Пленные продолжали молиться.
Меркло небо, темнела река, черные тени обволакивали заречные холмы.
Пожилой мужчина в зеленой чалме обернулся, посмотрел на солдат с автоматами, на их командира с темно-багровым лицом, что-то сказал, и двое немедленно повернулись. Немного погодя обратил бледное лицо к солдатам еще один. Но пятый не поворачивался.
Хватит молиться, сказал Осадчий. Таджик окликнул пятого, но тот продолжал стоять лицом к реке.
Осадчий подошел к нему, опустил руку на плечо, рывком повернул его, и пленный закрыл мокрое искаженное лицо, сгорбился, сотрясаемый беззвучными рыданиями, и Осадчий, гадливо сморщившись, поднял автомат – из короткого ствола вырвалась огненная струя, прожигая ладони, прячущие лицо.
Осадчий попятился.
– Огонь!
…Осадчий шел мимо тел, разглядывая остывшие лица.
– Что будем делать с ними? – спросил лейтенант.
– Ну, головы отрезать не будем, – ответил Осадчий. – Отправим в плаванье.
Осадчий остановился, повесил автомат на плечо, расстегнул ширинку. В разинутый зубастый рот мертвеца ударила струя.
– Вы шшто?! – закричал шепотом лейтенант, оглядываясь на солдат, куривших поблизости.
Осадчий отряхнул и убрал бледный член, застегнул ширинку…
– Ребята! Этих – в плаванье, и – по машинам!
Его голос был легок и звонок.
18
В последние дни этой долгой операции над землей проносились коричневые самумы, небо вдруг заполняли колонны тяжелых, плоских, толстых темных облаков, увлажнявших растрескавшуюся пыльную землю, – и вновь светило солнце, синело небо, и было пыльно, сады в кишлаках наливались желтизной, а ночи – холодом, но днем бывало жарко.
Утром, днем, вечером и ночью летели стаи мелких и крупных птиц, часовые слышали свист и клики.
И когда операция закончилась и полковая колонна вышла на трассу, далекие вершины Гиндукуша были заметены свежим снегом.
День был в разгаре. Колонна, запыленная после степного перехода, стояла на трассе. Солдаты выбивали пыль из одежды, распечатывали последние пачки, закуривали и недоверчиво поглядывали на белейшие вершины Гиндукуша. На зубах скрипел песок.
По степи, пыля, все ползли отставшие бронетранспортеры, ехали, грохоча пустыми ящиками из-под снарядов, грузовики.
Возле дороги лежали и стояли навьюченные верблюды, блеяли овцы, чернела палатка, – здесь отдыхали пуштуны. Они держали путь на юг. Колонна – на север. Кочевники смотрели на солдат, сидевших на мощных машинах, разглядывали стволы пулеметов, зачехленные гаубицы. Из степи, тарахтя, выезжали машины. Колонна была длинна, внушительна, ее голова лежала напротив небольшого кишлака с рощей тусклых от пыли и копоти пирамидальных тополей.
Возле кишлака на обочине стоял афганский пост: каменный дом с черно-красно-зеленым флагом, зажатый двумя танками.
Мимо колонны прошел старый скособоченный автобус. Пассажиры в разноцветных чалмах смотрели на колонну, на ее стволы и башни, на людей в панамах и черных шлемофонах, на скуластого офицера с забинтованной головой.
Затем проехал пестрый грузовик с яблоками. Яблоки были крупны и на вид крепки – когда откроют задний борт, они хлынут, глухо и твердо стуча… Щемящий запах повис над дорогой, как будто по ней только что прокатилась, тележно скрипя, деревянная деревня с осенними садами, плетнями, колодцами, рдяными листьями, с мычащим стадом на поблекшей луговине. И в сизом паутинном поле стрекочет трактор…
Два вертолета пролетели над колонной.
Вершины Гиндукуша. Сияющее небо.
Вершины Гиндукуша белы, чисты, пронзительны, как откровение.
Серые стены, тусклые тополя.
Жаркое солнце.
Черно-красно-зеленый флаг.
Пышные пуштунские овцы.
Из кишлака выходит человек в длиннополой одежде, идет к трассе, неся на голове большую плоскую странную шапку, выходит на трассу и шагает вдоль колонны.
Это была женщина. Она несла круг шерсти на голове. Она шла мимо танков, грузовиков, бронетранспортеров, не глядя на них. Она была боса, и смуглые женские ноги странно было видеть на бетоне, рядом с многотонными бронированными тушами, на которых сидели вооруженные, крепко обутые люди. Из-под бордового платья выглядывали шаровары, на плечи ниспадал желтый платок, лицо было открыто – значит, кочевница. Она была немолода, пряма, бедраста, широколика и раскоса. Шла, устремив взгляд черных глаз на стойбище пуштунов на обочине дороги, напротив хвоста колонны.
Солдаты, умолкая, смотрели на звероватое лицо кочевницы.
Пуштуны снялись и двинулись на юг; овцы трусили в степи, люди шли по дороге, друг за другом шагали верблюды с вьюками и детьми. В небе проплыла стая крупных птиц. На юг.
Последняя машина выехала на трассу, и колонна тронулась. На север.
Вдалеке белели цепи Гиндукуша.
ЧАСТЬ IV
НОВЫЙ ГОД
1
Зимние дожди поливали город. В окопах стояла вода. Бронетранспортеры и танки увязали в степи. Над городом нависала серая тяжелая мгла, и Мраморная была ею расплющена.
Жители писали много писем.
Колонны уходили в Кабул и возвращались с различными грузами и с почтой. Колонна выезжала из города в раскисшую мглистую степь, и все начинали ждать и через два-три дня спрашивать друг друга: ну что там слышно о колонне? Колонну могли обстрелять. Однажды она вернулась без почтовой машины, сгоревшей где-то на трассе в кювете.
– Ну что там колонна?..
По брезентовым и железным крышам стучали дожди. Дневальные не успевали мыть полы в своих палатках, в офицерских общежитиях, в столовых. Но в штабе всегда было чисто – новый командир полка любил чистоту. Разжалованный, исключенный из партии, лишенный всех наград и теперь находившийся под следствием, полковник Крабов тоже ее любил, но все же при нем в штабе было грязновато, пыль покрывала подоконники, окна и сейфы… Новый командир любил ее больше, чем Крабов. Новый командир был моложе, шире, выше Крабова, но ниже званием. Впрочем, подчиненные, обращаясь к нему, легко повышали подполковника в звании: товарищ полковник. Новый (под) полковник не курил, и в штабе теперь было свежо. Новый (под)полковник каждое утро выбегал на зарядку. Новый (под)полковник появлялся в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время. Проверять ночные посты на границах полка он выезжал на машине с выключенными фарами и, остановив машину где-нибудь на полпути, шел пешком к постам вместе с дежурным офицером. Поздно вечером он вставал на пороге каптерки как раз в тот момент, когда косяк анаши или гашиша делал первый круг. Или вдруг оказывался за рулем машины, подогнанной к продуктовому складу, – шофер, перебросив через борт в кузов баранью тушу, полсвиньи или ящик сгущенного молока и пожав руку щедрому земляку-кладовщику, открывал дверцу и в ужасе лязгал зубами.
Мраморная тюрьма была переполнена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82