Если в густых сумерках придет зверь, то застит собой белые вешки, а дедушка на прицеле их держит.
Ну и грохнет в эту черноту выстрел.
А до этого времени сидим не дышим, даже в ушах покалывает; на солонцах сидеть - выдержка и терпение нужны. Что тогда, что и сейчас. Ничего не изменилось. Разве только нынче листва раньше полезла, отметил я, да иван-чай на обочине елани закурчавился оранжевыми сережками.
Ну само собой, раньше я не с заправдашним ружьем, а теперь с настоящим, с дедушкиной берданкой.
Я, как и дедушка, просовываю в смотровое оконце ствол, тихонько, чтобы не стукнуть, кладу в рогатину на упор, взвожу - даже пальцы белеют. Взведенный курок глядит вопросительно, приклад упираю в правое плечо, как учил дел, щекой припадаю к ложу. И не мигая смотрю через прорезь на мушку. Палец полагается держать на спусковом крючке.
- Потом?
- Потом смотрю - заяц.
- Ну? - не выдерживает Андрей.
- Прыг, скок - остановится, постучит лапками о землю, будто на барабане играет, зовет. А у меня в глазах уже два, три зайца прыгают.
И вдруг их словно ветром сдуло, как сквозь землю. Шарю глазами, не видно, глянул через прорезь, а на мушке - козел, стоит, как нарисованный, только ушами поводит.
Закрыл глаза, перестал дышать, открыл правый - стоит, с поднятой головой стоит, хоть и с кустами слитно. Не помню, Андрейка, как я нажал на спусковой крючок, хоть убей, не помню! Только оглушило и в плечо...
- Садануло, да, дед?
- Садануло.
- Устоял?
- Не устоял бы, если на ногах.
- А потом?
- Выбегаю. Ружье, конечно, оставил и бегом, сколько духу, было, через елань. Подбегаю. Смотрю: два козла лежат, один еще ногами дрыгает. Пуля прошила первого, а за ним и второго достала. Я рад, мечусь, не знаю, что и делать.
- Зря ты их, дед, - перебивает Андрей. - Поймать бы.
- Времени не хватило бы, и так уже солнце за лесом спряталось, сыростью потянуло, как из погреба.
Вернулся в скрадок - порохом еще пахнет. Нащупал ружье, посидел на дедушкиной лежанке, слабость какая-то в ногах. Вышел. Лось стоит, будто чернилами залитый.
Бросился искать тропу. Мечусь по кустам, ружье тяжелое, мешает. Едва напал на тропу. Бегу, спотыкаюсь, падаю. Уже и дорогу не замечаю, сбился. Слезы глаза застят, не вижу, куда ступать. Останавливаюсь, где-то ухает филин. Тайга тоже слушает своим большим ухом. Сучья вроде потрескивают: не медведь ли? Светлячки перемигиваются. Пускаюсь со всех ног - больно хватает за лицо кустарник и рвет рубаху.
Падаю и шарю тропу. Но нет никакой тропы, сквозь ветки просеивается неясный свет луны. Не могу сдержать слезы, подпирает рыдание, вдруг слышу:
"Не бойся, это я, дедушка!"
Говорил, что он умеет появляться, где его совсем не ждешь. Хочу ему рассказать про все и не могу. Только бы не увидел слез. Хорошо, что не день.
"Давай, - говорит, - подсоблю нести ружье".
Ну, я, конечно, не дал - что я, хлюпик, что ли, сосунок?
Приходим в избу, затопили печь.
Дедушка засветил жировку, и тут я увидел: на столе всякая вкуснятина: и черемша, и вяленая рыба, и грибы, и полная деревянная чашка моих любимых сладких сосулек - затвердевший березовый сок.
Дед сидит напротив меня, словно окуржавел: борода белая. Я чувствую себя самым счастливым человеком.
- А у твоего дедушки были собаки?
- Были. И конь был, очень замечательный конь, настоящий товарищ.
- Расскажи про настоящего.
- Спать пора, давай-ка закрывай глаза.
- А я все равно вижу и дедушку с белой бородой, и зайцев. Вот только ты зря убил как нарисованного козла.
- Спи, рано вставать.
- А зайцев можно приручить? Не кусаются? Если зайцев кормить, привыкнут. Вот увидишь.
Я уже больше не могу, морит сон. Пригрелся в мешке, тепло. Зато в хижине морозяка. И тишина, словно все кругом вымерло. Только вода где-то булькает, или это кажется?..
Ночь в тайге кажется короткой, будто только закрыл глаза. А посмотрел на часы - вставать пора.
- Давай кто вперед, дед, - предлагает Андрей.
Вылезаем из мешка, толкаемся, мешаем друг другу. Хватаем кто ведро, кто чайник и жмем за водой, собаки тоже за нами припускают.
- Я первый, дед! - Андрей уже на бугре.
Мне воздуху не хватает, буксую. Старею.
Завтракаем. Сухари, масло, сахар, чай. Собакам кашу несоленую, чтобы нюх не портился...
Подбрасываю в костер валежину, пусть дымит - веселее. Сами моем посуду. Вместо мочалки Андрей драит кружки куском травы, я споласкиваю и опрокидываю на стол. Посматриваю на небо. Солнце не успело подняться, как спряталось за тучи. Оттого и деревья в инее, будто засахаренные; красиво и все же грустно.
Однажды мы с приятелем шли по городу. Был туман, и деревья тоже в инее были, так он сказал - будто забинтованные стоят. Мне не понравилось, не похоже.
Я набиваю свою пятизарядку 12-го калибра патронами, четыре с картечью в магазин, пятый - дробь два ноля - в ствол. Ветку беру на поводок, топор за пояс. Ветка понимает. Садится на снег, нетерпеливо поводит ушами и смотрит на озеро - куда пойти?
Голец бестолковый, валяется кверху лапами, запутался, грызет поводок, не хочет идти на веревке. Андрей возится с ним.
- Ишь ты, зубы скалит еще, может, пустим так?
- Не годится, надо приучать. Охота - не баловство.
Приказываю щенку сесть, подергиваю за поводок - огрызается. Ну и характер! Глаза никелированные, блестят. Почесал бунтаря за ухом. Успокоился.
Иду маленькими шагами. Ветка бежит рядом, поворачиваюсь. Опять щенок упирается, крутит головой. Андрей тащит его изо всей силы. Вдруг щенок со всех ног бросается вперед и валит Андрея, тот падает на живот, но поводок не выпускает. Ругается.
Я, не сбавляя шага, поглядываю на пацана. У озера они меня догоняют. Андрей мокрый, шапка за пазухой, от него пар валит, щенок тоже язык вывалил, слюной брызгает.
Из-за тучи продралось солнце, полыхнул огнем снег. На деревьях, кустарниках сгинул иней, и лес сразу словно обуглился, почернел.
Ветка потягивает носом, прядет ушами.
Меня тоже подмывает сбегать в распадок, во-он в тот, над которым встает синяя дымка изморози.
Да боюсь, увяжется собака за зверем, а ни к чему. Матки ходят с телятами, белка и соболь линяют, только загубишь.
Втыкаю в снег черенком лопату, стоит она восклицательным знаком. Сбрасываю с плеч мешок с продуктами.
- Изучим обстановку, так, что ли, товарищ?
- Изучим, - поддерживает Андрей и, раскинув руки, падает на снег.
- Смотри, не проваливается.
Голец хватает с Андрейки шапку и пускается волчком по насту. Пацан бросается за шапкой. Я смотрю на них, и какое-то смутное чувство одолевает меня. Нежность, умиление, что ли.
Мы сейчас на перешейке между двумя озерками. Если посмотреть на них сверху - две тарелки. За озерами длинная, как посадочная полоса, тундра. Здесь гусь потянет, и Славка так предполагал.
Работаю лопатой. Подходит Андрей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28