То Ролина заботило только, чтобы было вино, белое и красное, и, конечно же, багасейра а не вода, так как нет ничего хуже воды – от нее в животе лягушки заводятся.
Маргарида Меданья похолодела, услышав заявление Ролина.
– Какие лягушки?
– Зеленые, моя дорогая. Зеленые лягушки…
– От здешней воды, конечно?
– Нет, нет. Лягушки заводятся от любой воды.
Только теперь она поняла, что землевладелец шутил, шутил, стараясь скрыть отвращение в откровенном смехе. А у нее, заметила она, даже в животе завертело. На что в ответ брат назвал ее наивной, дав тут же более верное определение, «дура». Мария до Пилар поднялась на дамбу, злясь, что из-за Жулиньи Кинтела она должна проводить здесь время и выслушивать плоскости Ролина и любезности Салгейро, всерьез вошедшего в роль влюбленного.
Салса принялся за приготовление бакальао , размельчая сушеную треску и приправляя ее со всей щедростью хорошим домашним оливковым маслом, уксусом и перцем, так что потекли слюнки, так-то! в то время как другой пастух в двух жестяных кастрюлях готовил белую фасоль со свининой на костре, разведенном из воловьего навоза. Жулинья Кинтела в облегающем ее тело костюме пастуха, надетом поверх другой одежды, найденной в маточной конюшне, продолжала выставлять себя напоказ, прекрасно зная, что ее бедра и груди особенно выделяются в облегающих ее штанах и прилипшей к телу рубахе, и не отходила от поваров, все время снимая пробы.
– Это необыкновенно! Чудо! – восклицала она, явно преувеличивая их совершенство, чтобы побудить к разговору остальных дам, сидевших молча. Мария до Пилар вернулась в хижину и тут же решила совершить прогулку на гнедом. «Проедусь немного», – сказала она брату. Ее слова тут же вывели Кима Салгейро из безнадежной скуки, в которую его вверг спор, затеянный Мигелом Жоаном и То Ролином из-за Жулиньи, ради победы над которой и тот и другой не скупились на слова.
Салса теперь подсушивал кукурузный хлеб; он резал его тоненькими ломтиками, чуть смачивал оливковым маслом и держал над слабым огнем, чтобы придать особый вкус.
– Еще долго? – спрашивала Кинтела, у которой, похоже, невероятный страх сменился невероятным аппетитом.
– У меня все готово…
И как только прибыло вино и завтрак, приготовленный кухаркой Релваса, села на скамью у огня и принялась есть бакальао руками (ведь нет лучше вилки, у которой пять пальцев!…) и тут же объявила о новой прихоти. Ей очень хотелось знать, крепко ли она держит мужчин в своей маленькой руке.
– Кто ест еду крестьянина, не может есть еду дворянина! Никакого обжорства…
Телес предпочел благородную еду в надежде (почти невероятной) понравиться Жулинье, но это кончилось его поражением. Он прочел это в глазах «замужне-незамужней» – так говорили о Жулинье Кинтела в салонах Лиссабона, ведь муж променял ее на первую встречную певичку, которая ему приглянулась. Было известно, что он отбыл в Лоуренсо-Маркес в компании одной испанки, дочери испанского гранда, – Жулинья сама о том говорила, призывая бога в свидетели.
Один из пастухов заиграл на аккордеоне народный напев, и тут же все дамы воодушевились, почувствовали себя раскованно, а Бонфин даже решил станцевать салтарино и пригласил жену Мигела Релваса. «Салтарино танцуется так же, как мазурка, – повторял, бывало, ему его дипломированный учитель танцев, – нужно воображение, и ничего больше».
Вино подействовало на всех: танцующих стало больше, обиды и неприятности забылись. Жулинья приготовилась было к фанданго с одним из пастухов, но тот, почувствовав настроение хозяина, отошел в сторонку, предоставив Мигелу Жоану показать свое мастерство. Ревнивая Изабел Салгейро на какой-то миг вспыхнула, точно ракета с огненным хвостом: бесстыдство мужа было у всех на виду, даже у слуг, так ему мало этого, он еще хочет из нее сделать посмешище. Нет, она на это не согласна. Мужчина, увивающийся за ослицей, сам осел.
И как только Мигел закончил фанданго и все ему зааплодировали, велела играть какой-нибудь парный танец; она подошла к То Ролину, готовая взять реванш, на что Ролин не без удовольствия согласился – он всегда считал, что женщины рождаются на свет только для того, чтобы бросаться в его объятья. Что касается Жулиньи Кинтела, то тут у него сомнений не было: она предпочитала его, втайне, но это было ясно всем и ему лучше всех. Он был на седьмом небе, напевал себе под нос и выделывал с Изабел Релвас невероятные па: бросал к себе на грудь, отталкивал, снова бросал – такого еще никто и никогда не видывал.
Мария до Пилар, сопровождаемая Кимом Салгейро, вернулась довольно поздно и очень изумилась общему настроению. Она выслушала еще одно долгое признание в любви, но дала крохотную надежду, и с нее достаточно! достаточно, чтобы отказаться от танцев, сославшись на усталость, вызванную длинной прогулкой на лошади. Что, она готова остаться незамужней из-за Зе Педро? Нет, не может быть… Она дорожит своей свободой и в любой момент может ею наслаждаться и вести себя, как ей заблагорассудится. Однако невестка, бросившаяся в объятья Ролину, человеку, который Марии до Пилар, как она сама признавалась, внушал ужас, удивляла: всем были хорошо известны его победы, которыми он хвастался. Мигел Жоан не обращал внимания на заигрывание жены с его двоюродным братом: он был ослеплен Жулиньей – пил с ней из одной кружки, брал на руки и кружился с ней по комнате, точно все вокруг вдруг исчезли и они остались одни во всей Лезирии, ни с кем и ни с чем не связанные и, уж во всяком случае, никем не видимые.
– Да он рехнулся! – шепнула Констанса Бонфин Менданье.
– Виноват-то не он, а она…
– Кто, Изабел?
– Нет, какая глупость! Жулинья.
И вдруг Жулинья решила сесть на лошадь и поехать к той канаве, в которую свалилась несколько часов назад, – видно, совсем потеряла голову от ухаживаний Мигела Жоана. Но поехала она не одна, а вдвоем с Мигелом Жоаном, и на берег Тежо, изумив всех присутствующих, даже пастухов, которые украдкой переглядывались, точно были повинны в бесстыдстве молодого хозяина. В эту ночь у них будет о чем посудачить у костра…
Измученная и раздраженная, Изабел Релвас объявила, что возвращается домой из-за сына, возвращается сейчас же, и если кто хочет ехать с ней вместе – пожалуйста, она возьмет лодку, чтобы перебраться на другой берег Тежо. Женщины поддержали ее решение. Женщины и То Ролин, который счел, что признание ею мужских достоинств оценено по заслугам и предложение сделано ему, и только ему, и стал нашептывать ей на ухо что-то нежное. На что тут же получил ясный ответ, который был услышан всеми:
– Не заблуждайтесь, Антонио Ролин, прошу вас. Умный человек умеет отличать даму от куртизанки.
– Это вы мне?! – спросил он без тени смущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Маргарида Меданья похолодела, услышав заявление Ролина.
– Какие лягушки?
– Зеленые, моя дорогая. Зеленые лягушки…
– От здешней воды, конечно?
– Нет, нет. Лягушки заводятся от любой воды.
Только теперь она поняла, что землевладелец шутил, шутил, стараясь скрыть отвращение в откровенном смехе. А у нее, заметила она, даже в животе завертело. На что в ответ брат назвал ее наивной, дав тут же более верное определение, «дура». Мария до Пилар поднялась на дамбу, злясь, что из-за Жулиньи Кинтела она должна проводить здесь время и выслушивать плоскости Ролина и любезности Салгейро, всерьез вошедшего в роль влюбленного.
Салса принялся за приготовление бакальао , размельчая сушеную треску и приправляя ее со всей щедростью хорошим домашним оливковым маслом, уксусом и перцем, так что потекли слюнки, так-то! в то время как другой пастух в двух жестяных кастрюлях готовил белую фасоль со свининой на костре, разведенном из воловьего навоза. Жулинья Кинтела в облегающем ее тело костюме пастуха, надетом поверх другой одежды, найденной в маточной конюшне, продолжала выставлять себя напоказ, прекрасно зная, что ее бедра и груди особенно выделяются в облегающих ее штанах и прилипшей к телу рубахе, и не отходила от поваров, все время снимая пробы.
– Это необыкновенно! Чудо! – восклицала она, явно преувеличивая их совершенство, чтобы побудить к разговору остальных дам, сидевших молча. Мария до Пилар вернулась в хижину и тут же решила совершить прогулку на гнедом. «Проедусь немного», – сказала она брату. Ее слова тут же вывели Кима Салгейро из безнадежной скуки, в которую его вверг спор, затеянный Мигелом Жоаном и То Ролином из-за Жулиньи, ради победы над которой и тот и другой не скупились на слова.
Салса теперь подсушивал кукурузный хлеб; он резал его тоненькими ломтиками, чуть смачивал оливковым маслом и держал над слабым огнем, чтобы придать особый вкус.
– Еще долго? – спрашивала Кинтела, у которой, похоже, невероятный страх сменился невероятным аппетитом.
– У меня все готово…
И как только прибыло вино и завтрак, приготовленный кухаркой Релваса, села на скамью у огня и принялась есть бакальао руками (ведь нет лучше вилки, у которой пять пальцев!…) и тут же объявила о новой прихоти. Ей очень хотелось знать, крепко ли она держит мужчин в своей маленькой руке.
– Кто ест еду крестьянина, не может есть еду дворянина! Никакого обжорства…
Телес предпочел благородную еду в надежде (почти невероятной) понравиться Жулинье, но это кончилось его поражением. Он прочел это в глазах «замужне-незамужней» – так говорили о Жулинье Кинтела в салонах Лиссабона, ведь муж променял ее на первую встречную певичку, которая ему приглянулась. Было известно, что он отбыл в Лоуренсо-Маркес в компании одной испанки, дочери испанского гранда, – Жулинья сама о том говорила, призывая бога в свидетели.
Один из пастухов заиграл на аккордеоне народный напев, и тут же все дамы воодушевились, почувствовали себя раскованно, а Бонфин даже решил станцевать салтарино и пригласил жену Мигела Релваса. «Салтарино танцуется так же, как мазурка, – повторял, бывало, ему его дипломированный учитель танцев, – нужно воображение, и ничего больше».
Вино подействовало на всех: танцующих стало больше, обиды и неприятности забылись. Жулинья приготовилась было к фанданго с одним из пастухов, но тот, почувствовав настроение хозяина, отошел в сторонку, предоставив Мигелу Жоану показать свое мастерство. Ревнивая Изабел Салгейро на какой-то миг вспыхнула, точно ракета с огненным хвостом: бесстыдство мужа было у всех на виду, даже у слуг, так ему мало этого, он еще хочет из нее сделать посмешище. Нет, она на это не согласна. Мужчина, увивающийся за ослицей, сам осел.
И как только Мигел закончил фанданго и все ему зааплодировали, велела играть какой-нибудь парный танец; она подошла к То Ролину, готовая взять реванш, на что Ролин не без удовольствия согласился – он всегда считал, что женщины рождаются на свет только для того, чтобы бросаться в его объятья. Что касается Жулиньи Кинтела, то тут у него сомнений не было: она предпочитала его, втайне, но это было ясно всем и ему лучше всех. Он был на седьмом небе, напевал себе под нос и выделывал с Изабел Релвас невероятные па: бросал к себе на грудь, отталкивал, снова бросал – такого еще никто и никогда не видывал.
Мария до Пилар, сопровождаемая Кимом Салгейро, вернулась довольно поздно и очень изумилась общему настроению. Она выслушала еще одно долгое признание в любви, но дала крохотную надежду, и с нее достаточно! достаточно, чтобы отказаться от танцев, сославшись на усталость, вызванную длинной прогулкой на лошади. Что, она готова остаться незамужней из-за Зе Педро? Нет, не может быть… Она дорожит своей свободой и в любой момент может ею наслаждаться и вести себя, как ей заблагорассудится. Однако невестка, бросившаяся в объятья Ролину, человеку, который Марии до Пилар, как она сама признавалась, внушал ужас, удивляла: всем были хорошо известны его победы, которыми он хвастался. Мигел Жоан не обращал внимания на заигрывание жены с его двоюродным братом: он был ослеплен Жулиньей – пил с ней из одной кружки, брал на руки и кружился с ней по комнате, точно все вокруг вдруг исчезли и они остались одни во всей Лезирии, ни с кем и ни с чем не связанные и, уж во всяком случае, никем не видимые.
– Да он рехнулся! – шепнула Констанса Бонфин Менданье.
– Виноват-то не он, а она…
– Кто, Изабел?
– Нет, какая глупость! Жулинья.
И вдруг Жулинья решила сесть на лошадь и поехать к той канаве, в которую свалилась несколько часов назад, – видно, совсем потеряла голову от ухаживаний Мигела Жоана. Но поехала она не одна, а вдвоем с Мигелом Жоаном, и на берег Тежо, изумив всех присутствующих, даже пастухов, которые украдкой переглядывались, точно были повинны в бесстыдстве молодого хозяина. В эту ночь у них будет о чем посудачить у костра…
Измученная и раздраженная, Изабел Релвас объявила, что возвращается домой из-за сына, возвращается сейчас же, и если кто хочет ехать с ней вместе – пожалуйста, она возьмет лодку, чтобы перебраться на другой берег Тежо. Женщины поддержали ее решение. Женщины и То Ролин, который счел, что признание ею мужских достоинств оценено по заслугам и предложение сделано ему, и только ему, и стал нашептывать ей на ухо что-то нежное. На что тут же получил ясный ответ, который был услышан всеми:
– Не заблуждайтесь, Антонио Ролин, прошу вас. Умный человек умеет отличать даму от куртизанки.
– Это вы мне?! – спросил он без тени смущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100