Однако ж сильно изменилось все вокруг. Неузнаваемо.
Умер старый князь.
Наследник поначалу в имении не показывался, о крепостном балете знать ничего не желал, жил себе в Петербурге припеваючи, благо наследственные капиталы позволяли.
Жизнь в Покровском потекла тихая, скучная, но – спокойная.
Все переменилось в одночасье.
Так страшно, будто налетел ураган, закружил свирепым, беспощадным вихрем, вроде метели, что лютовала теперь за окном.
В Петербурге Юрий Несвицкий проигрался в прах.
Стал отыгрываться, запутался в долгах, наделал новые.
Когда положение стало совсем скверным, решился на подлог, попался и едва не угодил под суд.
Но, говорят, нашлась добрая душа, выкупила у ростовщиков фальшивые векселя.
Скандала не случилось, но репутация князя была погублена.
К тому же средств на столичное житье не осталось.
Одна дорога была – в глухое Покровское, чудом не заложенное, тихое, патриархальное и – уже потому только – ненавистное.
Так и приехал молодой князь – в большой обиде и тоске.
Недобрым хозяином – узником, презирающим весь белый свет, себя, горемычного, и стены, в которых обречен был провести остаток жизни.
Однако ж беспросветная ночь – и та озарится порой лунным сиянием, проступившим вдруг из-за туч, или блеснет на сумрачном небосклоне одинокая звезда.
Черный вихрь несчастий и зла, закрутивший молодого князя в столице, да так – вместе с ним – налетевший на сонное Покровское, озарился однажды яркой зарницей.
Из Петербурга Юрий Несвицкий возвратился не один.
Ваня Крапивин, крепостной мальчик, отданный некогда покойным князем на обучение в рисовальную школу при Академии художеств, был теперь слушателем академии, к тому же – замечен, обласкан и придирчивыми профессорами, и взыскательными поклонниками. Будущее ему предсказывали самое замечательное, пока же попечительский совет намерен был по окончании учебной сессии отправить юношу в Италию, шлифовать мастерство.
Но не успел.
Стечение обстоятельств вышло самое несчастное и даже роковое.
Опальный господин, возможно, и не вспомнил бы о холопе – денег Иван Крапивин не просил, учился на казенный счет. К тому же, надо полагать, немало бы нашлось в столице меценатов, с радостью взявших на себя заботу о молодом гении.
Однако ж вышло иначе.
Они, меценаты, в итоге оказали художнику очень дурную услугу, ибо, узнав о несчастье князя Юрия, наперебой взялись хлопотать пред ним о судьбе Ивана Крапивина.
И натолкнулись на стену.
Глухую, холодную, упрямую.
Общество было к нему беспощадно. Захлопнулись гостеприимные прежде двери, с презрением отвернулись бывшие друзья, перестали узнавать некогда любившие женщины.
Отчего же он должен теперь идти им навстречу?
Так рассуждал князь Юрий.
Судьба Ивана Крапивина была решена.
Однако – зарница.
То ли смилостивилось над Иваном провидение, то ли посмеялось зло – однако на второй день по приезде повстречал он Душеньку, взглянул пристально – и не смог отвести глаз.
Улыбнулась ему Душенька своей кроткой улыбкой, такой вроде, как и всем, да немного не такой.
Расцвела, зарумянилась, затрепетали ресницы.
Что тут говорить – полюбили они.
С первого взгляда и полюбили.
Шестой месяц пошел, как приключилась эта встреча. Полыхнула в темном небе зарница.
А небо с тех пор хмурилось все больше.
Лихая беда поселилась в тихом Покровском.
Что ни день – кутеж в барском доме.
Страшно пьет молодой барин, но еще страшнее лютует.
Так лютует, что сил ухе не стало терпеть.
Пятерых снесли на погост, запоротых на княжеской конюшне.
А сколько народу чуть не при смерти отлеживается на печах после барских плетей – не счесть…
Нехорошо глядят покровские мужики – вроде сама собой тянется рука к топору.
Но – боязно.
Потому, как ни крути, выходит – бунт.
В страхе затаилось, притихло Покровское, Только Иван с Душенькой вроде не замечали ничего вокруг, каждый день урывали минутку-другую для сердечной встречи.
И не надо им будто другого счастья.
О будущем не загадывали, пока не задумал Иван писать с Душеньки портрет.
– Не могу, – говорит, – сдержать стремления улыбку твою дивную запечатлеть и тем – сохранить.
– Что ж ее хранить, – удивляется Душенька, – если я рядом и могу в любую минуту улыбнуться тебе, как захочешь – Не для себя, – объясняет Иван. – Мне того счастья хватит с лихвой. Для потомков.
Смеялась Душенька:
– Им моя улыбка ни к чему. Свои девушки подрастут.
Но Иван стоял на своем..'.
Другое дело, что портрет писать – не украдкой словом-другим перемолвиться.
Время нужно и место, чтобы усадить Душеньку как следует, кисти, краски разложить, холст натянуть… Судьба, однако, и здесь поначалу пошла вроде бы навстречу.
Затравили егеря волчью стаю. В минуту поднялась и умчалась с гиканьем княжеская охота.
Тут и метель, будто специально ждала случая, налетела, завьюжила, замела дороги.
Не вернется князь Юрий в Покровское раньше, чем уляжется непогода.
А уляжется, похоже, не скоро.
Потому не торопится Иван Крапивин, аккуратно смешивает краски, улыбается Душеньке, долго смотрит, никак не налюбуется.
– Скоро, Ванюша?
– Потерпи, голубушка.
– Потерплю, милый. Только… боязно.
Страшно Душеньке.
Строго-настрого запрещено крепостным актрисам принимать гостей у себя во флигеле, тем паче мужеского пола. Да еще ночью.
Трепещет Душенька.
Но – просил же милый! – нарядилась во все лучшее.
Алый сарафан искусно расшит золотыми и серебряными нитями, мелким речным жемчугом. На голове – такой же нарядный кокошник, тонкая, прозрачная фата невесомым облаком окутала плечи.
Плавятся свечи.
Едва касается холста тонкая кисть.
Оживает в жаркой светелке вторая Душенька, улыбается кроткой своей улыбкой.
Вот уж и портрет почти готов.
Почти – да не совсем.
Снова берется Иван за кисти – но в этот миг снова оглушительно хлопает где-то поблизости.
Топают в тесном коридоре чьи-то ноги, с треском распахивается маленькая дверь в светелку.
– Ты гляди-ка, и впрямь… Воркуют…
– Чего на них глядеть? Вяжи голубков…
Красные обмороженные руки тянутся к Душеньке, тянут с точеных плеч кисейное облачко.
Страшно кричит Иван, стремглав бросается на обидчика.
И – с размаху – будто налетает на стену.
Боли не чувствует, только меркнет в глазах медовый свет свечей, и – беспросветная, бесконечная – распахивает перед ним свои объятия тьма.
Москва, год 2002-й

День был серым.
Хотя стоял на дворе сентябрь – и по всему осени полагалось еще некоторое время баловать горожан ласковым теплом, уютом тенистых парков и скверов, отрадой прохладных водоемов.
Лето, впрочем, в этом году выдалось непостоянное и какое-то строптивое.
То терзало землю нестерпимой жарой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74