Начинать удобнее было сверху, объясняли санаторные власти – и обещали через год или два спуститься к морю; быть может, это было и правдой, – но наверху жили в основном семьи молодые, работающие, нужные санаторию: Сергей Иваныч, начальник гаража, толстая Дуся, продавщица, чумовой Петька-массовик, Григорий, новый механик с насосной станции… всё энергичные, крепкие люди, иные с машинами, с родственниками в Алуште и Симферополе, – а внизу доживали одинокие старухи и пьяницы вроде Ваньки или Степана (бывшего электрика, когда-то сколотившего ей навес и протянувшего мимо счетчика электропроводку), который без оставившей его Зойки быстро и сильно сдал… Впрочем, все это было ей безразлично.
Она посмотрела на часы, звонко тикающие на гардеробе: через полчаса открывался магазин, а у нее не было хлеба – которого она всегда брала много, две или даже три буханки, если не тяжело было нести, и которого ей надолго хватало. Хлеб кончился – и она опять подумала о Мальчике с Девочкой, которые ходили в магазин. Впрочем, в последние годы и другие жильцы, приезжавшие в первые месяцы, смущались ее старостью и часто приносили продукты… Она медленно собралась: оправила и затянула поясом халат, посмотрела в зеркало на свое старое, сморщенное, с неожиданно выросшими большими ушами лицо, взяла мягкую просторную сумку и палку, – попробовала палкою пол, постучала о половицу… Под огромным, в два обхвата, седым кипарисом в своем кресле сидел Иван, у которого несколько дней назад кончились вперед взятые деньги, – маленький, большеголовый, седой, с огромными печальными глазами… Еще недавно был мальчишкой.
– В магазин, тетя Поля?
– Пойду…
По тропинке, мимо туалета, к узкой лестнице наверх идти было тяжело: инжир, наткнувшись на скалу, выпустил корни, под ногами пересыпались мелкие камушки, на половине тропы, на высоте глаз, стволом нависал грецкий орех, согнувшийся и так и не поднявший себя после прошлогоднего снега. Наклонившись, она прошла под орехом и стала медленно подниматься по высоким ступенькам. Лестница шла извилистая и крутая, огибая крупные камни и кипарисы, – кипарисы и камни были старее лестницы; она поднималась, останавливаясь на частых площадках передохнуть, прячась в тень – избегая солнца. «Почему же она не рожает? – думала старуха, прислушиваясь к своему сердцу, которое стучало слабо и ровно, радуясь короткому отдыху. – Она такая худая… хотя нет, не плоская. Может быть, больна? Или это… диссертация». Она поднялась до первого корпуса, некрасивого белого здания, похожего на длинный улей, перед которым блестел в бетонной коробке пруд с журчавшей из ржавой трубы водою. Она подумала, что из этой трубы постоянно течет вода – а у них выключают с десяти утра и до пяти вечера… Теперь надо было подняться на следующий уровень – если смотреть на корпус, на высоту третьего этажа, – и дальше уже подъема не будет: по сосновой аллее, засаженной внизу плотными кустами золотого дерева, мимо старого замка, увитого до серых башен крученым панычом, мимо автобусной остановки – дорога шла уже даже немного вниз, к магазину. Она ступила в тень первой сосны, поставила прочно палку и остановилась, переводя дыхание.
Высоко наверху ветер постукивал шишками.
…Мальчик и Девочка вышли из-за поворота.
Она узнала их без очков, хотя без них видела плохо, и на всякий случай – сильно задрожавшей рукой – поспешно вытащила и чуть не уронив надела очки, несколько раз промахнувшись мимо ушей разболтанными дужками… Да, это были ее Дети, как будто не уезжавшие от нее, – шли ей навстречу от замка, в любимых своих джинсах, Мальчик в майке с непонятной надписью на уже широкой, мужской груди, Девочка… Девочка была не в джинсах, ее джинсы по многолетней привычке ей померещились, Девочка была в свободном сарафане, длинном, ниже колен, – и даже в свободном сарафане у нее бугорком выступал…
Живот!
Она стояла, сил не имея пошевелиться, погруженная в море радости и тепла, улыбаясь сухими губами. Она чувствовала… она знала это. Бог не мог поступить иначе. Они шли быстро, видимо, ее не замечая; она вздохнула радостно и глубоко и заковыляла им навстречу; ей казалось, что она летит.
– Баба Поля!…
Она не выдержала и сморщила глаза и нос, чтобы стряхнуть слабые слезы.
– Лена… Игоречек!
Они встретились почти вплотную; не в силах сдержать себя, она осторожно погладила Девочку по белой руке своей сухой жилистою рукою. Она любила их обоих – хотя втайне всегда больше любила и жалела Мальчика, – но сейчас Мальчик отступил на второе место.
– Здравствуйте… Здравствуйте… Приехали…
– Здравствуйте, Пелагея Валерьевна, – сказал Мальчик мужским хрипловатым голосом.
Она оторвалась от Девочки и обхватила пальцами его широкое сильное запястье.
– Ну, как вы живете? – спросила она, еще не осмеливаясь и не желая здесь, на ходу, впопыхах, говорить о главном. – Как твоя… диссертация?
– Осенью защита… Как вы? Как ваше здоровье?
– Слава Богу… В феврале прихватило поясницу, вылечилась травками. Ноги плохо ходют… И то сказать – восемьдесят четвертый год!
Она сказала это с тихой гордостью, она действительно была горда собой – что дожила, дождалась – и, Бог даст, поживет еще.
– Баба Надя померла, – вдруг вспомнила она, и ей стало немного стыдно. – Девятого числа было сорок дней. Посидели…
– Жалко, – сказала Девочка.
– Девяносто один год… А я ремонт сделала! Иван делал… Глаз с него не спускала, он ведь известно что за работник: отвернешься – уже пьян. И откуда только берет, сейчас ведь борются… Но ничего, хорошо получилось. Посмотрите… В этом году с продуктами плохо: масло редко бывает, овощи только на рынке, и дорого, мяса совсем нема. Но вы мясо с собой везете, тушенку… А где же ваши вещи?
Только сейчас она заметила, что с ними нет вещей, – и удивилась.
– Где же вы вещи оставили?
Они молчали, а старуха смотрела на них, радостно улыбаясь в запавшие коричневые щеки.
– Мы… – тихо сказала Девочка и смолкла. – Игорь!
Мальчик вытащил сигарету и закурил, закрываясь ладонями, – она смотрела на его загорелую небритую щеку. Восемь лет назад щеки у него не зарастали – иногда он что-то скреб на верхней губе и подбородке. Мужчина.
– Я иду за хлебом, хлеб кончился. Вы меня не ждите, что вам за старухой ковылять… Вот… – она порылась в кармане, достала общую связку ключей, отделила их ключ – маленький, темный, похожий на крест, – и протянула Девочке. – Берите вещи и идите домой. Я скоро приду.
– Игорь!
Девочка смотрела на ключ, как испуганный ребенок. Мальчик далеко отшвырнул едва раскуренную сигарету. Ее поднятая рука устала держать связку ключей и их ключ отдельно – но она не опускала руку, ожидая, когда Девочка его возьмет.
– Вы знаете, Пелагея Валерьевна… баба Поля!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Она посмотрела на часы, звонко тикающие на гардеробе: через полчаса открывался магазин, а у нее не было хлеба – которого она всегда брала много, две или даже три буханки, если не тяжело было нести, и которого ей надолго хватало. Хлеб кончился – и она опять подумала о Мальчике с Девочкой, которые ходили в магазин. Впрочем, в последние годы и другие жильцы, приезжавшие в первые месяцы, смущались ее старостью и часто приносили продукты… Она медленно собралась: оправила и затянула поясом халат, посмотрела в зеркало на свое старое, сморщенное, с неожиданно выросшими большими ушами лицо, взяла мягкую просторную сумку и палку, – попробовала палкою пол, постучала о половицу… Под огромным, в два обхвата, седым кипарисом в своем кресле сидел Иван, у которого несколько дней назад кончились вперед взятые деньги, – маленький, большеголовый, седой, с огромными печальными глазами… Еще недавно был мальчишкой.
– В магазин, тетя Поля?
– Пойду…
По тропинке, мимо туалета, к узкой лестнице наверх идти было тяжело: инжир, наткнувшись на скалу, выпустил корни, под ногами пересыпались мелкие камушки, на половине тропы, на высоте глаз, стволом нависал грецкий орех, согнувшийся и так и не поднявший себя после прошлогоднего снега. Наклонившись, она прошла под орехом и стала медленно подниматься по высоким ступенькам. Лестница шла извилистая и крутая, огибая крупные камни и кипарисы, – кипарисы и камни были старее лестницы; она поднималась, останавливаясь на частых площадках передохнуть, прячась в тень – избегая солнца. «Почему же она не рожает? – думала старуха, прислушиваясь к своему сердцу, которое стучало слабо и ровно, радуясь короткому отдыху. – Она такая худая… хотя нет, не плоская. Может быть, больна? Или это… диссертация». Она поднялась до первого корпуса, некрасивого белого здания, похожего на длинный улей, перед которым блестел в бетонной коробке пруд с журчавшей из ржавой трубы водою. Она подумала, что из этой трубы постоянно течет вода – а у них выключают с десяти утра и до пяти вечера… Теперь надо было подняться на следующий уровень – если смотреть на корпус, на высоту третьего этажа, – и дальше уже подъема не будет: по сосновой аллее, засаженной внизу плотными кустами золотого дерева, мимо старого замка, увитого до серых башен крученым панычом, мимо автобусной остановки – дорога шла уже даже немного вниз, к магазину. Она ступила в тень первой сосны, поставила прочно палку и остановилась, переводя дыхание.
Высоко наверху ветер постукивал шишками.
…Мальчик и Девочка вышли из-за поворота.
Она узнала их без очков, хотя без них видела плохо, и на всякий случай – сильно задрожавшей рукой – поспешно вытащила и чуть не уронив надела очки, несколько раз промахнувшись мимо ушей разболтанными дужками… Да, это были ее Дети, как будто не уезжавшие от нее, – шли ей навстречу от замка, в любимых своих джинсах, Мальчик в майке с непонятной надписью на уже широкой, мужской груди, Девочка… Девочка была не в джинсах, ее джинсы по многолетней привычке ей померещились, Девочка была в свободном сарафане, длинном, ниже колен, – и даже в свободном сарафане у нее бугорком выступал…
Живот!
Она стояла, сил не имея пошевелиться, погруженная в море радости и тепла, улыбаясь сухими губами. Она чувствовала… она знала это. Бог не мог поступить иначе. Они шли быстро, видимо, ее не замечая; она вздохнула радостно и глубоко и заковыляла им навстречу; ей казалось, что она летит.
– Баба Поля!…
Она не выдержала и сморщила глаза и нос, чтобы стряхнуть слабые слезы.
– Лена… Игоречек!
Они встретились почти вплотную; не в силах сдержать себя, она осторожно погладила Девочку по белой руке своей сухой жилистою рукою. Она любила их обоих – хотя втайне всегда больше любила и жалела Мальчика, – но сейчас Мальчик отступил на второе место.
– Здравствуйте… Здравствуйте… Приехали…
– Здравствуйте, Пелагея Валерьевна, – сказал Мальчик мужским хрипловатым голосом.
Она оторвалась от Девочки и обхватила пальцами его широкое сильное запястье.
– Ну, как вы живете? – спросила она, еще не осмеливаясь и не желая здесь, на ходу, впопыхах, говорить о главном. – Как твоя… диссертация?
– Осенью защита… Как вы? Как ваше здоровье?
– Слава Богу… В феврале прихватило поясницу, вылечилась травками. Ноги плохо ходют… И то сказать – восемьдесят четвертый год!
Она сказала это с тихой гордостью, она действительно была горда собой – что дожила, дождалась – и, Бог даст, поживет еще.
– Баба Надя померла, – вдруг вспомнила она, и ей стало немного стыдно. – Девятого числа было сорок дней. Посидели…
– Жалко, – сказала Девочка.
– Девяносто один год… А я ремонт сделала! Иван делал… Глаз с него не спускала, он ведь известно что за работник: отвернешься – уже пьян. И откуда только берет, сейчас ведь борются… Но ничего, хорошо получилось. Посмотрите… В этом году с продуктами плохо: масло редко бывает, овощи только на рынке, и дорого, мяса совсем нема. Но вы мясо с собой везете, тушенку… А где же ваши вещи?
Только сейчас она заметила, что с ними нет вещей, – и удивилась.
– Где же вы вещи оставили?
Они молчали, а старуха смотрела на них, радостно улыбаясь в запавшие коричневые щеки.
– Мы… – тихо сказала Девочка и смолкла. – Игорь!
Мальчик вытащил сигарету и закурил, закрываясь ладонями, – она смотрела на его загорелую небритую щеку. Восемь лет назад щеки у него не зарастали – иногда он что-то скреб на верхней губе и подбородке. Мужчина.
– Я иду за хлебом, хлеб кончился. Вы меня не ждите, что вам за старухой ковылять… Вот… – она порылась в кармане, достала общую связку ключей, отделила их ключ – маленький, темный, похожий на крест, – и протянула Девочке. – Берите вещи и идите домой. Я скоро приду.
– Игорь!
Девочка смотрела на ключ, как испуганный ребенок. Мальчик далеко отшвырнул едва раскуренную сигарету. Ее поднятая рука устала держать связку ключей и их ключ отдельно – но она не опускала руку, ожидая, когда Девочка его возьмет.
– Вы знаете, Пелагея Валерьевна… баба Поля!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16