Милка поняла, что никакого отношения к ее бедам Стаськин вызов не имеет. Анкета была его очередной глупой выходкой. Поправив для видимости на вешалке свое пальто, Милка вышла из раздевалки.
В класс она возвращалась нехотя, и Стаська обогнал ее в коридоре. Милка окликнула его:
– Что это ты написал там?
– Где?
– Я была в раздевалке, – сказала Милка.
– А-а… – Стаська поглядел в сторону. – Написал, как думаю. Врать не умею.
– Что ж ты, презираешь всех?
– Не всех, – возразил Стаська. – Но большинство. Зачем меня спрашивать, как я отношусь к людям? Люди разные, и я к ним – по-разному. Есть хорошие. Но и сволочей много. И я не собираюсь радоваться по этому поводу. Мне жить с ними, хочешь не хочешь…
Милка неприязненно, зябко поежилась. Все-таки негодяй Стаська, действительно эгоист, причем законченный. Как полено…
– О тебе Инга беспокоилась, – ни с того ни с сего сообщила Милка, вспомнив, что Сурина тоже заглядывала в раздевалку, когда она исследовала там свое пальто.
– Знаешь что… Вон идет… – Стаська показал головой за спину, откуда приближался к ним Юрка, будто видел затылком. – А в мои дела не лезь. Я в твои не лезу. – И, круто повернувшись, он зашагал прочь.
Милка могла бы многое понять, но предательства… Откровенного, подлого, не по-мужски мелочного… Почему он так разговаривает?!
С трудом подавила в себе бешеную – до слез – ярость, чтобы не выказать ее Юрке.
– Куда ты ходила?
– Подслушивала. За что Стаську вызвали.
– За что?
– Да. так… Ерунду наплел в «опроснике»…
Юрка смотрел ей в лицо, а она в Юркину грудь за отворотами рубашки, потому что, несмотря на все свое бесстрашие, немножко робела под его взглядом, и еще потому, что ей нравилось глядеть на загорелую Юркину грудь в белых, свободно распахнутых отворотах.
Подняла глаза и сразу чуточку покраснела.
Юрка улыбнулся своей всегдашней осторожной улыбкой, хотел что-то сказать, но в это время мимо них прошла со стороны учительской Клавдия Васильевна. Оба проводили ее глазами.
Немножко пришибленная по обыкновению, Клавдия Васильевна выглядела на этот раз и вовсе разбитой. Какими-то неуверенными, болезненными шажками не прошла, а медленно протащилась к выходу, бесцветная, сгорбленная.
В груди Милки опять без причины возродилась ярость, так что захотелось вдруг разреветься. Почему сегодня все, что бы ни случилось, задевало ее?!
Юрка заметил перемену в Милкином лице.
– Что с тобой?
– Не знаю, Юра!.. – с трудом проговорила она, виновато поморщив лоб и ненадолго поджав губы. – Плохо мне почему-то сегодня. Словно что-то должно случиться! – призналась Милка и сама испугалась своих мыслей.
– Это ты из-за кражи? – Он дотронулся до ее руки.
Милка кивнула.
– Из-за нее тоже. А потом еще из-за чего-то. Сама не знаю. Взвинченная вся!
– Не принимай все так близко! – сказал Юрка. – Тебе-то какое дело до этого?
Она кивнула.
– Да я ничего! Это так… – И, чувствуя, что не может она сейчас разговаривать с ним, глядеть на него, просто совершенно не может, хотя для этого не было никаких оснований, она попросила: – Я пойду, Юра?.. Это так у меня, случайно…
Милка решила больше ни о чем не думать, ни из-за чего не волноваться, но все-таки не выдержала, остановила одиноко проходившего по коридору Ашота.
– Ты кого-нибудь видел вчера во дворе? Кроме меня, – решительно уточнила Милка. – Ну, кроме нас… Видел еще кого-нибудь?
Ашот глянул на пол, потом на Милку. Тряхнул головой.
– Нет.
– Врешь!
– Сказал – нет! – категорически повторил Ашот. И по лицу его было видно, что ничего другого он не скажет.
Милка вздохнула, отходя от него. И на смену недавней взвинченности как-то сразу пришло опустошающее безразличие. Ей стало вдруг все равно – до скуки.
* * *
Заявление Ашота ничего не значило: он был в хороших отношениях со Стаськой, еще когда тот жил во дворе по улице Капранова… Категоричность Ашота почти наверняка доказывала противоположное тому, что он говорил… И некоторое время Милка думала об Ашоте Кулаеве.
Потом, в связи с письмами, припомнила Юркино признание на школьном балу: «Миледи, вы мне очень нравитесь…» Кто и когда прозвал ее Миледи? Раньше, в пору увлечения романами Дюма, это даже нравилось, а затем стало привычным, как собственное имя. Глупо, конечно…
Возвращаясь к тайным перипетиям жизни Клавдии Васильевны, подумала: «А у Неказича есть дети?» И вспомнила: да! Четверо. К тому же молодые. Он женился лет сорока… Начинала вырисовываться личность адресата. Но это не вызвало у нее никаких определенных эмоций.
С трудом дождалась конца занятий.
Еще на уроке Неказича Милке было совершенно безразлично, как там и что думает о ней Стаська Миронов. И отчуждение его, и хамская записка затронули ее лишь постольку-поскольку. Но чем откровеннее он избегал разговора с ней, тем настоятельнее становилась для Милки необходимость в таком разговоре. Капризом это было или естественным желанием прояснить отношения, но идея увидеться со Стаськой один на один сделалась к последнему уроку просто навязчивой. Если не сказать болезненной, как у психопатки какой-нибудь. Милка даже взяла ручку, листок бумаги и хотела отправить ему еще одно послание: «Нам обязательно надо поговорить». Устыдилась. Она трижды пыталась наладить с ним контакт, все три раза начиная, по сути, одинаково: с того, что им надо поговорить, и он трижды недвусмысленно отвергал ее попытки.
С Юркой относительно вечера они условились, так что после занятий Милке без труда удалось избежать с ним встречи. Своей всегдашней попутчице Ляльке Безугловой она сказала: надо забежать в универмаг. Потом испугалась, правда: вдруг Лялька захочет пройтись до универмага? Но та, к счастью, покупать ничего не собиралась.
Милка одной из первых забрала с вешалки свое легкое, в серебристую клеточку пальто и, выйдя из школы, направилась в противоположную от улицы Капранова сторону – туда, где останавливались трамваи на юго-запад, и где, направляясь домой, не мог не появиться Стаська.
Чугунная решетка и яркие рекламные щиты на ней прикрывали Милку со стороны школы, киоск «Союзпечати» и бездействующие автоматы газированной воды – со стороны трамвайной остановки. Ей же из своего убежища было хорошо видно и школу, и остановку.
Унизительно было и стыдно прятаться, как маленькой девчонке, чтобы поймать кого-то на три слова. И кого поймать – Стаську. Который еще вчера – только пожелай она – два часа поджидал бы ее за этим самым киоском. Чувство стыда и униженности возрастало от минуты к минуте, но Милка упрямо не покидала своего убежища, испытывая при этом даже какое-то нездоровое удовлетворение. Пусть она совсем унизится – от этого Милка станет ожесточеннее и будет иметь полное право надавать Стаське пощечин, если не в прямом смысле, то хоть в переносном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30