Московские пригороды были некогда живописны, и в тех редких местах, где их не поглотили новостройки, продолжают радовать глаз.
Такси везет Коваля по кое-как заасфальтированному узкому шоссе, обсаженному с обеих сторон высоченными деревьями, в которых едва можно узнать полвека нестриженные липы. Это бывшая подъездная аллея, впереди угадывается бывшее поместье.
Машина тормозит у территории, огороженной высоким забором. Коваль вылезает из машины, забрав полиэтиленовую сумку с коробками и фруктами.
На воротах вывеска: «Психоневрологический интернат».
Коваль понимал, что поедет навестить сына Любы Хомутовой. Это грустно, неприятно, но через это надо пройти – как дань ее памяти. Что еще он может сделать? Даже не знает, где ее могила.
Проходную он минует беспрепятственно, но внутри забора его перехватывает пожилая женщина в белом замызганном халате – из тех, кого обычно называют «нянечка».
– Вам чего, мужчина? Сегодня день непосещаемый, – тон строгий, но с «намеком».
Коваль протягивает универсальную визитную карточку – денежную купюру, – нянечка расцветает:
– Вы кого-то хотите повидать?
– Хомутова Михаила Сергеевича.
– А-а, знаю, знаю. Сейчас, – и приглашает Коваля в глубь территории.
Он садится на предложенную скамью, оглядывается. Тоскливая картина. В центре больничного здания угадывается усадебный дом, с боков пристроены скучные корпуса.
Вокруг деревья давней посадки. Немного травы. Видимо, для ободрения обитателей работает радио: то несутся рекламные объявления, то «продвинутая» музыка, то обрывки международных новостей.
С боковой дорожки нянечка выводит Хомутова. Она что-то ему говорит, он что-то отвечает. Коваль всматривается и чувствует облегчение: он опасался увидеть слюнявого, замызганного идиота, а видит прежнего ребенка. Конечно, внешне Мишенька повзрослел: вырос, раздался в плечах и черты лица обрели четкость. Но он сохранил детское состояние души. Он приятный дурачок, наивный и добрый.
Нянечка тянет его за руку.
– Вот вам Хомутов, – говорит она Ковалю. – Гостинцы пусть при вас съест, а то отнимут.
Рассеянно посмотрев на посетителя, Миша отворачивается. Не узнал. Контакт с окружающими у него есть, но трудно на чем-то сосредоточиться.
– Мишенька! – старается привлечь его внимание Коваль. – Я тебя зову, Мишенька. Ты забыл свое имя? Как тебя зовут?
– Ху-тов, – косноязычно отзывается наконец тот.
С речью плохо, хуже, чем раньше.
– Правильно, Хомутов. Мишенька Хомутов. Мишень-ка.
– Миснь-ка, – повторяет он как нечто незнакомое.
Ласковые слова забыл, бедняга. Еще бы!
– Меня ты тоже забыл? Я – дядя Олег.
– Дя-дя.
– Я приезжал к вам. Игрушки привозил. Дядя Олег.
Как он, бывало, радовался приездам Коваля, как бросался навстречу! Игрушки любил самые простые, понятные.
Мишенька обходит кругом Коваля, осматривая его широко открытыми светлыми глазами, старательно произносит:
– Дядя, дядя.
И почему-то напоминает князя Мышкина, который разучился говорить.
– Дядя Олег, – подсказывает Коваль.
«Зачем это мне, чтобы он меня узнал?» – думает он.
Вдруг в сумеречном сознании Мишеньки что-то просветляется.
– Дядя Оег, – говорит он уже осмысленно, лицо расцветает радостью. – Дядя Оег! Пиехай!
– Приехал, Мишенька.
Узнал-таки! Хорошо, что он не спросит, куда это я уезжал и почему не заглядывал к нему длинных десять лет.
Коваль усаживает разволновавшегося Мишеньку на скамью, тот все твердит: «Дядя Оег… Пиехай…»
– Как ты живешь, мальчик?
– Хасё… Идиот несясный… Идиот несясный…
– Обижают? – дрогнувшим голосом спрашивает Коваль.
– Жают, – кивает Мишенька. – Кашу отдай, кашу отдай!
– Отнимают кашу?
– Мают, – жалуется большой ребенок, и на глаза его набегают слезы.
Он не был плаксив. Когда всплакнет – Люба пугалась, считая это дурной приметой. Нет, он смеялся, был безоблачным ребенком. И Люба – по-своему мудро – радовалась, что он такой, что не понимает, какова жизнь и каковы люди…
Коваль распаковывает пачку печенья и сочувственно смотрит, как Мишенька ест и улыбается.
– А маму помнишь?
Эх, не надо было спрашивать. Зачем?
– Ма… Ма… Ма хаосия…
– Мама хорошая, – подтверждает Коваль, теперь отступать некуда.
– Ма Лю… – стонет Мишенька.
– Да, мама Люба.
– Де?! – вскрикивает он.
– Где? Далеко.
– Пиехая?
– Нет, Мишенька, не приехала. Мамы нету.
– Ма… нету? Нету? – и заливается уже настоящими горькими слезами.
Ну вот, пожалуйста, довел мальчика до слез. По счастью, есть верное средство. Коваль открывает коробку конфет.
– Фетки! Фетки! – У Мишеньки дух захватывает, он даже в первую секунду не решается взять что-нибудь из красивой коробки.
Но, отведав первую конфету, уже весь уходит в это занятие.
Между тем невдалеке табунится группа разновозрастных больных, созерцая нечастую здесь картину поедания дорогих конфет.
Мишенька замечает их интерес и смущается.
– Гостить… – говорит он, просительно глядя на Коваля. – Гостить?..
Надо же, он в своем убожестве сохраняет щедрость.
– Можно, Мишенька, угости.
Тот идет с коробкой к своим сотоварищам. Конфеты расхватывают мгновенно. И расходятся. Мишенька прижимает к груди пустую коробку. Улыбка во весь рот.
У Катерины отгулы, и ее бы воля – она не вылезала бы из номера Коваля. Ей с ним так хорошо, так интересно, он все время неожиданный. Чтобы иметь лишний повод для общения, она набилась к нему в помощницы на компьютере и бойко управляется с головоломными текстами.
Коваль, разумеется, помнит, что Катерина появилась у него лазутчиком и допускает ее не ко всем документам: надо оберегать коммерческую тайну. Впрочем, к тайнам Катерина и не рвется. Отгонишь от принтера – охотно пойдет в ванную или сядет журналы листать, только бы не спроваживали вон.
При входе в гостиницу швейцар приветствует Катерину с оттенком фамильярности – видно, что она успела стать тут привычной.
Пока девушка поднимается в номер, Коваль кончает бриться. На стук выходит из ванной.
Катерина бросает сумочку, папку и повисает у него на шее.
– Босс прислал документы.
Перелистав папку, Коваль ее захлопывает:
– Опять не все! Твой босс…
Катерина зажимает ему рот и пишет на листке бумаги: «В номере микрофон». Это с ее стороны отважный поступок, она с тревогой ждет реакции Коваля.
– Пойдем пообедаем, – говорит он с обычным своим непроницаемым видом.
По пути в ресторан – в коридоре, в лифте – Катерина спешит повиниться и оправдаться:
– Макс, я его в первый день поставила, этот микрофон проклятый! Я же не знала, как что у нас будет… Я совершенно не ожидала… Думала, мне будет все равно… Если снять – сразу заметят… Меня за тем и послали – микрофон поставить…
– Знаю я, знаю, не волнуйся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27