Это было одно из тех усилий, на которые способны только люди с его живым характером и чувствительной женской организацией. Вся душа его была еще наполнена твердым убеждением, что рок сделал один большой шаг ближе к Аллэну и к нему после открытия ректора в Кенсингтонском саду. Лицо его еще обнаруживало то, что он выстрадал при возобновлении уверенности, что предсмертные предостережения его отца имеют основания и что ему следует расстаться во что бы то ни стало с единственным человеческим существом, которое он любил. В сердце его была еще боязнь, что первое таинственное видение во сне Аллэна может осуществиться, прежде чем кончится этот день. Эти узы, свитые его собственным суеверием, спутали его в эту минуту, как ничто еще не спутывало, и он безжалостно подстрекал свою решимость к отчаянному усилию поддерживать в присутствии Аллэна его веселость и хорошее расположение духа. Он разговаривал, смеялся и накладывал на свою тарелку с каждого блюда, стоявшего на столе. Он шумно отпускал шуточки, в которых не было веселости, и рассказывал истории, совсем не интересные. Сначала он удивлял Аллэна, потом забавлял его, потом легко приобрел его доверие насчет мисс Мильрой. Он громко расхохотался, когда Аллэн объявил ему о своем намерении жениться, так что слуги начали думать, что странный друг их господина сошел с ума. Наконец он, как самый сговорчивый человек на свете, принял предложение Аллэна быть представленным дочери майора и самому судить о ней. Вот они оба подошли к калитке коттеджа. Голос Мидуинтера все громче и громче заглушал голос Аллэна. Природная скромность Мидуинтера была скрыта (как безумно и жалко, знал только он один!) грубой маской смелости — непомерной, нестерпимой смелости застенчивого человека.
Их приняла в гостиной дочь майора.
Аллэн хотел представить своего друга с надлежащей формальностью. К удивлению Аллэна, Мидуинтер перебил его и сам отрекомендовался, стараясь своим взглядом, неестественным смехом и неловким поклоном показать, что чувствует себя как дома, непринужденно, но все это выставило его в худшем виде. Его искусственная веселость, которую он постоянно подстрекал с утра, теперь истерически дошла до такой степени, что он сам не имел уже над ней власти. Он говорил с той страшной свободой, которая бывает необходимым следствием, когда скромный человек преодолевает свою сдержанность. Он запутался в нескончаемых извинениях, которые совсем не были нужны, и в комплиментах, которые показались бы чересчур приторными даже тщеславию дикаря. Мидуинтер посмотрел на мисс Мильрой, на Аллэна и шутливо объявил, что он теперь понимает, почему друг его по утрам всегда ходит гулять в одну сторону. Он закидал мисс Мильрой вопросами о матери и перебивал ее ответы замечаниями о погоде. В одно и то же время он говорил, что ей должно быть жарко, и уверял, что он завидует ее прохладному кисейному платью.
Пришел майор. Прежде чем он успел сказать два слова, Мидуинтер напал на него с той же неистовой фамильярностью и с той же самой лихорадочной говорливостью. Он выразил свое участие к здоровью миссис Мильрой, которое показалось бы преувеличенным даже и от друга дома. Он рассыпался в извинениях, что мешает механическим занятиям майора. Он передал в преувеличенном виде рассказ Аллэна о часах и выразил свое нетерпение видеть эти часы в выражениях, еще более преувеличенных. Он выказал свое поверхностное знание страсбургских часов при человеке, который изучил каждое колесо в этом сложном механизме и в продолжение многих лет своей жизни старался подражать ему.
— Я умираю, положительно умираю, майор, от нетерпения видеть ваши удивительные часы, — прибавил Мидуинтер.
Майор Мильрой вошел в комнату, поглощенный, как обыкновенно, своим механическим занятием, но фамильярность Мидуинтера вдруг привела его в себя и опять заставила сделаться светским человеком.
— Извините, если я перебью вас, — сказал он твердо, остановив Мидуинтера и окинув его удивленным взглядом. — Я видел страсбургские часы, и мне как-то неловко слышать (простите, если я это говорю), что моя работа может хоть сколько-нибудь сравниться с таким удивительным произведением. В целом свете нет ничего подобного!
Он остановился, чтобы сдержать свой энтузиазм. Страсбургские часы были для майора Мильроя то, что имя Микеланджело для сэра Джошуа Рейнолдса .
— Доброта мистера Армадэля заставила его несколько преувеличить, — прибавил майор, улыбаясь Аллэну и не обращая внимания на новую попытку Мидуинтера овладеть разговором. — Между большими страсбургскими часами и моими домашними есть только одно сходство: они показывают свое искусство ровно в полдень, а так как теперь время приближается к двенадцати, если вы еще желаете взглянуть на мою мастерскую, мистер Мидуинтер, то, чем скорее я покажу вам туда дорогу, тем лучше.
Он отворил дверь и, извиняясь перед Мидуинтером с заметной церемонностью, вышел прежде него из комнаты.
— Что вы думаете о моем друге? — шепнул Аллэн, идя с мисс Мильрой.
— Сказать вам правду, мистер Армадэль? — шепнула она в ответ.
— Разумеется.
— Он совсем мне не нравится.
— Это самый лучший и добрейший человек на свете! — возразил откровенный Аллэн. — Он больше вам понравится, когда вы узнаете его короче, я в этом уверен.
Мисс Мильрой сделала гримасу, показывавшую совершенное равнодушие к Мидуинтеру и лукавое удивление на старание Аллэна выставлять достоинства своего друга.
«Неужели он ничего не имеет сказать мне поинтереснее этого, — спрашивала она себя, — после того как он вчера два раза поцеловал мою руку?».
Они вошли в мастерскую майора, прежде чем Аллэн успел начать разговор о более привлекательном предмете. На грубом деревянном ящике, в котором, очевидно, помещался механизм, стояли удивительные часы. Над циферблатом возвышался стеклянный пьедестал на подставке из резного дерева, а на вершине пьедестала располагалась неизбежная фигура Времени с вечной косой в руке. Под циферблатом помещалась маленькая платформа, на каждом конце которой возвышались две миниатюрные будочки с закрытыми дверями. Снаружи ничего не было видно, пока не наступило магическое мгновение, когда часы пробьют.
Оставалось три минуты до двенадцати, и майор Мильрой воспользовался случаем объяснить, в чем будет состоять ожидаемое явление. При первых же словах о часах мысли майора целиком устремились к единственному занятию его жизни. Он обернулся к Мидуинтеру (который разговаривал все время, выходя из гостиной), и в обращении его не осталось ни малейшего следа хладнокровного и твердого спокойствия, с которыми он говорил несколько минут тому назад. Шумный, фамильярный человек, казавшийся неприятным гостем в гостиной, сделался приятным посетителем в мастерской, потому что тут он обладал всеизвиняющим преимуществом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100