Я стану его официальным опекуном и заберу подальше от этой шумихи. Если мне повезет, я найду для него остров или какое-либо другое безлюдное место.
Харриману повезло. Он нашел вдали от материка остров, частичку бесплодной песчаной земли с низкорослыми деревьями. Он арендовал его, построил там бунгало и привез туда Дэвида Рэнда и пожилую горничную. Он захватил также сильного норвежца-сторожа, который очень умело отражал атаки репортеров на лодках, пытавшихся причалить к острову. Через некоторое время газетчики отступили. Они довольствовались перепечаткой фотографий и статей о росте Дэвида, которые доктор Харриман писал для научных журналов.
Дэвид рос не по дням, а по часам. За пять лет он превратился в крепкого невысокого подростка с рыжими волосами, а его крылья стали длиннее и покрылись короткими бронзовыми перьями. Он бегал, смеялся, играл, как и все в его возрасте, только энергично помахивая крыльями.
Ему было десять лет, а он еще не летал. К этому времени он немного похудел, и его сверкающие бронзовые крылья доходили ему до пят. Когда он гулял, или присаживался, или спал, он продолжал сильно прижимать крылья к спине и производил впечатление человека в бронзовом футляре. Но когда он взмахивал ими, оказывалось, что они намного больше его разведенных в стороны рук.
Доктор Харриман пришел к выводу, что пора мало-помалу разрешать Дэвиду пытаться летать, чтобы запечатлеть и обследовать шаг за шагом этот процесс. Но все случилось не так, как он задумывал. Дэвид взлетел в первый раз так же естественно, как и птица.
Сам же мальчик никогда не задумывался о своих крыльях. Он знал, что у доктора Джона, которого Дэвид называл просто док, нет таких крыльев, их нет и у Флоры, этой мрачной старой няньки, нет и у Холфа, сторожа. Но он не встречал больше никого из людей, и таким образом решил, что все остальные люди делятся на тех, у кого есть крылья, и на тех, у кого их нет. Дэвид даже не знал, для чего нужны крылья, но ему нравилось махать ими и использовать при беге. И еще он знал, что никогда не сможет надеть рубашку поверх крыльев.
Однажды апрельским утром Дэвид узнал наконец, для чего же они нужны. Он забрался на высокий старый сухой дуб, чтобы заглянуть в птичье гнездо. Ребенок всегда проявлял незаурядный интерес к птицам на небольшом острове, прыгая от радости и хлопая в ладоши, когда видел их, проносящихся и кружащих над ним, и наблюдая каждую осень улетающие на юг стаи, а каждую весну — их возвращение на север. Дэвид подсматривал их жизнь, так как смутно чувствовал, что он и другие существа с крыльями — родственные души.
Этим утром он почти забрался на вершину старого дуба, чтобы оказаться напротив гнезда, за которым шпионил. Его крылья плотно прилегали к телу, чтобы по пути не задеть за ветки дуба. А когда ему остался последний рывок наверх, под ногу попалась прогнившая ветка. И хотя мальчик был необычно легок, даже его веса оказалось достаточно, чтобы сломать ее и сорваться вниз.
В тот момент, когда Дэвид летел камнем вниз, в его мозгу проснулись дремавшие до сих пор инстинкты. Мальчик совершенно не контролировал ситуацию, когда с оглушающим хлопком его крылья освободились. Он почувствовал ужасный толчок и ощущение вывиха в плечах. А затем, вдруг… непостижимо, но он больше не падал, а планировал вниз по большой спирали с помощью расправленных по всем правилам крыльев.
Мальчик закричал, и как будто что-то сокровенное прорвалось наружу. Дэвид испытал наивысшее чувство удовлетворения. Вниз, вниз планировал он, подобно столь любимым им птицам. Ему в лицо ударил свежий ветер, и воздушная волна накатила и подхватила его тело. Дикий, томящий трепет, который он никогда не ощущал, а затем — безумная радость жизни.
Поддавшись этому порыву, он закричал снова и взмахнул своими большими крыльями, разбивая ими воздух и инстинктивно отклонив голову строго назад, удерживая руки вдоль тела и выпрямив и сдвинув ноги.
Теперь он летел ввысь. Под ним оставалась земля, а в глаза ему светило солнце, и ветер ласково обнимал его. Он открыл рот, чтобы снова закричать, и холодный чистый воздух ворвался в его горло. Испытывая настоящее, сумасшедшее, физическое счастье, он устремился в голубое небо, размахивая крыльями.
Так получилось, что доктор Харриман увидел его, когда спустя какое-то время случайно вышел из бунгало. Доктор услышал визг, ликующий крик откуда-то сверху, поднял глаза и заметил небольшую тень, планирующую вниз с освещенных солнцем небес.
Доктор, затаив дыхание, следил за этим завораживающим действием: Дэвид пикировал вниз, поднимался ввысь и кружился над ним, переполненный радостью от своих, наконец-то обретенных крыльев. Мальчик инстинктивно научился поворачиваться, кружиться, опускаться, несмотря на то, что пока его движения были неуклюжи и иногда его даже заносило и заваливало набок.
Когда наконец Дэвид Рэнд приземлился напротив доктора, быстро сложив крылья, глаза мальчика светились невероятной радостью.
— Я могу летать! — воскликнул он.
Доктор Харриман согласился с ним:
— Да, Дэвид, ты можешь летать. Я знаю, что не могу запретить тебе этого, но тебе не следует покидать пределы острова, и ты должен быть очень осторожным в воздухе.
К тому времени, как Дэвиду исполнилось семнадцать лет, уже давно не было необходимости напоминать ему, чтобы он был осторожным. Он чувствовал себя в воздухе как дома.
Теперь это был высокий, стройный юноша с золотистыми волосами, а на свою изящную фигуру он по-прежнему надевал одни шорты, так как только такая одежда была необходима его теплокровному телу. На его проницательном лице ярко светились голубые глаза, и оно излучало дикую, неугомонную энергию. *
Перья на его крыльях стали роскошными, блестящими и остались бронзовыми, а длина крыльев при полном размахе составляла более десяти футов. Когда Дэвид складывал их на спине, они щекотали ему пятки.
Постоянные полеты над островом и окружающим его океаном укрепили мускулы на лопатках Дэвида до невероятной степени. Он проводил весь день, паря и кружа над островом, то взлетая ввысь, то медленно опускаясь вниз, планируя на расправленных крыльях.
В воздухе он мог догнать любую птицу. Дэвид вспугивал стаи фазанов, и тогда его смех лился откуда-то сверху, когда он кружился, и вился, и мчался стрелой за испуганными птицами. Он мог выщипнуть перо на хвосте у оскорбленного этим сокола так, что птица не успевала скрыться, и бросался быстрее этого остроклювого хищника на кролика или белку, бегущих по земле.
Иногда, когда туман окутывал остров, доктор Харриман мог слышать звенящий, переливчатый смех из серых облаков над головой. И тогда он знал, что Дэвид где-то там, наверху. Или он мог часами парить над освещенной солнцем водой, затем устремиться, очертя голову, вниз и в последний момент молниеносно расправить крылья и, едва коснувшись гребня волны и кричащих, лакомящихся рыбой чаек, ракетой взмыть снова в небо.
1 2 3 4 5 6 7 8
Харриману повезло. Он нашел вдали от материка остров, частичку бесплодной песчаной земли с низкорослыми деревьями. Он арендовал его, построил там бунгало и привез туда Дэвида Рэнда и пожилую горничную. Он захватил также сильного норвежца-сторожа, который очень умело отражал атаки репортеров на лодках, пытавшихся причалить к острову. Через некоторое время газетчики отступили. Они довольствовались перепечаткой фотографий и статей о росте Дэвида, которые доктор Харриман писал для научных журналов.
Дэвид рос не по дням, а по часам. За пять лет он превратился в крепкого невысокого подростка с рыжими волосами, а его крылья стали длиннее и покрылись короткими бронзовыми перьями. Он бегал, смеялся, играл, как и все в его возрасте, только энергично помахивая крыльями.
Ему было десять лет, а он еще не летал. К этому времени он немного похудел, и его сверкающие бронзовые крылья доходили ему до пят. Когда он гулял, или присаживался, или спал, он продолжал сильно прижимать крылья к спине и производил впечатление человека в бронзовом футляре. Но когда он взмахивал ими, оказывалось, что они намного больше его разведенных в стороны рук.
Доктор Харриман пришел к выводу, что пора мало-помалу разрешать Дэвиду пытаться летать, чтобы запечатлеть и обследовать шаг за шагом этот процесс. Но все случилось не так, как он задумывал. Дэвид взлетел в первый раз так же естественно, как и птица.
Сам же мальчик никогда не задумывался о своих крыльях. Он знал, что у доктора Джона, которого Дэвид называл просто док, нет таких крыльев, их нет и у Флоры, этой мрачной старой няньки, нет и у Холфа, сторожа. Но он не встречал больше никого из людей, и таким образом решил, что все остальные люди делятся на тех, у кого есть крылья, и на тех, у кого их нет. Дэвид даже не знал, для чего нужны крылья, но ему нравилось махать ими и использовать при беге. И еще он знал, что никогда не сможет надеть рубашку поверх крыльев.
Однажды апрельским утром Дэвид узнал наконец, для чего же они нужны. Он забрался на высокий старый сухой дуб, чтобы заглянуть в птичье гнездо. Ребенок всегда проявлял незаурядный интерес к птицам на небольшом острове, прыгая от радости и хлопая в ладоши, когда видел их, проносящихся и кружащих над ним, и наблюдая каждую осень улетающие на юг стаи, а каждую весну — их возвращение на север. Дэвид подсматривал их жизнь, так как смутно чувствовал, что он и другие существа с крыльями — родственные души.
Этим утром он почти забрался на вершину старого дуба, чтобы оказаться напротив гнезда, за которым шпионил. Его крылья плотно прилегали к телу, чтобы по пути не задеть за ветки дуба. А когда ему остался последний рывок наверх, под ногу попалась прогнившая ветка. И хотя мальчик был необычно легок, даже его веса оказалось достаточно, чтобы сломать ее и сорваться вниз.
В тот момент, когда Дэвид летел камнем вниз, в его мозгу проснулись дремавшие до сих пор инстинкты. Мальчик совершенно не контролировал ситуацию, когда с оглушающим хлопком его крылья освободились. Он почувствовал ужасный толчок и ощущение вывиха в плечах. А затем, вдруг… непостижимо, но он больше не падал, а планировал вниз по большой спирали с помощью расправленных по всем правилам крыльев.
Мальчик закричал, и как будто что-то сокровенное прорвалось наружу. Дэвид испытал наивысшее чувство удовлетворения. Вниз, вниз планировал он, подобно столь любимым им птицам. Ему в лицо ударил свежий ветер, и воздушная волна накатила и подхватила его тело. Дикий, томящий трепет, который он никогда не ощущал, а затем — безумная радость жизни.
Поддавшись этому порыву, он закричал снова и взмахнул своими большими крыльями, разбивая ими воздух и инстинктивно отклонив голову строго назад, удерживая руки вдоль тела и выпрямив и сдвинув ноги.
Теперь он летел ввысь. Под ним оставалась земля, а в глаза ему светило солнце, и ветер ласково обнимал его. Он открыл рот, чтобы снова закричать, и холодный чистый воздух ворвался в его горло. Испытывая настоящее, сумасшедшее, физическое счастье, он устремился в голубое небо, размахивая крыльями.
Так получилось, что доктор Харриман увидел его, когда спустя какое-то время случайно вышел из бунгало. Доктор услышал визг, ликующий крик откуда-то сверху, поднял глаза и заметил небольшую тень, планирующую вниз с освещенных солнцем небес.
Доктор, затаив дыхание, следил за этим завораживающим действием: Дэвид пикировал вниз, поднимался ввысь и кружился над ним, переполненный радостью от своих, наконец-то обретенных крыльев. Мальчик инстинктивно научился поворачиваться, кружиться, опускаться, несмотря на то, что пока его движения были неуклюжи и иногда его даже заносило и заваливало набок.
Когда наконец Дэвид Рэнд приземлился напротив доктора, быстро сложив крылья, глаза мальчика светились невероятной радостью.
— Я могу летать! — воскликнул он.
Доктор Харриман согласился с ним:
— Да, Дэвид, ты можешь летать. Я знаю, что не могу запретить тебе этого, но тебе не следует покидать пределы острова, и ты должен быть очень осторожным в воздухе.
К тому времени, как Дэвиду исполнилось семнадцать лет, уже давно не было необходимости напоминать ему, чтобы он был осторожным. Он чувствовал себя в воздухе как дома.
Теперь это был высокий, стройный юноша с золотистыми волосами, а на свою изящную фигуру он по-прежнему надевал одни шорты, так как только такая одежда была необходима его теплокровному телу. На его проницательном лице ярко светились голубые глаза, и оно излучало дикую, неугомонную энергию. *
Перья на его крыльях стали роскошными, блестящими и остались бронзовыми, а длина крыльев при полном размахе составляла более десяти футов. Когда Дэвид складывал их на спине, они щекотали ему пятки.
Постоянные полеты над островом и окружающим его океаном укрепили мускулы на лопатках Дэвида до невероятной степени. Он проводил весь день, паря и кружа над островом, то взлетая ввысь, то медленно опускаясь вниз, планируя на расправленных крыльях.
В воздухе он мог догнать любую птицу. Дэвид вспугивал стаи фазанов, и тогда его смех лился откуда-то сверху, когда он кружился, и вился, и мчался стрелой за испуганными птицами. Он мог выщипнуть перо на хвосте у оскорбленного этим сокола так, что птица не успевала скрыться, и бросался быстрее этого остроклювого хищника на кролика или белку, бегущих по земле.
Иногда, когда туман окутывал остров, доктор Харриман мог слышать звенящий, переливчатый смех из серых облаков над головой. И тогда он знал, что Дэвид где-то там, наверху. Или он мог часами парить над освещенной солнцем водой, затем устремиться, очертя голову, вниз и в последний момент молниеносно расправить крылья и, едва коснувшись гребня волны и кричащих, лакомящихся рыбой чаек, ракетой взмыть снова в небо.
1 2 3 4 5 6 7 8