Но пусть не дрогнет ничье сердце. Мы – русские. С нами бог! Ура!
На письме Макарова от 26 февраля делопроизводителем Морского министерства была сделана помета: «Хранить весьма секретно, копий не снимать». Есть, однако, вещи, которые никак невозможно удержать в тайне. Слухи о том, что Макаров заранее предупреждал о грозящей опасности и предлагал соответствующие меры, которые не были осуществлены, мгновенно стали достоянием всей России. И общественное мнение страны было единодушно: «Макарова в Порт-Артур!» Об этом, разумеется, не писали подцензурные газеты, но настроения такого рода широко распространяются и без газет. Сложилась ситуация, аналогичная той, когда Александр I в 1812 году вынужден был поставить Кутузова во главе русской армии. Теперь Макаров стал во главе русского флота – вопреки желанию морского ведомства, по воле общенационального мнения. 1 февраля Степану Осиповичу было объявлено о его назначении командующим флотом в Тихом океане.
В его деятельности открывалась новая глава.
«Не скажет ни камень, ни крест, где легли...»
Было 9 часов 30 минут утра. Дул свежий ветер, поднимая частую волну. Сквозь серые облака изредка пробивалось яркое весеннее солнце. Эскадра Тихого океана возвращалась в Порт-артурскую гавань. Впереди шел броненосец «Петропавловск». На его грот-мачте распластался по ветру адмиральский флаг, словно предупреждая своих и врагов: командующий флотом здесь. В кильватер «Петропавловску» шли броненосцы «Победа», «Полтава», «Пересвет», затем крейсера «Баян», «Диана», «Аскольд» и «Новик», а далее мелкие корабли.
На мостике «Петропавловска» стоял Макаров. На плечи его была молодцевато наброшена адмиральская шинель, румяное лицо сияло веселым возбуждением. Он говорил громко и энергично:
– Да-с, дорогой Василий Васильевич, это и есть главные силы японского флота, вот они, любуйтесь, пока все корабли адмирала Того еще целы!
И Макаров широким жестом указал на горизонт, где серой цепочкой вытянулась вражеская эскадра. Рядом с адмиралом стоял пожилой, седобородый, но очень крепкий с виду человек в гражданском пальто и меховой шапке – художник Верещагин. В руках он держал альбом и большой карандаш.
– Значит, первым идет, надо полагать, броненосец «Миказа»? – спросил художник, указывая карандашом на горизонт.
– Так точно, это флагманский корабль адмирала Того. А за ним следуют... Да что это я! Мичман Шмитт, потрудитесь-ка перечислить корабли противника господину Верещагину! Посмотрим, как вы разбираетесь в силуэтах.
– Слушаюсь! – младший флаг-офицер (адъютант) адмирала приложил к глазам бинокль и четко, как на экзамене, доложил: – Эскадра противника следует в составе броненосцев «Миказа», «Фуджи», «Асахи», «Хацусе», «Шикишима», «Яшима» и броненосных крейсеров «Кассуга» и «Ниссин».
– Верно! – одобрил адмирал и, обернувшись к художнику, продолжал с прежней напористой энергией: – Видите, какое у них пока превосходство в силах: шесть броненосцев и два тяжелых крейсера – и это только под стенами Артура, и невдалеке еще гуляет эскадра адмирала Камимура из шести броненосных крейсеров. А мы имеем сейчас только пять исправных броненосцев, да и то «Севастополь», шут его побери, не смог вовремя выйти из гавани.
– Степан Осипович, а когда, вы полагаете, вступят в строй «Ретвизан» и «Цесаревич»? – спросил Верещагин, непрерывно делая какие-то наброски в альбоме.
– Скоро, очень скоро, Василий Васильевич! Тогда наши силы хоть и будут уступать японцам, но уже не так, как нынче. Все пойдет на лад, я в этом уверен. И вы еще своими глазами увидите наши победы. Знаете, русский человек медленно запрягает, да быстро скачет.
– А кроме того, – Верещагин, улыбаясь, обернул лицо к Макарову, – русский человек под хорошим руководством может делать чудеса...
Макаров как-то неопределенно повел плечами:
– Меня цитируете! Ну что ж, никогда от этих своих слов не откажусь. Да, делает чудеса, когда есть Александр Невский, Петр Великий или Суворов. И еще не одно чудо покажет, точно вам говорю! Ну-с, а что до меня, грешного, то хорош я или плох, пусть потомство рассудит, но одно уж точно, коли суждено нам будет войну проиграть, то живым я этого конца не увижу.
– Что за мрачные мысли, адмирал! – серьезно сказал Верещагин. – Все идет на лад, вы же сами знаете, какой сейчас подъем на эскадре!
– Не сглазьте, Василий Васильевич, – шутливо погрозил ему пальцем Макаров, а затем, резко обернувшись в другую сторону, совсем иным тоном произнес: – «Севастополь» так и застрял на рейде! Безобразие! Михаил Петрович, прикажите ему дать сигнал стать на якорь.
Флагманский штурман штаба командующего флотом капитан 2-го ранга Васильев передал адмиральский приказ флаг-офицерам. Мичман Шмитт поспешил в боевую рубку броненосца и, подойдя к столу, открыл флагманский журнал, куда заносились все сигналы по эскадре. Прежде всего он аккуратно вывел на листе число и час. Затем поставил двоеточие и обмакнул перо в чернильницу, намереваясь записать и самый сигнал... В этот момент и мичман и все находившиеся в боевой рубке были сброшены на пол. Раздался чудовищной силы взрыв.
Было 9 часов 39 минут утра 31 марта 1904 года.
* * *
А совсем недавно он был еще в Кронштадте.
3 февраля к 9 часам утра в особняк Макарова стали собираться гости. Пришли друзья и соратники, сослуживцы и знакомые семьи. Все были торжественны и взволнованны. Ровно в 9 адмирал вместе с Капитолиной Николаевной вышел в переполненную гостиную. Он казался в самом лучшем настроении, был весел и сердечен. Поздоровались.
– А теперь, господа, – обратился Макаров к собравшимся, – прошу всех присесть перед дорогой по русскому обычаю.
Все тесно уселись, кто на чем, стало тихо. Макаров поднялся первый, улыбнулся:
– Ну, с богом, господа! Давайте простимся.
Он обнялся и поцеловался со всеми. Многие украдкой смахивали слезу. Некоторые плакали, не скрываясь. Ведя под руку Капитолину Николаевну, Макаров вышел на крыльцо. Улица была заполнена народом, огромная толпа офицеров, матросов и горожан теснилась у самого крыльца. Раздались приветственные возгласы, крики «ура!». Макаров снял фуражку и поклонился. Тогда он сказал несколько слов, которые назавтра газеты разнесли по всей России:
– Спасибо, братцы, что собрались проводить меня. Там началось жаркое дело. Нужны люди – поеду и я. В переживаемые минуты нужно поддерживать друг друга, и я еду туда.
К крыльцу подали кибитку. Макаров посадил Капитолину Николаевну, уселся сам. В морозный воздух снова взлетело «ура!». Кучер тронул вожжи, лошади рванули вперед, зазвенел колокольчик. По накатанной санной дороге через замерзший Финский залив кибитка понеслась в Ораниенбаум.
За первые два дня февраля Макаров успел сделать многое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
На письме Макарова от 26 февраля делопроизводителем Морского министерства была сделана помета: «Хранить весьма секретно, копий не снимать». Есть, однако, вещи, которые никак невозможно удержать в тайне. Слухи о том, что Макаров заранее предупреждал о грозящей опасности и предлагал соответствующие меры, которые не были осуществлены, мгновенно стали достоянием всей России. И общественное мнение страны было единодушно: «Макарова в Порт-Артур!» Об этом, разумеется, не писали подцензурные газеты, но настроения такого рода широко распространяются и без газет. Сложилась ситуация, аналогичная той, когда Александр I в 1812 году вынужден был поставить Кутузова во главе русской армии. Теперь Макаров стал во главе русского флота – вопреки желанию морского ведомства, по воле общенационального мнения. 1 февраля Степану Осиповичу было объявлено о его назначении командующим флотом в Тихом океане.
В его деятельности открывалась новая глава.
«Не скажет ни камень, ни крест, где легли...»
Было 9 часов 30 минут утра. Дул свежий ветер, поднимая частую волну. Сквозь серые облака изредка пробивалось яркое весеннее солнце. Эскадра Тихого океана возвращалась в Порт-артурскую гавань. Впереди шел броненосец «Петропавловск». На его грот-мачте распластался по ветру адмиральский флаг, словно предупреждая своих и врагов: командующий флотом здесь. В кильватер «Петропавловску» шли броненосцы «Победа», «Полтава», «Пересвет», затем крейсера «Баян», «Диана», «Аскольд» и «Новик», а далее мелкие корабли.
На мостике «Петропавловска» стоял Макаров. На плечи его была молодцевато наброшена адмиральская шинель, румяное лицо сияло веселым возбуждением. Он говорил громко и энергично:
– Да-с, дорогой Василий Васильевич, это и есть главные силы японского флота, вот они, любуйтесь, пока все корабли адмирала Того еще целы!
И Макаров широким жестом указал на горизонт, где серой цепочкой вытянулась вражеская эскадра. Рядом с адмиралом стоял пожилой, седобородый, но очень крепкий с виду человек в гражданском пальто и меховой шапке – художник Верещагин. В руках он держал альбом и большой карандаш.
– Значит, первым идет, надо полагать, броненосец «Миказа»? – спросил художник, указывая карандашом на горизонт.
– Так точно, это флагманский корабль адмирала Того. А за ним следуют... Да что это я! Мичман Шмитт, потрудитесь-ка перечислить корабли противника господину Верещагину! Посмотрим, как вы разбираетесь в силуэтах.
– Слушаюсь! – младший флаг-офицер (адъютант) адмирала приложил к глазам бинокль и четко, как на экзамене, доложил: – Эскадра противника следует в составе броненосцев «Миказа», «Фуджи», «Асахи», «Хацусе», «Шикишима», «Яшима» и броненосных крейсеров «Кассуга» и «Ниссин».
– Верно! – одобрил адмирал и, обернувшись к художнику, продолжал с прежней напористой энергией: – Видите, какое у них пока превосходство в силах: шесть броненосцев и два тяжелых крейсера – и это только под стенами Артура, и невдалеке еще гуляет эскадра адмирала Камимура из шести броненосных крейсеров. А мы имеем сейчас только пять исправных броненосцев, да и то «Севастополь», шут его побери, не смог вовремя выйти из гавани.
– Степан Осипович, а когда, вы полагаете, вступят в строй «Ретвизан» и «Цесаревич»? – спросил Верещагин, непрерывно делая какие-то наброски в альбоме.
– Скоро, очень скоро, Василий Васильевич! Тогда наши силы хоть и будут уступать японцам, но уже не так, как нынче. Все пойдет на лад, я в этом уверен. И вы еще своими глазами увидите наши победы. Знаете, русский человек медленно запрягает, да быстро скачет.
– А кроме того, – Верещагин, улыбаясь, обернул лицо к Макарову, – русский человек под хорошим руководством может делать чудеса...
Макаров как-то неопределенно повел плечами:
– Меня цитируете! Ну что ж, никогда от этих своих слов не откажусь. Да, делает чудеса, когда есть Александр Невский, Петр Великий или Суворов. И еще не одно чудо покажет, точно вам говорю! Ну-с, а что до меня, грешного, то хорош я или плох, пусть потомство рассудит, но одно уж точно, коли суждено нам будет войну проиграть, то живым я этого конца не увижу.
– Что за мрачные мысли, адмирал! – серьезно сказал Верещагин. – Все идет на лад, вы же сами знаете, какой сейчас подъем на эскадре!
– Не сглазьте, Василий Васильевич, – шутливо погрозил ему пальцем Макаров, а затем, резко обернувшись в другую сторону, совсем иным тоном произнес: – «Севастополь» так и застрял на рейде! Безобразие! Михаил Петрович, прикажите ему дать сигнал стать на якорь.
Флагманский штурман штаба командующего флотом капитан 2-го ранга Васильев передал адмиральский приказ флаг-офицерам. Мичман Шмитт поспешил в боевую рубку броненосца и, подойдя к столу, открыл флагманский журнал, куда заносились все сигналы по эскадре. Прежде всего он аккуратно вывел на листе число и час. Затем поставил двоеточие и обмакнул перо в чернильницу, намереваясь записать и самый сигнал... В этот момент и мичман и все находившиеся в боевой рубке были сброшены на пол. Раздался чудовищной силы взрыв.
Было 9 часов 39 минут утра 31 марта 1904 года.
* * *
А совсем недавно он был еще в Кронштадте.
3 февраля к 9 часам утра в особняк Макарова стали собираться гости. Пришли друзья и соратники, сослуживцы и знакомые семьи. Все были торжественны и взволнованны. Ровно в 9 адмирал вместе с Капитолиной Николаевной вышел в переполненную гостиную. Он казался в самом лучшем настроении, был весел и сердечен. Поздоровались.
– А теперь, господа, – обратился Макаров к собравшимся, – прошу всех присесть перед дорогой по русскому обычаю.
Все тесно уселись, кто на чем, стало тихо. Макаров поднялся первый, улыбнулся:
– Ну, с богом, господа! Давайте простимся.
Он обнялся и поцеловался со всеми. Многие украдкой смахивали слезу. Некоторые плакали, не скрываясь. Ведя под руку Капитолину Николаевну, Макаров вышел на крыльцо. Улица была заполнена народом, огромная толпа офицеров, матросов и горожан теснилась у самого крыльца. Раздались приветственные возгласы, крики «ура!». Макаров снял фуражку и поклонился. Тогда он сказал несколько слов, которые назавтра газеты разнесли по всей России:
– Спасибо, братцы, что собрались проводить меня. Там началось жаркое дело. Нужны люди – поеду и я. В переживаемые минуты нужно поддерживать друг друга, и я еду туда.
К крыльцу подали кибитку. Макаров посадил Капитолину Николаевну, уселся сам. В морозный воздух снова взлетело «ура!». Кучер тронул вожжи, лошади рванули вперед, зазвенел колокольчик. По накатанной санной дороге через замерзший Финский залив кибитка понеслась в Ораниенбаум.
За первые два дня февраля Макаров успел сделать многое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87