Да, бездельники, но веселые, а если хотели, то нежные и ласковые. Они были единственными мужчинами в этих краях, кентавры еще не вернулись из своего путешествия на Восток, и мы, хоть и не выходили за них замуж, но брали в любовники. Я была еще совсем маленькой и не знала о таких вещах, как похоть и деторождение. Единственной известной мне опасностью была молния.
Тогда львы еще не пришли сюда. Волки и медведи всегда водились в нашем лесу, но мы с ними жили в мире и никогда на них не охотились. У нас не было ни дротиков, ни ядов. Мы ловили в сети мелкую дичь, выращивали в садах овощи, а когда пищи становилось мало, засыпали Белым Сном.
Однажды ночью мы собрались среди наших деревьев на праздник в честь Румины и Румина. Была весна, и в воздухе растекался запах клевера и бергамота. Мы танцевали танец Пробуждающейся Весны, и плач флейты заглушал все остальные звуки. Неожиданно они оказались среди нас – величественные существа с кожей песочного цвета и благородными гривами – львы. Мы никогда не видели их раньше. Спустились ли они с луны, чтобы присоединиться к нашему празднеству? Или поднялись из царства Прозерпины? Мы готовы были разделить с ними наше угощение – вино и сыры.
Но они пришли за другим угощением. Моя мать и я стояли рядом со своим деревом. Один из них сбил ее с ног, и она упала на землю. Она была очень сильной и к тому же боялась за меня. Используя свою флейту вместо кинжала, она всадила ее льву в горло. Он взревел от боли и убежал, а мы спрятались за дубовой дверью. Другим дриадам меньше, а может быть, больше повезло. Ни одна из них не спаслась. Даже моя мать, разбившая спину во время падения, прожила всего год. Вместе с ней мы ходили к фавнам (они защищались от львов при помощи частоколов и пращи) и выменивали драгоценные камни на пищу. Мать научила меня ткать, читать свитки и чувствовать запах льва за сотню ярдов. А затем она умерла и оставила меня, все еще девочку, в бесконечном одиночестве – единственную дриаду и единственную женщину в Вечном Лесу. Я хотела умереть. Я подумывала о том, чтобы убить свое дерево. Но фавны, казалось, пожалели меня. Они продолжали приносить мне пищу. У меня был друг по имени Космач. Ему было около трех лет. Если перевести это на ваш или на мой возраст, то восемнадцать. Фавны стареют не так, как мы с вами, а как козлы, на которых они похожи. Он научил меня многому, чего не знала моя мать, – как извлекать яд из пауков и вооружаться дротиками или булавками.
– Космач, ты такой хороший друг, – сказала я однажды, – чем я могу отплатить за твою доброту? Соткать тунику? Но ты никогда их не носишь. Или сделать серебряные наконечники для рогов?
Он засмеялся:
– Скоро узнаешь, малышка, подожди. Прошел еще год. Мне исполнилось тринадцать.
– Теперь ты можешь мне отплатить, – сказал он. – Жди меня в Священном Дубе Бога, которого вы называете Румин, а мы зовем Фавном. Закрой за собой дверь, чтобы туда не забрались львы.
Я ждала в темноте, сидя на листьях. Он пришел через подземный ход.
– Космач, – воскликнула я, – мне было так страшно без тебя. Я думала о львах и пауках, и мне хотелось открыть дверь и выбежать на солнце!
– Не бойся, – сказал он.
Он рассмеялся и взял меня прямо на листьях. Он был очень сильный, и от его мускусного запаха у меня закружилась голова. Я сопротивлялась. Руки мои были в синяках и ссадинах. Но тщетно. Он взял меня без единого поцелуя.
– Вот теперь ты отплатила мне, – сказал он. – А скоро увидишь, какой я тебе оставил подарок.
Через некоторое время у меня появился ребенок – дочь. Я решила убить ее. Но Богиня пришла ко мне во сне и сказала: «Разве ты хочешь уничтожить свой род? Твоя дочь должна родить ребенка. Презирай фавнов, но используй их для своих целей, как они использовали тебя».
Я сама отвела дочь в Дерево и дала ей маковый настой, чтобы притупились чувства.
– К тебе придет Бог, – солгала ей я.
Мне не хотелось, чтобы она знала правду. Ты можешь это понять, Эней, убийца? Никто из нашего племени не знает правды.
– Было бы лучше, – сказал Эней, – если бы они узнали ее и сами смогли выбирать.
– Кого можно выбирать среди фавнов? Они все одинаковые. Похотливые животные, которые ходят, как человек.
Эней ласково коснулся ее плеча:
– Существует не только похоть, но и любовь. Некоторым из моих людей нужны жены.
– Я лучше отдамся фавну…
* * *
Асканий сидел вместе с отцом и троянцами. Костер освещал прижавшихся друг к другу бородатого Ниса и безбородого Эвриала, не обращавших никакого внимания на женщин, с томлением поглядывавших на них. В тридцать пять женщины выглядели на шестьдесят, потому что не могли забыть деревянного коня, колонн, похожих на огненных драконов, убитого царя и уведенную в рабство царицу. Мужчины постарше с легкостью сошли бы за пиратов – кожа у них потемнела и растрескалась, как старая парусина, но их отличало особое сияние глаз, позаимствованное у Энея за пятнадцать лет совместных странствий.
Повеса кружился вокруг костра, его раздвоенные копыта были изящны, как ноги танцующей девушки, а соловьиная флейта пела нежную, тонкую мелодию. Неожиданно он остановился перед Энеем:
– Мой царь!
– Что, Повеса?
– Спой для нас. В твоей груди песня. Нельзя прятать ее.
Асканий живо поддержал просьбу Повесы. Он тоже видел песню, и ему очень хотелось присоединиться к той мелодии, к которой его сегодня не допустили.
– Да, отец. Ты не пел с тех пор, как мы приплыли в эту страну. Знаешь, я настроил твою лиру.
Эней улыбнулся и покачал головой:
– Это очень личная песня.
– Она о любви? – спросил Эвриал.
– Да.
Эвриал и Нис посмотрели друг на друга и в один голос сказали:
– Спой нам.
Эней поднялся и взял из рук Аскания лиру. Он начал играть, так легко пощипывая струны, что они оставались почти неподвижными. Казалось, он освобождает заключенную в них мелодию, а не заставляет их исполнять свою. Затем он запел, и люди смотрели на него с таким восхищением, как можно смотреть лишь на бога, и верили ему, сыну Афродиты, но они восхищались бы им не меньше, будь он сыном простой кухарки. Асканий любил Энея и тоже восхищался им, но так, как может восхищаться лишь близкий человек: он видит в нем сначала друга, а затем отца; отца – и лишь затем бога; такую любовь не часто знают и редко понимают молодые люди.
Гранат кровавый, алый альмандин,
Агаты, сердолик и хризопраз,
И малахит, и дымчатый топаз,
И серпентин
Она носила.
Красных, как заря,
Птиц из порфира – волосы скрепить.
И грелась у нее на шее нить
Медовоцветных бусин янтаря.
Нарциссы, маки, ирисы, акант
И гиацинтов пурпур или синь,
Медвяный клевер, водосбор, полынь
И амарант
Она растила.
Розы пышный цвет,
Лаванду, мяту – чтоб свои покои
Наполнить ароматом. И левкои,
И хрис – медово-желтый златоцвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Тогда львы еще не пришли сюда. Волки и медведи всегда водились в нашем лесу, но мы с ними жили в мире и никогда на них не охотились. У нас не было ни дротиков, ни ядов. Мы ловили в сети мелкую дичь, выращивали в садах овощи, а когда пищи становилось мало, засыпали Белым Сном.
Однажды ночью мы собрались среди наших деревьев на праздник в честь Румины и Румина. Была весна, и в воздухе растекался запах клевера и бергамота. Мы танцевали танец Пробуждающейся Весны, и плач флейты заглушал все остальные звуки. Неожиданно они оказались среди нас – величественные существа с кожей песочного цвета и благородными гривами – львы. Мы никогда не видели их раньше. Спустились ли они с луны, чтобы присоединиться к нашему празднеству? Или поднялись из царства Прозерпины? Мы готовы были разделить с ними наше угощение – вино и сыры.
Но они пришли за другим угощением. Моя мать и я стояли рядом со своим деревом. Один из них сбил ее с ног, и она упала на землю. Она была очень сильной и к тому же боялась за меня. Используя свою флейту вместо кинжала, она всадила ее льву в горло. Он взревел от боли и убежал, а мы спрятались за дубовой дверью. Другим дриадам меньше, а может быть, больше повезло. Ни одна из них не спаслась. Даже моя мать, разбившая спину во время падения, прожила всего год. Вместе с ней мы ходили к фавнам (они защищались от львов при помощи частоколов и пращи) и выменивали драгоценные камни на пищу. Мать научила меня ткать, читать свитки и чувствовать запах льва за сотню ярдов. А затем она умерла и оставила меня, все еще девочку, в бесконечном одиночестве – единственную дриаду и единственную женщину в Вечном Лесу. Я хотела умереть. Я подумывала о том, чтобы убить свое дерево. Но фавны, казалось, пожалели меня. Они продолжали приносить мне пищу. У меня был друг по имени Космач. Ему было около трех лет. Если перевести это на ваш или на мой возраст, то восемнадцать. Фавны стареют не так, как мы с вами, а как козлы, на которых они похожи. Он научил меня многому, чего не знала моя мать, – как извлекать яд из пауков и вооружаться дротиками или булавками.
– Космач, ты такой хороший друг, – сказала я однажды, – чем я могу отплатить за твою доброту? Соткать тунику? Но ты никогда их не носишь. Или сделать серебряные наконечники для рогов?
Он засмеялся:
– Скоро узнаешь, малышка, подожди. Прошел еще год. Мне исполнилось тринадцать.
– Теперь ты можешь мне отплатить, – сказал он. – Жди меня в Священном Дубе Бога, которого вы называете Румин, а мы зовем Фавном. Закрой за собой дверь, чтобы туда не забрались львы.
Я ждала в темноте, сидя на листьях. Он пришел через подземный ход.
– Космач, – воскликнула я, – мне было так страшно без тебя. Я думала о львах и пауках, и мне хотелось открыть дверь и выбежать на солнце!
– Не бойся, – сказал он.
Он рассмеялся и взял меня прямо на листьях. Он был очень сильный, и от его мускусного запаха у меня закружилась голова. Я сопротивлялась. Руки мои были в синяках и ссадинах. Но тщетно. Он взял меня без единого поцелуя.
– Вот теперь ты отплатила мне, – сказал он. – А скоро увидишь, какой я тебе оставил подарок.
Через некоторое время у меня появился ребенок – дочь. Я решила убить ее. Но Богиня пришла ко мне во сне и сказала: «Разве ты хочешь уничтожить свой род? Твоя дочь должна родить ребенка. Презирай фавнов, но используй их для своих целей, как они использовали тебя».
Я сама отвела дочь в Дерево и дала ей маковый настой, чтобы притупились чувства.
– К тебе придет Бог, – солгала ей я.
Мне не хотелось, чтобы она знала правду. Ты можешь это понять, Эней, убийца? Никто из нашего племени не знает правды.
– Было бы лучше, – сказал Эней, – если бы они узнали ее и сами смогли выбирать.
– Кого можно выбирать среди фавнов? Они все одинаковые. Похотливые животные, которые ходят, как человек.
Эней ласково коснулся ее плеча:
– Существует не только похоть, но и любовь. Некоторым из моих людей нужны жены.
– Я лучше отдамся фавну…
* * *
Асканий сидел вместе с отцом и троянцами. Костер освещал прижавшихся друг к другу бородатого Ниса и безбородого Эвриала, не обращавших никакого внимания на женщин, с томлением поглядывавших на них. В тридцать пять женщины выглядели на шестьдесят, потому что не могли забыть деревянного коня, колонн, похожих на огненных драконов, убитого царя и уведенную в рабство царицу. Мужчины постарше с легкостью сошли бы за пиратов – кожа у них потемнела и растрескалась, как старая парусина, но их отличало особое сияние глаз, позаимствованное у Энея за пятнадцать лет совместных странствий.
Повеса кружился вокруг костра, его раздвоенные копыта были изящны, как ноги танцующей девушки, а соловьиная флейта пела нежную, тонкую мелодию. Неожиданно он остановился перед Энеем:
– Мой царь!
– Что, Повеса?
– Спой для нас. В твоей груди песня. Нельзя прятать ее.
Асканий живо поддержал просьбу Повесы. Он тоже видел песню, и ему очень хотелось присоединиться к той мелодии, к которой его сегодня не допустили.
– Да, отец. Ты не пел с тех пор, как мы приплыли в эту страну. Знаешь, я настроил твою лиру.
Эней улыбнулся и покачал головой:
– Это очень личная песня.
– Она о любви? – спросил Эвриал.
– Да.
Эвриал и Нис посмотрели друг на друга и в один голос сказали:
– Спой нам.
Эней поднялся и взял из рук Аскания лиру. Он начал играть, так легко пощипывая струны, что они оставались почти неподвижными. Казалось, он освобождает заключенную в них мелодию, а не заставляет их исполнять свою. Затем он запел, и люди смотрели на него с таким восхищением, как можно смотреть лишь на бога, и верили ему, сыну Афродиты, но они восхищались бы им не меньше, будь он сыном простой кухарки. Асканий любил Энея и тоже восхищался им, но так, как может восхищаться лишь близкий человек: он видит в нем сначала друга, а затем отца; отца – и лишь затем бога; такую любовь не часто знают и редко понимают молодые люди.
Гранат кровавый, алый альмандин,
Агаты, сердолик и хризопраз,
И малахит, и дымчатый топаз,
И серпентин
Она носила.
Красных, как заря,
Птиц из порфира – волосы скрепить.
И грелась у нее на шее нить
Медовоцветных бусин янтаря.
Нарциссы, маки, ирисы, акант
И гиацинтов пурпур или синь,
Медвяный клевер, водосбор, полынь
И амарант
Она растила.
Розы пышный цвет,
Лаванду, мяту – чтоб свои покои
Наполнить ароматом. И левкои,
И хрис – медово-желтый златоцвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36