Их наклеивали рано утром или ночью. Наполненный сарказмом и издевкой текст оставался неизменным. Он словно эхо звучал то в одном, то в другом уголке Мюнхена. В гестапо пришли к двум выводам: первое – это делает тот, кто ходит ночью или рано утром на работу или возвращается с работы домой; второе – он (или она) работает через сутки.
Поскольку полицейских оставалось все меньше и меньше, им была дана команда прежде всего следить за досками объявлений в темное время суток. Следить издали, чтобы не спугнуть злоумышленника. В гестапо понимали, что вопрос его поимки – вопрос времени. Но времени, как и полицейских, оставалось все меньше. Кто-то уже донес обо всем этом в Берлин, и оттуда поступил категорический приказ: прекратить безобразие в кратчайший срок.
* * *
Профессор готовил на кухне завтрак и ждал дочь с суточного загородного дежурства. Он уже беспокоился, что ее долго нет, Телефон не работал. Связаться с Эрной на службе невозможно. Правда, прошедшие день и ночь были тихими, обошлось даже без сирен, и все же его терзали смутные предчувствия.
Он услыхал шум подъехавшего автомобиля, потом хлопок парадной двери. Наконец-то! В дверь позвонили, затем раздался настойчивый стук. Профессор чуть не бегом бросился открывать.
– Ну, я же говорил, что мы еще увидимся! – сказал какой-то красноносый тип, вваливаясь в прихожую. Следом за ним вошли еще четыре человека.
– Что случилось? Кто вы?
– Гестапо.
Красноносый снял пальто, меховую шапку, кашне, достал расческу и перед зеркалом стал зачесывать назад редкие белесые волосы. Он был чем-то очень доволен. Настолько доволен, что едва сдерживал радость. Другие тоже поснимали верхнюю одежду и,-не обращая на профессора ни малейшего внимания, деловито прошли в комнаты.
– Начинайте, – крикнул им тот, что стоял у зеркала. Он дунул на расческу, спрятал ее в карман пиджака, поправил галстук и повернулся. – Ну, господин профессор, вы меня, конечно, не помните. А я вас не забыл. Где мы можем побеседовать?
– Что с моей дочерью? Где она?
– Ваша дочь у нас. Меня зовут Цахнер. Гауптштурмфюрер СС Цахнер. Вы – профессор Готфрид Вангер, а ваша дочь Эрна, если не ошибаюсь, Элеонора и тоже Вангер. Все верно?
– Что с ней, черт возьми? Вы можете мне сказать?
– Да ничего. – Цахнер, видя, что хозяин квартиры не двигается с места, сам взял его под локоть и повел в гостиную. – Ничего, если не считать, что она арестована.
Он втолкнул профессора в кресло, а сам, придвинув стул, сел рядом.
– Арестована? За что?
– Рудольф! – громко крикнул гестаповец, не сводя глаз с хозяина квартиры.
Вошел один из агентов.
– Покажи.
Тот вынул из кармана сложенный вчетверо большой лист бумаги и развернул. Листок был изрядно помят и даже надорван. Было видно, что потом его тщательно разгладили. Цахнер забрал листок и, не выпуская из рук, показал Вангеру.
– Вот за это самое.
«ФЮРЕР, ВЫ НЕ РАЗ ГОВОРИЛИ…»
Профессор все понял. Его лекции отменили, но он несколько раз после похорон жены заезжал в университет и слышал от кого-то о появлении в Мюнхене прокламаций. А до этого, дней десять назад, Эрна спрашивала его про тушь. Он даже видел, как она унесла к себе найденный в комнате Мартина старый флакон. Буквы выведены пером, одним из тех, которые тоже вполне могли отыскаться в комнате сына. Присмотревшись, он узнал и бумагу – такая стопка лежала у него в кабинете в верхнем ящике стола.
– Вашу дочь задержали сегодня рано утром при попытке наклеить это на доске объявлений на Максимилианштрассе. Вы наверняка знаете то место.
Цахнер отдал листок подчиненному, и тот ушел.
– Этого не может быть, – прошептал Вангер. – Это ошибка!
– Да бросьте вы! Ее схватили за руку. Сейчас мы найдем бумагу, перо и чернила, и никакие запирательства уже не будут иметь значения. Вернее, они только ухудшат ее положение.
«Значит, она не сознается», – почти машинально отметил профессор.
– Может быть, сами покажете, где все эти причиндалы? А впрочем, нам все равно придется здесь основательно покопаться. Мало ли что еще отыщется.
«Найдут Шнайдера, – опять машинально подумал Вангер, – но теперь не до него».
Обыск продолжался около двух часов. Они быстро нашли стопку бумаги, идентичной той, что была использована злоумышленницей. Нашли и плакатные перья, правда, среди них не оказалось пера нужной ширины. С черной тушью дела обстояли похуже: несколько совершенно засохших флаконов обнаружилось в столе Мартина, но их содержимое было пригодно разве что для подводки бровей.
В кабинете профессора гестапо устроило одновременно Варфоломеевскую и Вальпургиеву ночи. Тысячи томов грудами валялись на полу, креслах, диване и подоконнике. На столе же, напротив, довольно аккуратной стопкой было сложено около сотни книг.
– Что это? – спросил Цахнер кого-то из своей команды.
– Книги на иностранных языках, гауптштурмфюрер.
Он подошел и взял верхнюю. Посмотрел на обложку, пролистал. Книга на французском языке, судя по иллюстрациям, что-то о Древней Греции. Цахнер бросил ее обратно на стопку и поморщился.
– Не думаю, что нам это пригодится, Рудольф. Больше ничего?
– Ничего.
– Тогда пошли.
Профессор подошел к одевающимся сотрудникам тайной полиции.
– Я могу повидаться с дочерью, господин…
– Цахнер, – подсказал гауптштурмфюрер, заправляя перед зеркалом шарф. – Нет. Пока идет следствие, свидания исключены. Потом – вероятно.
– Когда потом?
– Перед судом.
– Перед судом? Вы считаете, что эти глупые записки, даже если она их написала, заслуживают суда?.. У нас в семье двойное горе, господин… Цахнер, должны же вы понимать…
– Я, может быть, и пойму, но там, – он показал пальцем вверх, продолжая рассматривать себя в зеркало, – никогда. Эта история уже дошла до Берлина. – Цахнер повернулся к совершенно окаменевшему хозяину квартиры. – Ну, мы пошли? – как бы спросил он разрешения. – Там мы немного насорили, вы уж не сердитесь. Да! Чуть не забыл. Оставайтесь эти дни дома. В интересах вашей дочери, если вы не станете делать лишних движений. Адвоката ей назначит коллегия, причем за государственный счет, Так что вам не о чем беспокоиться. Я не прощаюсь.
Он вышел. Остальные проследовали за ним, и последний плотно закрыл за собой дверь.
Профессор прошел на кухню и посмотрел на приготовленный для Эрны завтрак. Резкая боль в груди заставила его опуститься на стул. Судьба безжалостно расправлялась с ним и с его семьей. Но за что?!
И все-таки нужно что-то делать, подумал профессор, когда сердце отпустило и он почувствовал облегчение. Он прошел в кабинет. Аккуратная стопа книг на столе на фоне общего разгрома сразу привлекла его внимание. Вот и Шнайдер, все пять томов Гестаповцы не разглядели толком ни название, ни дату издания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Поскольку полицейских оставалось все меньше и меньше, им была дана команда прежде всего следить за досками объявлений в темное время суток. Следить издали, чтобы не спугнуть злоумышленника. В гестапо понимали, что вопрос его поимки – вопрос времени. Но времени, как и полицейских, оставалось все меньше. Кто-то уже донес обо всем этом в Берлин, и оттуда поступил категорический приказ: прекратить безобразие в кратчайший срок.
* * *
Профессор готовил на кухне завтрак и ждал дочь с суточного загородного дежурства. Он уже беспокоился, что ее долго нет, Телефон не работал. Связаться с Эрной на службе невозможно. Правда, прошедшие день и ночь были тихими, обошлось даже без сирен, и все же его терзали смутные предчувствия.
Он услыхал шум подъехавшего автомобиля, потом хлопок парадной двери. Наконец-то! В дверь позвонили, затем раздался настойчивый стук. Профессор чуть не бегом бросился открывать.
– Ну, я же говорил, что мы еще увидимся! – сказал какой-то красноносый тип, вваливаясь в прихожую. Следом за ним вошли еще четыре человека.
– Что случилось? Кто вы?
– Гестапо.
Красноносый снял пальто, меховую шапку, кашне, достал расческу и перед зеркалом стал зачесывать назад редкие белесые волосы. Он был чем-то очень доволен. Настолько доволен, что едва сдерживал радость. Другие тоже поснимали верхнюю одежду и,-не обращая на профессора ни малейшего внимания, деловито прошли в комнаты.
– Начинайте, – крикнул им тот, что стоял у зеркала. Он дунул на расческу, спрятал ее в карман пиджака, поправил галстук и повернулся. – Ну, господин профессор, вы меня, конечно, не помните. А я вас не забыл. Где мы можем побеседовать?
– Что с моей дочерью? Где она?
– Ваша дочь у нас. Меня зовут Цахнер. Гауптштурмфюрер СС Цахнер. Вы – профессор Готфрид Вангер, а ваша дочь Эрна, если не ошибаюсь, Элеонора и тоже Вангер. Все верно?
– Что с ней, черт возьми? Вы можете мне сказать?
– Да ничего. – Цахнер, видя, что хозяин квартиры не двигается с места, сам взял его под локоть и повел в гостиную. – Ничего, если не считать, что она арестована.
Он втолкнул профессора в кресло, а сам, придвинув стул, сел рядом.
– Арестована? За что?
– Рудольф! – громко крикнул гестаповец, не сводя глаз с хозяина квартиры.
Вошел один из агентов.
– Покажи.
Тот вынул из кармана сложенный вчетверо большой лист бумаги и развернул. Листок был изрядно помят и даже надорван. Было видно, что потом его тщательно разгладили. Цахнер забрал листок и, не выпуская из рук, показал Вангеру.
– Вот за это самое.
«ФЮРЕР, ВЫ НЕ РАЗ ГОВОРИЛИ…»
Профессор все понял. Его лекции отменили, но он несколько раз после похорон жены заезжал в университет и слышал от кого-то о появлении в Мюнхене прокламаций. А до этого, дней десять назад, Эрна спрашивала его про тушь. Он даже видел, как она унесла к себе найденный в комнате Мартина старый флакон. Буквы выведены пером, одним из тех, которые тоже вполне могли отыскаться в комнате сына. Присмотревшись, он узнал и бумагу – такая стопка лежала у него в кабинете в верхнем ящике стола.
– Вашу дочь задержали сегодня рано утром при попытке наклеить это на доске объявлений на Максимилианштрассе. Вы наверняка знаете то место.
Цахнер отдал листок подчиненному, и тот ушел.
– Этого не может быть, – прошептал Вангер. – Это ошибка!
– Да бросьте вы! Ее схватили за руку. Сейчас мы найдем бумагу, перо и чернила, и никакие запирательства уже не будут иметь значения. Вернее, они только ухудшат ее положение.
«Значит, она не сознается», – почти машинально отметил профессор.
– Может быть, сами покажете, где все эти причиндалы? А впрочем, нам все равно придется здесь основательно покопаться. Мало ли что еще отыщется.
«Найдут Шнайдера, – опять машинально подумал Вангер, – но теперь не до него».
Обыск продолжался около двух часов. Они быстро нашли стопку бумаги, идентичной той, что была использована злоумышленницей. Нашли и плакатные перья, правда, среди них не оказалось пера нужной ширины. С черной тушью дела обстояли похуже: несколько совершенно засохших флаконов обнаружилось в столе Мартина, но их содержимое было пригодно разве что для подводки бровей.
В кабинете профессора гестапо устроило одновременно Варфоломеевскую и Вальпургиеву ночи. Тысячи томов грудами валялись на полу, креслах, диване и подоконнике. На столе же, напротив, довольно аккуратной стопкой было сложено около сотни книг.
– Что это? – спросил Цахнер кого-то из своей команды.
– Книги на иностранных языках, гауптштурмфюрер.
Он подошел и взял верхнюю. Посмотрел на обложку, пролистал. Книга на французском языке, судя по иллюстрациям, что-то о Древней Греции. Цахнер бросил ее обратно на стопку и поморщился.
– Не думаю, что нам это пригодится, Рудольф. Больше ничего?
– Ничего.
– Тогда пошли.
Профессор подошел к одевающимся сотрудникам тайной полиции.
– Я могу повидаться с дочерью, господин…
– Цахнер, – подсказал гауптштурмфюрер, заправляя перед зеркалом шарф. – Нет. Пока идет следствие, свидания исключены. Потом – вероятно.
– Когда потом?
– Перед судом.
– Перед судом? Вы считаете, что эти глупые записки, даже если она их написала, заслуживают суда?.. У нас в семье двойное горе, господин… Цахнер, должны же вы понимать…
– Я, может быть, и пойму, но там, – он показал пальцем вверх, продолжая рассматривать себя в зеркало, – никогда. Эта история уже дошла до Берлина. – Цахнер повернулся к совершенно окаменевшему хозяину квартиры. – Ну, мы пошли? – как бы спросил он разрешения. – Там мы немного насорили, вы уж не сердитесь. Да! Чуть не забыл. Оставайтесь эти дни дома. В интересах вашей дочери, если вы не станете делать лишних движений. Адвоката ей назначит коллегия, причем за государственный счет, Так что вам не о чем беспокоиться. Я не прощаюсь.
Он вышел. Остальные проследовали за ним, и последний плотно закрыл за собой дверь.
Профессор прошел на кухню и посмотрел на приготовленный для Эрны завтрак. Резкая боль в груди заставила его опуститься на стул. Судьба безжалостно расправлялась с ним и с его семьей. Но за что?!
И все-таки нужно что-то делать, подумал профессор, когда сердце отпустило и он почувствовал облегчение. Он прошел в кабинет. Аккуратная стопа книг на столе на фоне общего разгрома сразу привлекла его внимание. Вот и Шнайдер, все пять томов Гестаповцы не разглядели толком ни название, ни дату издания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157