Мы, естественно, захотели познакомиться с ними.
Главным у них, так сказать, идейным вдохновителем был, конечно, Женя. Альберт и сам не стеснялся признавать это. В первую же встречу, с горячностью южанина, он так охарактеризовал нам друга:
— О-о! Женя — это человек! Это культурный художник! У него каждый мазок не тяп-ляп; у него каждый мазок—это биография мазка, все со смыслом! О-о! Он знает, когда и зачем поднять кисть и куда ее опустить!.. За деньги работать просто. Если бы мы работали за деньги, мы бы давно миллионерами стали! Но нужно искать, стремиться создать лучшее, такое, чего еще никогда не было. Мы любим Мусоргского, Глинку, Бетховена,— разгорячась, Альберт говорил с заметным акцентом,— любим слушать их музыку. Но если ты сейчас пишешь такую же музыку, как они, плевал я на тебя и на твою маму! Никакой ты не композитор. Так же и у художников: надо создавать небывалое, такое же, как наше время!.. И вот Женя— такой человек! Он ищет! Культурный художник! Даже я и то многому у него учусь,— вот какой человек Женя!..
У Альберта вся стройка— знакомые, с каждым он здоровается за руку, а то и с поцелуями. Если нет пива в Нуреке, то для Альберта шоферы всегда привезут его из Туткаула, за десяток километров. Пастухи-таджики носят ему с гор барашков на шашлык, который жарит он воистину мастерски. Над юртой Альберта, как елочные гирлянды, всегда сохнут на солнце вязки вобл, добытые неизвестно где.
— О-о! Я умею пожить! — говорит Альберт с таким аппетитным простосердечием, что поневоле прощаешь ему и бахвальство, и некоторую бесцеремонность в способах добывания жизненных благ.
Женя другой человек. «Телесное» для него как будто где-то на самом заднем плане, главное — душа. Юрта его завалена какими-то бумагами, склянками, журналами, матрасами случайных постояльцев.
Альберт ходит в черном бумазейном комбинезоне с лямками и в белой войлочной шляпе, какие любят надевать на черноморских пляжах отдыхающие-провинциалы. Он низенького роста, чрезвычайно подвижен; кажется, шляпа его мелькает всегда сразу в нескольких местах, и у всех она вызывает неизменно добродушную улыбку.
Женя — высок, рассеян, худ, на нем заляпанные красками, но вполне интеллигентные штаны. Он старается держаться незаметным, говорит мало, но если уж заговорит, то непременно длинными монологами. Вот, к примеру, один из них.
— Поругался сегодня с Пекарским. Пекарский— главный инженер стройуправления.
— Почему?
— Ну как почему? Вот, Юры, вы рассудите... Приходим мы с Альбертом получать деньги за свои панно, которые у створа стоят, и узнаем: выписал Пекарский по сто девяносто рублей нам. Это что, справедливо? Я человек такой: я — открытый, я — весь наружу. Совсем нет у меня, у еврея, ни сдержанности, ни хитрости, хоть я и натерпелся в жизни из-за этого ой сколько! Вот Альберт знает, не даст соврать: что у меня в душе, то и на языке; что в столе, то и на столе. А я Пекарскому сказал прямо: «Если так, говорю, то я свое панно дарю вам бесплатно!» Почему я это сказал? Из-за денег, да? Из-за того, что я такой грязный человек, да? В детстве меня мама воспитывала: отец отдал жизнь армии и ездил по городам туда-сюда, а мы с братом росли у мамы, и ее слово было для нас закон. Так вот она говорила: «Женя, ты должен жить для светлого, чистого. В жизни есть
много грязи, но это не для тебя. Проходи мимо нее, не касайся, только тогда ты будешь счастлив...» И мы с малых лет усвоили для себя такое. Что деньги! Я только приехал в Душанбе после института, и мне дали заказ на пятьдесят тысяч,— сделал его и ходил кум королю! А потом? А потом я пять лет голодал. Почему? Не умею работать, да? Я же лучший оформитель в Душанбе, вот Альберт знает, не даст соврать,— там, в правлении Союза художников, так говорят: «Как вы работаете! Как Женя надо работать! Как Женя Брукман! Учитесь у него». Я бы мог иметь уйму денег! А вот, вы видите, живу здесь, в Иуреке, на хлебе и луке. Я хочу сказать свое, хочу делать такое, к чему душа у меня лежит... Но, с другой стороны, вы рассудите. У меня жена, да? Вот она должна родить мне на днях второго ребенка. Я уверен, что на этот раз она родит сына. Сына!.. Жена у меня красавица, жена для меня — лучший друг. Вот приезжайте ко мне и посмотрите, какая хорошая у меня семья!.. Но я взял жену из десятого класса, совсем девочкой! Она же ничего не умеет делать. И мне стыдно перед ней: мне тридцать шесть, и я же должен принести в дом хоть кусок хлеба, да?.. А что она вытерпела, бедная, когда мне целый год заказов не давали! О-о! У нас такие порядки были в союзе, что неделю назад мы просто выгнали председателя, а тогда? Это же анекдот! Я, Женя Брукман, дошел до того, что, извините, в штанах рваных ходил. Красок не на что купить. Приду домой, а жена сидит и давит пустые тюбики, чтоб хоть чем-то было писать. Вы думаете, мне не больно было на это смотреть? Так вы ошибаетесь... Но все равно я стоял на своем, вот та-
кой я человек... Поэтому я и сказал Пекарскому: «Свое панно я дарю вам бесплатно!» Я — прямой человек, и я цену своему труду знаю. Сколько времени мы просидели с этими панно! Все сами — подрамник заказать, принести, холст найти, натянуть, за красками сбегать, написать. В три слоя краски клали, чтоб не выгорали на солнце! Ведь эти панно десять лет у них простоят! А работали как? В сарае, сарай низкий, панно набоку лежит, ты перед ним на корточках гнешься. Я бы за это время сколько сделал, о-о-о!.. Мы же для стройки делали газеты, молнии, стенды, не сосчитать! А разве заикались о плате? Нет! Когда столовая открылась, мы им подарили туда бесплатно два натюрморта, вы же видели — хорошие натюрморты! Думаете, зря нас повара уважают? Они понимают, что люди мы бескорыстные! Но тут я не выдержал! Говорю: «Свое панно я дарю вам бесплатно!..»
Мы слушали Женю, Альберта и думали: «Что-то вы, братцы, уж очень упорно убеждаете нас в своем бескорыстии...» Кто же они? Халтурщики? Или люди добросовестные, честные, а все эти разговоры о деньгах—'Просто поверхностный отпечаток, который наложила на них их художническая среда? Бывает и так. Работают они много, это мы видели, их почти никогда не застанешь дома, да и действительно, далеко не каждый профессионал решится уехать из большого города на месяцы, а тем более на годы в этот Нурек. И опять-таки добротное панно у створа...
Просим:
— Покажите работы, ребята.
Как это обычно бывает, картины, эскизы, наброски, композиции, портреты, появившиеся откуда-то из рулонов, запрятанных до тех пор по углам, из ворохов бумаги на столе, из-под кровати, из чемоданов мгновенно заполняют комнату: стоят на табуретках, тумбочке, висят на стенах, разложены прямо на полу,— художники, что поделать! С первого взгляда ясно: нет, это не халтура. Вот в центре Жениной экспозиции портрет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26