Французская система права в смысле исторической традиции и практики применения всегда будет нуждаться в полиции французского типа. А последняя, как известно, порождает и «французскую провокацию» – практику создания всяческих «преступных группировок» с тем, чтобы их потом и разоблачать. Должен же, в конце концов, кто-то быть осужден по «соответствующей» статье Уголовного Кодекса…
Симптоматично, что даже в США, стране с англосаксонским прецедентным правом и федеративным устройством, потребность в бюрократизации находит свое решение именно «французским» путем через создание министерства безопасности, на которого возложены все те же обязанности борьбы с таким не очерченным злом, как терроризм. Сугубо организационно, практика институализации каких-либо чрезвычайных форм, призванных бороться с экстраординарной угрозой иначе, чем на низших оперативно-розыскных уровнях, является ошибочной.
Следует отдавать себе отчет также в том, что в глазах бюрократов «терроризм» является лишь поводом, чтобы укрепить собственное монопольное положение в государстве. Поводом тем более удобным, что как и любое мировое зло оно существует прежде всего через примат веры в него.
Остальному человечеству, которое в отличие от юристов пробует мыслить более-менее рационально, попытки определить явление терроризма не очень-то удавались. Что такое «террор» в политике более или менее ясно из практики его применения на протяжении истории: «открытое вооруженное насилие, направленное на физическое устранение, подавление и запугивание политических противников» (К.Маркс). Но, явление терроризма, присущее современному периоду– где-то от Венского конгресса 1814 г., не нашло общепринятого толкования. Отдельные представители англосаксонской школы права считают его «беспрецедентным». Так, согласно Alexander'у современный терроризм не имеет исторических аналогов среди форм политического насилия. Его оппонент из школы континентального права Laquer решительно протестует против «концепции беспрецедентности», противопоставляя ей историческую и культурную традицию античных тираномахов, иудейских секариев, исламистских асасинов.
По мнению автора, такое расхождение во взглядах является следствием непонимания самой природы терроризма. Методологически, характерным приемом политологов остается подмена понятий в т ч. относительно «терроризма». Это явление или непомерно суживают – применяют лишь к отдельным его разновидностям, или наоборот, произвольно распространяют на нетеррористические формы политического насилия. Известными штампами в советской политологии были «терроризм государственный», «ультралевый», или «ультраправый». В конце концов, и ныне популярный терроризм «международный». Собственно, последний перл принадлежит Р. Рейгану, который и сформулировал эту линию поведения правительства США, действующую доныне.
Очевидно, что между насилием государственным и оппозиционным существуют определенные социальные и типологические различия. В дальнейшем, относительно первого мы будем применять определение «террор», относительно второго – «терроризм». В обобщенном же понятии «политическое насилие» объединены все виды террористических проявлений. Эти дефиниции является сугубо рабочими. Относительно же самого явления, то терроризм является феноменом, который определяет случайный, недоступный по крайней мере для аналитического познания, фактор. Не должно быть никаких иллюзий относительно того, что возможно исследовать происхождение и характер определенного проявления терроризма. Все, что можно установить анализом, это то, что в одних обстоятельствах проявления терроризма осуществляются чаще, чем в других, и что при отдельно взятых обстоятельствах он может вообще не иметь места, примером чего является, в частности, Украина.
С определенной публицистической гиперболой, можно утверждать, что основным признаком терроризма в привычном значении этого понятия является немотивированность. На первый план выступают такие субъективные для политолога побуждения, как социальные и личные амбиции, склонность к крайним формам самореализации, и лишь потом идеологические обоснования этих амбиций. Это вместе взятое и создает специфический, вневременной, внеклассовый феномен мировосприятия – философию бомбы.
В этих обстоятельствах потребность преодоления терроризма сводится в смысле политическом к признанию неизбежности и допустимости риска всплесков (немотивированного) насилия в обществе. В смысле более узком – признанию профессионального риска политиков стать жертвой покушения. Еще Наполеон Бонапарт говорил: «лучше один раз быть убитым, чем всю жизнь этого бояться». Подобное здоровое отношение к угрозе со стороны террориста было присуще многим выдающимся политическим деятелям, которые сами стали жертвами покушений: Ю.Цезарю, А. Линкольну, Л. Барту, королю Иордании Абдалле.
Подобное позитивистское отношение к проблеме терроризма в конце концов присуще демократическому мировоззрению. Современную правоверную демократию принято считать духовной наследницей демократии античной. Именно античному (демократическому) мировоззрению принадлежит концепция тираномахии – борьбы с тиранией, если хотите – тираноубийства. В идеологии христианской, которая однако имеет немного общего с поучениями Нового Завета, концепцию тираноубийства легализировал брат Ордена Иисуса Ян Мариан, автор книги, которая повлияла также и на украинскую политическую элиту 17 столетия. Признание «народа» (политической нации) суверенным «источником власти» в юридическим смысле привело к признанию за последним в т ч. и права на насилие в форме вооруженного сопротивления тирании, или даже тираноубийства как частного случая, который следует из этого права. Это «право народа» как «высший закон» по мере отчуждения современной общепринятой (т н. демократической) формы общественного устройства, становится таким же ритуальным, как и другие «права», относительно которых законодателям и в голову не придет, что кому-то захочется ими воспользоваться. Согласно конституции ФРГ тираноубийство является чуть ли не обязанностью законопослушного бундесбюргера, но стоило РАФ посягнуть на обычного федерального чиновника, как в действие вступили чрезвычайные законы, влияние которые на состояние прав личности в ФРГ ощущается и до сих пор.
Ту же самую непоследовательность мы наблюдаем и в прочих попытках юристов, а вслед за ними политиков и идеологов сформулировать ту грань, за которой в общем-то допустимые в правовом отношении формы насилия, военного и политического, превращаются в недозволенные.
Террорист сражается нерегулярным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Симптоматично, что даже в США, стране с англосаксонским прецедентным правом и федеративным устройством, потребность в бюрократизации находит свое решение именно «французским» путем через создание министерства безопасности, на которого возложены все те же обязанности борьбы с таким не очерченным злом, как терроризм. Сугубо организационно, практика институализации каких-либо чрезвычайных форм, призванных бороться с экстраординарной угрозой иначе, чем на низших оперативно-розыскных уровнях, является ошибочной.
Следует отдавать себе отчет также в том, что в глазах бюрократов «терроризм» является лишь поводом, чтобы укрепить собственное монопольное положение в государстве. Поводом тем более удобным, что как и любое мировое зло оно существует прежде всего через примат веры в него.
Остальному человечеству, которое в отличие от юристов пробует мыслить более-менее рационально, попытки определить явление терроризма не очень-то удавались. Что такое «террор» в политике более или менее ясно из практики его применения на протяжении истории: «открытое вооруженное насилие, направленное на физическое устранение, подавление и запугивание политических противников» (К.Маркс). Но, явление терроризма, присущее современному периоду– где-то от Венского конгресса 1814 г., не нашло общепринятого толкования. Отдельные представители англосаксонской школы права считают его «беспрецедентным». Так, согласно Alexander'у современный терроризм не имеет исторических аналогов среди форм политического насилия. Его оппонент из школы континентального права Laquer решительно протестует против «концепции беспрецедентности», противопоставляя ей историческую и культурную традицию античных тираномахов, иудейских секариев, исламистских асасинов.
По мнению автора, такое расхождение во взглядах является следствием непонимания самой природы терроризма. Методологически, характерным приемом политологов остается подмена понятий в т ч. относительно «терроризма». Это явление или непомерно суживают – применяют лишь к отдельным его разновидностям, или наоборот, произвольно распространяют на нетеррористические формы политического насилия. Известными штампами в советской политологии были «терроризм государственный», «ультралевый», или «ультраправый». В конце концов, и ныне популярный терроризм «международный». Собственно, последний перл принадлежит Р. Рейгану, который и сформулировал эту линию поведения правительства США, действующую доныне.
Очевидно, что между насилием государственным и оппозиционным существуют определенные социальные и типологические различия. В дальнейшем, относительно первого мы будем применять определение «террор», относительно второго – «терроризм». В обобщенном же понятии «политическое насилие» объединены все виды террористических проявлений. Эти дефиниции является сугубо рабочими. Относительно же самого явления, то терроризм является феноменом, который определяет случайный, недоступный по крайней мере для аналитического познания, фактор. Не должно быть никаких иллюзий относительно того, что возможно исследовать происхождение и характер определенного проявления терроризма. Все, что можно установить анализом, это то, что в одних обстоятельствах проявления терроризма осуществляются чаще, чем в других, и что при отдельно взятых обстоятельствах он может вообще не иметь места, примером чего является, в частности, Украина.
С определенной публицистической гиперболой, можно утверждать, что основным признаком терроризма в привычном значении этого понятия является немотивированность. На первый план выступают такие субъективные для политолога побуждения, как социальные и личные амбиции, склонность к крайним формам самореализации, и лишь потом идеологические обоснования этих амбиций. Это вместе взятое и создает специфический, вневременной, внеклассовый феномен мировосприятия – философию бомбы.
В этих обстоятельствах потребность преодоления терроризма сводится в смысле политическом к признанию неизбежности и допустимости риска всплесков (немотивированного) насилия в обществе. В смысле более узком – признанию профессионального риска политиков стать жертвой покушения. Еще Наполеон Бонапарт говорил: «лучше один раз быть убитым, чем всю жизнь этого бояться». Подобное здоровое отношение к угрозе со стороны террориста было присуще многим выдающимся политическим деятелям, которые сами стали жертвами покушений: Ю.Цезарю, А. Линкольну, Л. Барту, королю Иордании Абдалле.
Подобное позитивистское отношение к проблеме терроризма в конце концов присуще демократическому мировоззрению. Современную правоверную демократию принято считать духовной наследницей демократии античной. Именно античному (демократическому) мировоззрению принадлежит концепция тираномахии – борьбы с тиранией, если хотите – тираноубийства. В идеологии христианской, которая однако имеет немного общего с поучениями Нового Завета, концепцию тираноубийства легализировал брат Ордена Иисуса Ян Мариан, автор книги, которая повлияла также и на украинскую политическую элиту 17 столетия. Признание «народа» (политической нации) суверенным «источником власти» в юридическим смысле привело к признанию за последним в т ч. и права на насилие в форме вооруженного сопротивления тирании, или даже тираноубийства как частного случая, который следует из этого права. Это «право народа» как «высший закон» по мере отчуждения современной общепринятой (т н. демократической) формы общественного устройства, становится таким же ритуальным, как и другие «права», относительно которых законодателям и в голову не придет, что кому-то захочется ими воспользоваться. Согласно конституции ФРГ тираноубийство является чуть ли не обязанностью законопослушного бундесбюргера, но стоило РАФ посягнуть на обычного федерального чиновника, как в действие вступили чрезвычайные законы, влияние которые на состояние прав личности в ФРГ ощущается и до сих пор.
Ту же самую непоследовательность мы наблюдаем и в прочих попытках юристов, а вслед за ними политиков и идеологов сформулировать ту грань, за которой в общем-то допустимые в правовом отношении формы насилия, военного и политического, превращаются в недозволенные.
Террорист сражается нерегулярным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64