И вот снова в одиночестве он едет домой. К вечеру в понедельник третьей недели ноября негаданно и нежданно в сопровождении своей домашней охраны он подъехал к воротам Херефорда. Он вернулся на два дня раньше, чем год назад, и на целый век постаревшим. Но все выглядело, как в прошлый раз: и город, и извилистая дорога, ведущая вверх к замку, и толпы встречающих его людей; и все напоминало о пережитом. Столкновение робости и страстного стремления, сомнений и решительности, предчувствие поражения, обретающее в сознании реальную форму, и взлет мечты о блестящем успехе, огромной власти, о добре для всех, о мире для земли — все это ожило в его памяти. Громкие крики приветствий толпы испугали даже коня, а до него почти не доходили. Херефорд молча с улыбкой доставал из кошелька монеты и бросал их народу. На него снизошел полный, безжизненный покой, душа закоченела, как покойник.
Элизабет увидела его с надворотной башни замка. Она схватила плащ и выбежала во двор навстречу мужу. Последним известием о Херефорде было изустно переданное ликование по поводу победы над войском де Траси и овладения Бридпортом. Встречавшие лорда домочадцы молча расступились перед Элизабет, и Херефорд, сойдя с коня, поцеловал ей руку, а потом губы. Он улыбался, и она увидела его целым и невредимым. Прикосновение его губ было холодно-вежливым, и ее радость сменилась испугом.
— Что-то не так, Роджер? Что случилось?
— Много чего случилось, дорогая, но позволь мне войти и снять кольчугу. Спешить больше не надо. Я вернулся совсем.
— Совсем?!
Элизабет пробрала дрожь, но не от холодного ветра, трепавшего ее плащ. Она увидела, что глаза Роджера, обращенные к ней, были устремлены мимо. Значит, она ошиблась в нем, он сломался! Но отчего? Почему? Он подставил ей руку, как джентльмен предлагает руку знакомой даме, приглашая пройтись.
— Да, вернулся совсем, — тихо повторил он с улыбкой, — если, конечно, не придется отражать нападение. Это я еще смогу сделать. В остальном я — джентльмен на отдыхе. Тебе тут холодно, Элизабет, ты вся дрожишь.
— Ты оставил Генриха?
Она ужаснулась тому, как спросила это. Ужаснулась своему ровному спокойному голосу, тому, как оперлась на руку Роджера и дала повести себя в верхний зал дворца; ее ужасало, как он улыбался, а потом весело смеялся, отвечая на расспросы.
— Вовсе нет. Это он оставил меня. И говорить тут больше не о чем, это конец всему. Ах, мама моя! Кэтрин, дорогушечка!
Он отошел от Элизабет обнять мать и сестру, а она осталась стоять оглушенная, слушая и не веря своим ушам, как он расспрашивает их о житье-бытье. Наверное, он надорвался и просто дрогнул, думала Элизабет. А Генрих его отослал, как ставшего бесполезным, и он от этого тронулся. Он и выглядел, будто находится не в своем уме, будто его отделяет от всех стена, а он пытается рассматривать сквозь нее и говорить через эту стену, хотя его речь кажется совершенно разумной. Он отошел от матери и сестры, чтобы приласкать своих дочерей, сказал, какие они хорошенькие, спросил, что они выучили без него, порадовался их невинным ответам и их счастью от встречи с ним. Потом он прошел в спальню, принял ванну, сложил свое оружие и переоделся в роскошный, подбитый мехом халат, какие носят джентльмены, не ожидающие вызова по спешному делу. Когда он спустился к семье, ничто в его голосе и манере не указывало на стремление избегать общения, и все время до ужина он деловито обсуждал помолвку Кэтрин. Он сообщил о договоренности с Джоном Фитцем Джиль-бертом относительно сватовства его сына Патрика и объяснил мотивы своего выбора. Он был в прекрасном расположении духа, шутил в своей обычной манере, усмиряя бурные проявления чувств своей сестры и с серьезнейшим видом отводя возражения матери.
Он ни разу ни в чем не проигнорировал Элизабет, не допустил ни малейшего пренебрежения. Он поминутно и неизменно вежливо обращался к ней за советом или поддержкой, был невероятно галантен и убийственно любезен, как он мог вести себя только с совершенно чужим человеком.
В какой-то момент Элизабет решила, что больше этого ей не выдержать. Не желая сцепиться с Роджером на глазах всего семейства, она сказалась уставшей и отправилась прилечь. Леди Херефорд и Кэтрин заботливо ее проводили, а Херефорд наивно удивился их озабоченности и простоте признания Элизабет в слабости. Но куда больше удивились мать и сестра, когда он спокойно ее отпустил.
— Ты не пошел со своей женой??
— Зачем? Ох, ну да! — Херефорд рассмеялся, совершенно неправильно истолковав удивление матери. — Я же несколько недель не был в постели жены. Ну, если у нее есть желание, оно станет только горячее, когда подождет меня немного, а если устала, пусть немного отдохнет до меня.
— Роджер! — запротестовала леди Херефорд. — Женщина на пятом месяце заслуживает больше внимания к себе, чем ты ей оказываешь.
Может быть, она и сейчас недолюбливала сноху, но что правда, то правда.
— На пятом чего? — Херефорд захлопал глазами, словно громом пораженный. К нему сразу и полностью вернулось самоощущение, и вместо чужого холодного пространства, заполненного какими-то цветными пятнами, незнакомыми людьми и неразборчивыми звуками, он враз очутился в родном доме и старом, хорошо знакомом зале.
— Она не сказала тебе?
— Нет! Ах ты, Боже мой, она подумала… — Херефорд сразу осекся. Мать не знала, конечно, что он сделал ее вассалом, и это ее не должно касаться. А жена скрыла свою беременность, чтобы «женские причины» не могли помешать ей выполнять его распоряжения!
— Да неужели ты не видел, как она располнела? Ну не такой же ты простак, чтобы не увидеть, что жена ждет ребенка!
— Дурак я! Десять крат дурак! Я ничего не заметил! Меня так захватили разные дела…
— Какие дела? Чем ты занимаешься, Роджер? Что…
— Потом, потом! Да и не женское это дело. — Он лениво поднялся, думая, как рассержена сейчас Элизабет, и что у него уже нет никаких сил разговаривать с ней.
— Пойду-ка я лучше к ней.
Элизабет еще не легла. Служанки расчесывали ей длинные черные волосы. Херефорд отослал их и сам взялся щеткой разглаживать расплетенные косы. Она не повернула головы.
Некоторое время он молча расчесывал ее, делая рукой длинное и сильное движение, так что волосы потрескивали и дыбились навстречу щетке. Он почувствовал запах ее волос, бросил щетку, взял полную пригоршню черной блестящей массы и зарылся в нее лицом.
— Зачем ты промолчала… У тебя будет ребенок?
Голос его звучал уже иначе. Элизабет хотела повернуть голову, но он держал ее за волосы.
— Да.
— Почему ничего не говорила?
— Я… Не сердись, Роджер. Как-то все было не ко времени. Когда узнала, надо было ехать к отцу и с ним — на север, а потом не могла подобрать подходящих слов, чтобы написать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Элизабет увидела его с надворотной башни замка. Она схватила плащ и выбежала во двор навстречу мужу. Последним известием о Херефорде было изустно переданное ликование по поводу победы над войском де Траси и овладения Бридпортом. Встречавшие лорда домочадцы молча расступились перед Элизабет, и Херефорд, сойдя с коня, поцеловал ей руку, а потом губы. Он улыбался, и она увидела его целым и невредимым. Прикосновение его губ было холодно-вежливым, и ее радость сменилась испугом.
— Что-то не так, Роджер? Что случилось?
— Много чего случилось, дорогая, но позволь мне войти и снять кольчугу. Спешить больше не надо. Я вернулся совсем.
— Совсем?!
Элизабет пробрала дрожь, но не от холодного ветра, трепавшего ее плащ. Она увидела, что глаза Роджера, обращенные к ней, были устремлены мимо. Значит, она ошиблась в нем, он сломался! Но отчего? Почему? Он подставил ей руку, как джентльмен предлагает руку знакомой даме, приглашая пройтись.
— Да, вернулся совсем, — тихо повторил он с улыбкой, — если, конечно, не придется отражать нападение. Это я еще смогу сделать. В остальном я — джентльмен на отдыхе. Тебе тут холодно, Элизабет, ты вся дрожишь.
— Ты оставил Генриха?
Она ужаснулась тому, как спросила это. Ужаснулась своему ровному спокойному голосу, тому, как оперлась на руку Роджера и дала повести себя в верхний зал дворца; ее ужасало, как он улыбался, а потом весело смеялся, отвечая на расспросы.
— Вовсе нет. Это он оставил меня. И говорить тут больше не о чем, это конец всему. Ах, мама моя! Кэтрин, дорогушечка!
Он отошел от Элизабет обнять мать и сестру, а она осталась стоять оглушенная, слушая и не веря своим ушам, как он расспрашивает их о житье-бытье. Наверное, он надорвался и просто дрогнул, думала Элизабет. А Генрих его отослал, как ставшего бесполезным, и он от этого тронулся. Он и выглядел, будто находится не в своем уме, будто его отделяет от всех стена, а он пытается рассматривать сквозь нее и говорить через эту стену, хотя его речь кажется совершенно разумной. Он отошел от матери и сестры, чтобы приласкать своих дочерей, сказал, какие они хорошенькие, спросил, что они выучили без него, порадовался их невинным ответам и их счастью от встречи с ним. Потом он прошел в спальню, принял ванну, сложил свое оружие и переоделся в роскошный, подбитый мехом халат, какие носят джентльмены, не ожидающие вызова по спешному делу. Когда он спустился к семье, ничто в его голосе и манере не указывало на стремление избегать общения, и все время до ужина он деловито обсуждал помолвку Кэтрин. Он сообщил о договоренности с Джоном Фитцем Джиль-бертом относительно сватовства его сына Патрика и объяснил мотивы своего выбора. Он был в прекрасном расположении духа, шутил в своей обычной манере, усмиряя бурные проявления чувств своей сестры и с серьезнейшим видом отводя возражения матери.
Он ни разу ни в чем не проигнорировал Элизабет, не допустил ни малейшего пренебрежения. Он поминутно и неизменно вежливо обращался к ней за советом или поддержкой, был невероятно галантен и убийственно любезен, как он мог вести себя только с совершенно чужим человеком.
В какой-то момент Элизабет решила, что больше этого ей не выдержать. Не желая сцепиться с Роджером на глазах всего семейства, она сказалась уставшей и отправилась прилечь. Леди Херефорд и Кэтрин заботливо ее проводили, а Херефорд наивно удивился их озабоченности и простоте признания Элизабет в слабости. Но куда больше удивились мать и сестра, когда он спокойно ее отпустил.
— Ты не пошел со своей женой??
— Зачем? Ох, ну да! — Херефорд рассмеялся, совершенно неправильно истолковав удивление матери. — Я же несколько недель не был в постели жены. Ну, если у нее есть желание, оно станет только горячее, когда подождет меня немного, а если устала, пусть немного отдохнет до меня.
— Роджер! — запротестовала леди Херефорд. — Женщина на пятом месяце заслуживает больше внимания к себе, чем ты ей оказываешь.
Может быть, она и сейчас недолюбливала сноху, но что правда, то правда.
— На пятом чего? — Херефорд захлопал глазами, словно громом пораженный. К нему сразу и полностью вернулось самоощущение, и вместо чужого холодного пространства, заполненного какими-то цветными пятнами, незнакомыми людьми и неразборчивыми звуками, он враз очутился в родном доме и старом, хорошо знакомом зале.
— Она не сказала тебе?
— Нет! Ах ты, Боже мой, она подумала… — Херефорд сразу осекся. Мать не знала, конечно, что он сделал ее вассалом, и это ее не должно касаться. А жена скрыла свою беременность, чтобы «женские причины» не могли помешать ей выполнять его распоряжения!
— Да неужели ты не видел, как она располнела? Ну не такой же ты простак, чтобы не увидеть, что жена ждет ребенка!
— Дурак я! Десять крат дурак! Я ничего не заметил! Меня так захватили разные дела…
— Какие дела? Чем ты занимаешься, Роджер? Что…
— Потом, потом! Да и не женское это дело. — Он лениво поднялся, думая, как рассержена сейчас Элизабет, и что у него уже нет никаких сил разговаривать с ней.
— Пойду-ка я лучше к ней.
Элизабет еще не легла. Служанки расчесывали ей длинные черные волосы. Херефорд отослал их и сам взялся щеткой разглаживать расплетенные косы. Она не повернула головы.
Некоторое время он молча расчесывал ее, делая рукой длинное и сильное движение, так что волосы потрескивали и дыбились навстречу щетке. Он почувствовал запах ее волос, бросил щетку, взял полную пригоршню черной блестящей массы и зарылся в нее лицом.
— Зачем ты промолчала… У тебя будет ребенок?
Голос его звучал уже иначе. Элизабет хотела повернуть голову, но он держал ее за волосы.
— Да.
— Почему ничего не говорила?
— Я… Не сердись, Роджер. Как-то все было не ко времени. Когда узнала, надо было ехать к отцу и с ним — на север, а потом не могла подобрать подходящих слов, чтобы написать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110