей тиши снова сухо щёлкает курок, и тогда Илья начинает орать. Я отрываю бинокль от глаз, чтобы схватить автомат, но за миг до этого замечаю, что бледняки больше не лежат крестом, они поднимаются. Очень медленно, но они поднимаются, и сейчас они побегут. Очень медленно, как полудохлые тараканы, но ведь снова побегут, мать их!
— Дэвид, стреляй! — ору я, дёргая автомат. Как назло, застряло — ствол, всегда удобно выскальзывавший из чехла, за что-то зацепился и не идёт ни в какую. Ты мёртв, парень, ты мёртв, отрешённо думаю я и наконец с треском выдираю автомат из чехла.
Дэвид в этом время стреляет, держа пистолет обеими руками, но куда там — он даже в упор мажет в пяти случаях из десяти, да и слишком далеко. Я бросаюсь вперёд, поливая равнину свинцом; пули с короткими щелчками рикошетят от камней, одна из них сдирает с моей голени полоску кожи. Но я не останавливаюсь, я бегу. Я здоровый, сильный, совершенный человек, король мира, выведенный в секретных лабораториях Пентагона сто двадцать лет назад, и я бегу по следу тварей, которым в нашем мире места нет. Они выжили, как и мы, но места им здесь нет. Мой отец был прав: после ядерной войны могли выжить только тараканы — и мы. Мы — потому что приспособлены, а тараканы… не знаю, почему.
И, чёрт подери, я не знаю, почему бегу за ними, но не могу догнать. Я их даже не вижу: мои зоркие глаза их не видят, я слепну в вихре пыли, поднятой выпущенной мной очередью. И где-то там, в это пыли, ползут наши бледнячки. По отдельности, разумеется — некогда нежничать, — мужчина чуть впереди, женщина отстаёт. А может, я всё-таки попал хотя бы в одного?.. Чёрт! Ну какого хрена мы не подошли к ним поближе?
— Сволочь ты, Джеронимо, — сказал Илья черед десять минут, стоя над местом, где только что лежали бледняки. — Договорились же, что эти двое — наши с Дэвидом.
— Ваши с Дэвидом, — передразнил я. — Ваши с Дэвидом грандиозные стрелковые способности — это что-то с чем-то.
— На себя посмотри, — огрызнулся Дэвид, что было на него не слишком похоже.
— Заело, — мрачно бросил Илья.
— Мозги у вас заело, — сказал я и пошёл вперёд. Мать их, они же всё равно где-то здесь, может, в десяти шагах от нас. Заползли под чахлый куст и не дышат.
По голени у меня текла кровь, она щекотала кожу и жутко раздражала, но я не обращал на неё внимания. Царапина затянется минут через двадцать, и эти двадцать минут я не собирался терять.
И, чёрт возьми, не собирался больше никому их дарить.
Илья и Дэвид шли за мной.
Был вечер, когда мы вышли к реке.
— Уау! — взвыл Илья и бросился по откосу вниз, вопя на бегу. Винтовку он бросил у самой воды — я бы убил его, если бы он сиганул в реку вместе с ней. Впрочем, если б и убил, то не сразу, потому что сам я очень быстро последовал его примеру.
— Ох-хренеть! А-а!
— Холодная? — опасливо осведомился Дэвид с берега. Он топтался у воды, плескавшейся на носки его ботинок, в одной руке сжимал винтовку Ильи, а в другой — мой автомат, и выглядел ужасно несчастным. Мы с Ильёй захохотали.
— Горячая, идиот! Как в финской бане!
— Гм-м… — пробубнил Дэвид и принялся неохотно раздеваться, но уже через минуту нырял, орал и бесился вместе с нами. Река была чистая, как слеза — если лечь лицом вниз, можно было разглядеть каждый камешек на дне. И не удивительно, тут в неё гадить просто некому — от Мегаполиса она далеко, а бледняк если и залезет в эту воду, то обратно уже не выберется, шкуру прямо тут оставит. Боже, подумалось мен, какой идиотизм — мы можем безбоязненно нырять в воду, над которой дозиметр забьётся в истерике, но стрелять без промаха — это не каждому из нас по силам. Похоже, таланта в этом деле всё-таки никто не отменял.
Но сейчас мне, честное слово, не хотелось стрелять, и было по фиг, хочется ли остальным. Вымыться после трёх с гаком дней мытарств — удовольствие из разряда божественных. Это резко подняло всем настроение, и мы с Дэвидом разок утопили Илью, а потом Илья с Дэвидом разок утопили меня, но вот Дэвида нам прищучить не удалось — засранец плавает лучше, чем стреляет. Когда мы наконец выбрались на берег, отфыркиваясь и упоённо матерясь от удовольствия, солнце уже почти село. Стало стремительно холодать, но с термочувствительностью у нас тоже нет проблем. Однако после дурачеств на реке мне вдруг захотелось романтики.
— Надо костёр, — заявил я, и обтирающийся рубашкой Илья фыркнул.
— Сам и возись.
— Не вопрос, — благодушно согласился я и меньше чем за полчаса надрал лишайника и ломких твёрдых колючек, которые росли у реки в изобилии. Дэвид начал было втирать что-то про жизненный цикл планеты и баланс экосистемы, но я весело предложил ему заткнуться, что он и сделал, кажется, ничуть не обидевшись.
Потом мы валялись у костра, разглядывая безоблачное ночное небо. Было тепло и спокойно, и даже мысль о треклятых бледняках, как обычно, растворившихся прямо у нас перед носом, не портила этот вечер. Один раз над нами в сторону Мегаполиса пролетел вертолёт.
— Эх, хорошо всё-таки, — сказал Илья. — Жалко, что в последний раз, наверное…
— Чего-о? — Я так удивился, что аж перевернулся на бок — посмотреть на него и проверить, не шутит ли. — Ты помирать собрался, что ли?
— Вряд ли. Но я Нелли обещал.
— Бог ты мой, вот это я понимаю — причина, — сказал я изменившимся голосом и стремительно откатился в сторону, так что могучий удар Ильи, нацеленный мне в плечо, пришёлся на пустоту.
— Иди ты, Джер! Знаю, что ты думаешь.
— А если знаешь, чего порешь всякую хрень?
— Да она заела меня совсем. Говорит, всё, в печёнках у меня уже эта ваша королевская охота. Ты бы, говорит, хоть на футбол ходил, как все нормальные мужики, а то шастаешь хрен знает где, а потом от тебя, говорит, мервечиной несёт. В койку не пускает, — пожаловался он после паузы, и тут уж впрямь было не до смеха.
1 2 3 4 5