Он предпочел бы проделать такое над самим собой, но это было физически невозможно, так что пришлось помучить Бишу, в чьем организме могли оказаться какие-то признаки латентной инфекции.
Но и тут результат был отрицательным. Результаты всех анализов были отрицательными. Фрэзер и Биша были совершенно здоровы.
Фрэзер не знал, что и подумать, и в то же время словно тяжелый камень свалился с его плеч. Он принялся искать иные объяснения собственному недомоганию. Раз это не болезнь, тогда, возможно, это какая-то странная реакция организма на природные явления, например низкую гравитацию или повышенное атмосферное давление. Или дурное самочувствие связано с разреженностью воздуха… а может, здесь все разом — и то, и другое, и третье. Это воздействует и на марсиан, и на землян… Однако в душе Фрэзера жил крохотный червячок сомнения: почему же подобное не наблюдается повсеместно?
Он нервно ждал рецидива. Но его все не было и не было, а работа в лаборатории отнимала все больше и больше внимания, и в конце концов болезнь как-то вылетела у Фрэзера из головы. Тот случай, когда он очнулся в кресле перед нетронутым стаканом с виски на столе — и без малейшего воспоминания, что собирался вздремнуть, — Фрэзер решительно списал на счет усталости: последнее время он явно загнал себя, Биши поблизости не было, с ней опять случился приступ хандры, и девочка забилась где-то в угол, так что не видела, что случилось с Фрэзером, а он даже не стал ничего ей говорить Похоже, она постепенно начала избавляться от своего пунктика — заклятия, — и Фрэзер не собирался портить все дело.
Время шло. Биша учила английский, уже помнила названия всех деревьев, что росли вокруг дома в Сан-Франциско. Одиночество замкнутого мирка Дома тяготило ее не меньше Фрэзера, и она так же страстно мечтала вырваться отсюда — но это было единственное, что омрачало их жизнь.
А потом из пустыни пришли кочевники, направлявшиеся на осенние торги в город.
Фрэзер закрыл изнутри дверь на щеколду и опустил жалюзи. Три дня и три ночи, пока продолжалась ярмарка, они с Бишой не высовывали носа наружу, и только откуда-то издалека до них доносились приглушенные, но живые звуки дудок, гортанные крики, музыка. Там, среди этих людей, была и семья Биши.
То были очень тяжкие дни. В конце концов Биша сломалась и вновь погрузилась в пучину тоски, и Фрэзер решил дать ей выплакаться На четвертое утро кочевники ушли.
Фрэзер возблагодарил всех богов — если они и в самом деле существовали. Совершенно без сил, он протащился в лабораторию, испытывая ненависть к работе, которая отнимала теперь у него так много здоровья и сил. Ему хотелось поскорее закончить ее. Он сделал шаг по направлению к окну, чтобы поднять жалюзи…
Он лежал на полу. За окном была глубокая ночь, и в Доме горел свет. Биша сидела рядом. У нее было такое лицо, словно она сидит так уже целую вечность.
Руку у него саднило Она была неумело обмотана какими-то тряпками, пропитавшимися кровью Острые осколки стекла сверкали на лабораторной подставке, усеивали пол. Знакомая свинцовая тяжесть переполняла все тело. Фрэзер не мог пошевелиться, не мог о чем-либо даже подумать. Биша подползла к нему и положила голову ему на грудь, как собачонка.
Медленно, очень медленно Фрэзер пришел в себя и попытался собрать свои мысли.
«Должно быть, я упал прямо на стеллаж Господи Иисусе, а если бы я разбил пробирки с культурами вирусов? Тогда не только мы, а весь город… Я же мог истечь кровью, что сталось бы с Бишой? Что было бы с ней, если бы я умер?»
На сей раз ему потребовалось больше времени, чтобы прийти в норму. Он наложил швы на глубокие порезы и остался недоволен своей работой: стежки вышли грубые, кривые. Ему стало страшно. Фрэзер боялся встать с кресла, боялся закурить, включить печь.
Время медленно ползло — остаток ночи, следующий день, потом вечер… Ему уже было гораздо лучше, но страх перерос в депрессию. Ведь это только Биша говорит, что болезнь не смертельна. Фрэзер уже начинал сомневаться в результатах собственных анализов. Кто знает, может, приборы, которыми он располагает, не способны распознать чуждые микроорганизмы?
Он боялся сам себя. Он панически боялся за Бишу.
Фрэзер вдруг встал и коротко сказал:
— Я отправляюсь в город.
— Я пойду с тобой.
— Нет. Ты останешься здесь. Со мной ничего не случится. В городе есть врач, марсианский целитель. Возможно, он знает…
Фрэзер распахнул дверь и вышел. Его встретили кромешная тьма и ослепительное сверкание звезд. Дорога до города показалась ему бесконечной.
Он миновал голые поля, освобожденные от урожая, и вошел в лабиринт узеньких улочек. Город был не столь древен, как большинство городов на Марсе, но грязные камни стен были латаны-перелатаны: камень безнадежно проигрывал непрекращающуюся битву с сухим ветром и всепроникающей, всеразъедающей пылью. Улицы были почти безлюдны. Прохожие кидали на Фрэзера недружелюбные взгляды и спешили мимо, смуглые, с пылающими, как угли, глазами, в которых застыло бесконечное, безысходное отчаяние. Канал был их божеством, их отцом и матерью, их женой и ребенком. Они черпали свою жизнь из его черного лона, высасывали ее мучительно, каплю по капле. Они уже не помнили, кто высек в камне этот канал, тянувшийся на многие мили от ледяной полярной шапки через дно иссохшего мертвого моря, через пустыню и туннели, пробитые в недрах гор. Они только знали, что канал здесь, с ними, и не было хуже греха, чем пренебречь своим долгом блюсти чистоту канала. Жестокая, трудная жизнь — и все-таки они жили и радовались.
Факелов на улицах не было, но Фрэзер и так знал, где искать нужный ему дом. Изъеденная коррозией металлическая дверь неохотно отворилась в ответ на стук и мгновенно захлопнулась за его спиной, как только Фрэзер вошел.
Комнатка была крохотная, едва освещенная тусклым светом коптящей лампы. Несколько сучьев пылало в очаге, почти не давая тепла, но на стенах висели бесценные гобелены незапамятных времен и эпох.
Целитель Тор-Эш, без сомнения, процветал. Несмотря на изношенное платье, он был сытым и довольным; огромное брюхо и отвисшие щеки нечасто встретишь среди худых, изможденных марсиан. Он был колдун, прорицатель и знахарь и, пожалуй, единственный обитатель города, который выказывал хоть какой-то интерес к работе Фрэзера, правда, нельзя сказать, что дружеский.
После традиционного обмена приветствиями Фрэзер сказал, как в омут прыгнул:
— Мне нужна твоя помощь. Я подцепил какую-то болезнь…
Тор-Эш слушал. Глаза его смотрели внимательно и пронзительно, а улыбка, привычно игравшая на губах, словно жила своей собственной жизнью, не задевая лица. Потом исчезло даже ее жалкое подобие.
Когда Фрэзер закончил, Тор-Эш попросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Но и тут результат был отрицательным. Результаты всех анализов были отрицательными. Фрэзер и Биша были совершенно здоровы.
Фрэзер не знал, что и подумать, и в то же время словно тяжелый камень свалился с его плеч. Он принялся искать иные объяснения собственному недомоганию. Раз это не болезнь, тогда, возможно, это какая-то странная реакция организма на природные явления, например низкую гравитацию или повышенное атмосферное давление. Или дурное самочувствие связано с разреженностью воздуха… а может, здесь все разом — и то, и другое, и третье. Это воздействует и на марсиан, и на землян… Однако в душе Фрэзера жил крохотный червячок сомнения: почему же подобное не наблюдается повсеместно?
Он нервно ждал рецидива. Но его все не было и не было, а работа в лаборатории отнимала все больше и больше внимания, и в конце концов болезнь как-то вылетела у Фрэзера из головы. Тот случай, когда он очнулся в кресле перед нетронутым стаканом с виски на столе — и без малейшего воспоминания, что собирался вздремнуть, — Фрэзер решительно списал на счет усталости: последнее время он явно загнал себя, Биши поблизости не было, с ней опять случился приступ хандры, и девочка забилась где-то в угол, так что не видела, что случилось с Фрэзером, а он даже не стал ничего ей говорить Похоже, она постепенно начала избавляться от своего пунктика — заклятия, — и Фрэзер не собирался портить все дело.
Время шло. Биша учила английский, уже помнила названия всех деревьев, что росли вокруг дома в Сан-Франциско. Одиночество замкнутого мирка Дома тяготило ее не меньше Фрэзера, и она так же страстно мечтала вырваться отсюда — но это было единственное, что омрачало их жизнь.
А потом из пустыни пришли кочевники, направлявшиеся на осенние торги в город.
Фрэзер закрыл изнутри дверь на щеколду и опустил жалюзи. Три дня и три ночи, пока продолжалась ярмарка, они с Бишой не высовывали носа наружу, и только откуда-то издалека до них доносились приглушенные, но живые звуки дудок, гортанные крики, музыка. Там, среди этих людей, была и семья Биши.
То были очень тяжкие дни. В конце концов Биша сломалась и вновь погрузилась в пучину тоски, и Фрэзер решил дать ей выплакаться На четвертое утро кочевники ушли.
Фрэзер возблагодарил всех богов — если они и в самом деле существовали. Совершенно без сил, он протащился в лабораторию, испытывая ненависть к работе, которая отнимала теперь у него так много здоровья и сил. Ему хотелось поскорее закончить ее. Он сделал шаг по направлению к окну, чтобы поднять жалюзи…
Он лежал на полу. За окном была глубокая ночь, и в Доме горел свет. Биша сидела рядом. У нее было такое лицо, словно она сидит так уже целую вечность.
Руку у него саднило Она была неумело обмотана какими-то тряпками, пропитавшимися кровью Острые осколки стекла сверкали на лабораторной подставке, усеивали пол. Знакомая свинцовая тяжесть переполняла все тело. Фрэзер не мог пошевелиться, не мог о чем-либо даже подумать. Биша подползла к нему и положила голову ему на грудь, как собачонка.
Медленно, очень медленно Фрэзер пришел в себя и попытался собрать свои мысли.
«Должно быть, я упал прямо на стеллаж Господи Иисусе, а если бы я разбил пробирки с культурами вирусов? Тогда не только мы, а весь город… Я же мог истечь кровью, что сталось бы с Бишой? Что было бы с ней, если бы я умер?»
На сей раз ему потребовалось больше времени, чтобы прийти в норму. Он наложил швы на глубокие порезы и остался недоволен своей работой: стежки вышли грубые, кривые. Ему стало страшно. Фрэзер боялся встать с кресла, боялся закурить, включить печь.
Время медленно ползло — остаток ночи, следующий день, потом вечер… Ему уже было гораздо лучше, но страх перерос в депрессию. Ведь это только Биша говорит, что болезнь не смертельна. Фрэзер уже начинал сомневаться в результатах собственных анализов. Кто знает, может, приборы, которыми он располагает, не способны распознать чуждые микроорганизмы?
Он боялся сам себя. Он панически боялся за Бишу.
Фрэзер вдруг встал и коротко сказал:
— Я отправляюсь в город.
— Я пойду с тобой.
— Нет. Ты останешься здесь. Со мной ничего не случится. В городе есть врач, марсианский целитель. Возможно, он знает…
Фрэзер распахнул дверь и вышел. Его встретили кромешная тьма и ослепительное сверкание звезд. Дорога до города показалась ему бесконечной.
Он миновал голые поля, освобожденные от урожая, и вошел в лабиринт узеньких улочек. Город был не столь древен, как большинство городов на Марсе, но грязные камни стен были латаны-перелатаны: камень безнадежно проигрывал непрекращающуюся битву с сухим ветром и всепроникающей, всеразъедающей пылью. Улицы были почти безлюдны. Прохожие кидали на Фрэзера недружелюбные взгляды и спешили мимо, смуглые, с пылающими, как угли, глазами, в которых застыло бесконечное, безысходное отчаяние. Канал был их божеством, их отцом и матерью, их женой и ребенком. Они черпали свою жизнь из его черного лона, высасывали ее мучительно, каплю по капле. Они уже не помнили, кто высек в камне этот канал, тянувшийся на многие мили от ледяной полярной шапки через дно иссохшего мертвого моря, через пустыню и туннели, пробитые в недрах гор. Они только знали, что канал здесь, с ними, и не было хуже греха, чем пренебречь своим долгом блюсти чистоту канала. Жестокая, трудная жизнь — и все-таки они жили и радовались.
Факелов на улицах не было, но Фрэзер и так знал, где искать нужный ему дом. Изъеденная коррозией металлическая дверь неохотно отворилась в ответ на стук и мгновенно захлопнулась за его спиной, как только Фрэзер вошел.
Комнатка была крохотная, едва освещенная тусклым светом коптящей лампы. Несколько сучьев пылало в очаге, почти не давая тепла, но на стенах висели бесценные гобелены незапамятных времен и эпох.
Целитель Тор-Эш, без сомнения, процветал. Несмотря на изношенное платье, он был сытым и довольным; огромное брюхо и отвисшие щеки нечасто встретишь среди худых, изможденных марсиан. Он был колдун, прорицатель и знахарь и, пожалуй, единственный обитатель города, который выказывал хоть какой-то интерес к работе Фрэзера, правда, нельзя сказать, что дружеский.
После традиционного обмена приветствиями Фрэзер сказал, как в омут прыгнул:
— Мне нужна твоя помощь. Я подцепил какую-то болезнь…
Тор-Эш слушал. Глаза его смотрели внимательно и пронзительно, а улыбка, привычно игравшая на губах, словно жила своей собственной жизнью, не задевая лица. Потом исчезло даже ее жалкое подобие.
Когда Фрэзер закончил, Тор-Эш попросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47